Если в истории и можно выделить какой-то один поступок, который решающим образом повлиял на дальнейшие события, то таковым было принятие короны Чехии курфюрстом Фридрихом. Этим шагом он связал главные нити европейской дипломатии и объединил интересы протестантской Германии с интересами европейских противников династии Габсбургов. Как курфюрст Пфальца, он уже встал бастионом между сопротивляющимися голландцами и наступающими испанцами; как король Чехии, он стал бы защитником княжеских свобод от посягательств имперской власти. Если бы он усидел на обоих стульях, его земли стали бы преградой для агрессии Габсбургов от Рейна до Одера. Франция, Соединенные провинции, Дания, Швеция, Англия и германские князья должны были распознать этот решающий миг и начать действовать. Согласно намеченным планам Христиана Анхальтского, время пришло.

Христиан Анхальтский не был глуп; не был глуп и его соратник из Ансбаха, заявлявший: «У нас есть все, чтобы перевернуть мир», и агент венецианцев в Вене, предсказывавший, что вся Германия встанет с оружием в руках, ни вожди чешского восстания, уверенно ожидавшие действий от европейских правителей, и императорские советники, боявшиеся вмешательства французов, и герцог Буйонский (Бульонский), требовавший от них вмешаться. Но все они допустили одну ошибку: не учли в своих расчетах человеческий фактор. В истории Европы редко бывало такое, чтобы ничтожество одного человека столь глубоко повлияло на события его периода. Фридрих не был лидером; более того, он был личностью настолько никчемной, что никакими стараниями из него нельзя было сделать вождя. Нужно ли говорить, что обстоятельства оказались сильнее человека. В конечном счете врагам Габсбургов пришлось вступить в конфликт на стороне Фридриха, чтобы не погибнуть, но, опасаясь доверяться такому бесхарактерному вождю, они колебались до той поры, пока Фридрих не пал, потеряв и Чехию, и Пфальц, а затем потратили десятилетия на то, чтобы заделать пробитые бреши.

Личная трагедия Фридриха усугублялась еще и тем, что в первые недели после того, как он принял решение, его ввели в заблуждение обманчиво благоприятные признаки. В то же время, когда его молодая кавалькада приближалась к чешской границе, Фердинанд уехал из Франкфурта-на-Майне в Грац меж штирийских холмов, где его старший сын медленно умирал от неизлечимой болезни. Со всех сторон вновь поползли тревожные слухи, на мгновение стихшие из-за выборов императора. Говорили, что предатели затесались даже в имперский совет. В Штирии люди роптали, австрийские и венгерские протестанты вступили в союз с чехами; Габор Бетлен, объединив с ними силы, взял Пресбург (Братиславу) и отбросил плохо оплачиваемые, разболтанные войска Фердинанда за Дунай. Оборонять длинную границу оказалось невозможно, и еще до конца осени Бетлен без помех подошел к Вене, опустошая все вокруг. Теперь только один Господь Бог может спасти австрийский дом, сообщал один венецианский агент.

За границами императорских владений события развивались не менее удручающе для Фердинанда. Соединенные провинции, Дания, Швеция и Венецианская республика признали Фридриха королем. Герцог Буйонский (Бульонский) обещал помощь, а из Давоса, высоко в горах Граубюндена, швейцарцы сообщили, что не пропустят испанские подкрепления через долину Вальтеллину. Даже зятю и близкому союзнику Фердинанда – польскому королю Сигизмунду III – протесты сейма не дали вторгнуться в Силезию.

Между тем Вена, переполненная беженцами и ранеными, опустошаемая чумой, стоя на пороге неизбежного голода, ожидала появления Габора Бетлена. Фердинанд оставил умирающего сына и поспешил в столицу, надеясь, что своим присутствием поднимет дух горожан. Засуха, сменившаяся проливными дождями и грозами, погубила урожай, а жара в конце лета принесла в австрийские долины чуму. По всему герцогству Фердинанд встречал кучки бредущих беженцев – крестьян-католиков, спасавшихся из Чехии, Венгрии, Верхней Австрии, монахов и монахинь, выгнанных из разграбленных монастырей, которые падали на колени на обочине грязной дороги и воздевали к нему исхудавшие руки и горестные лица. Когда Фердинанд въезжал к себе в столицу, Габор Бетлен уже стоял у ее ворот, а страна на многие километры к востоку лежала добычей для его жадных орд.

Пока Фердинанд торопился воодушевить Вену, Фридриха с восторгом приветствовали в Праге. Та прямота, с которой он обещал гарантировать чешскую конституцию еще до того, как пересек границу, кипучая деятельность Христиана Анхальтского, надежда на могущественных союзников, красота молодой королевы и тот лестный факт, что, несмотря на поздний срок беременности, она рискнула проделать этот тяжелый путь, чтобы родить наследника среди новых подданных супруга, – все это способствовало самому благоприятному первому впечатлению. Кроме того, Прага, знаменитая своим весельем, была рада поводу устроить праздник, пускай даже вся страна до границ была опустошена, а улицы и площади города наводнили беженцы.

Скоро новый король узнает, что в казне нет денег на оружие и солдат; а пока же нашлись средства на то, чтобы убрать весь город в синие и серебристые цвета, нарядить почетный караул в костюмы времен Яна Жижки, наполнить фонтаны красным и белым вином и щедро разбрасывать серебряные монеты с надписью «Бог и сословия дали мне корону». Торжественного въезда в город, великолепных коронаций отдельно короля и королевы, истерического веселья горожан, ликующих из-за возвращения двора, оказалось достаточно, чтобы обмануть Фридриха. В своем восторге он дошел до того, что, когда ранним утром 18 декабря его жена разрешилась сыном, ему с трудом не дали перебудить весь город радостным колокольным звоном.

Несчастья Фердинанда шли в ногу с триумфами его соперника. Пока в Праге готовились крестить Руперта, герцога Лаузицского (Лужицкого), как Фридрих назвал новорожденного сына, в канун Рождества в Граце умер старший сын императора.

Предчувствия обманули и Фридриха, недели растянулись на месяцы, а единого выступления протестантских сил так и не состоялось.

Князья унии после долгих размышлений согласились признать суверенитет Фридриха, но больше не предприняли ничего, чтобы ему помочь. Германские города в первом порыве протестантского энтузиазма предложили безвозмездно дать ему денег, но больше об этом никто не заикался. Курфюрст Трирский, на миг выхваченный из тьмы светом истории, заметил: «Пусть они в Чехии воюют, сколько хотят; а мы здесь останемся добрыми соседями», после чего снова вернулся к оптимистическому бездействию. Что касается рейнских князей, то тут его пророчество полностью оправдалось.

В Саксонии же все складывалось иначе. Несмотря на неодобрительное отношение к повстанцам, Иоганн-Георг был уверен, что новым королем они выберут его; он не осознавал силу влияния пфальцской партии в Праге. Если бы корону предложили ему, он бы ее не принял, но он бы воспользовался этой возможностью, чтобы заявить о себе как о защитнике протестантов Чехии и принудить Фердинанда к урегулированию конфликта. Теперь эти надежды испарились, а вместо них перед ним встала потенциальная опасность усиления курфюрста Пфальцского.

На месте Иоганна-Георга лишь самый бескорыстный политик мог бы с такой невозмутимостью отнестись к возвышению в Чехии другого, равного ему курфюрста. В случае успеха Фридрих стал бы самым влиятельным князем Германии, имея два избирательных голоса и контролируя верховья Эльбы и Одера и среднее течение Рейна. Вдобавок сестра Фридриха вышла замуж за члена семейства Гогенцоллернов – династии, усиление которой Иоганн-Георг воспринимал крайне подозрительно. До выборов в Чехии он представлял себя арбитром империи; после них он стал просто князем, чьи исконные владения оказались опасно зажаты между растущими силами Бранденбурга на севере и нового короля Чехии на юге. Тревогу Иоганна-Георга, переходившую в жгучую ненависть, раздувал его придворный священник, гневливый Хеэ, осуждавший чешские власти за то, что те предали лютеранскую веру ради антихриста-кальвиниста. Он пошел еще дальше и сразу же встал на сторону низложенного Фердинанда. «Господь Бог, – воскликнул он, – поразит в ланиты дерзких врагов вашего императорского величества, сокрушит зубы их, обернет вспять и устыдит».

Обескураженный, но еще не исчерпавший своих возможностей, Христиан Анхальтский прибег к очередной приманке в попытке соблазнить курфюрста Саксонии. Он посоветовал Фридриху пригласить всех протестантских правителей Германии на ассамблею в Нюрнберге, надеясь, что ради сохранения мира на нее явятся даже самые недовольные князья. Если бы Христиан Анхальтский нарочно хотел показать всю слабость Фридриха, он не смог бы придумать ничего лучшего. Ни один германский правитель, не считая членов унии, не прислал туда своих делегатов; но, главное, не сдвинулся с места и сам Иоганн-Георг Саксонский. Те же, кто съехался на ассамблею, без особого энтузиазма согласились охранять земли Фридриха на Рейне на время его отсутствия, но категорически не желали принимать каких-либо решений по вопросу Чехии. Агент, посланный Фердинандом для того, чтобы прощупать намерения участников, вернулся в Вену с весьма обнадеживающими новостями.

Нюрнбергская встреча обнажила слабость Фридриха и разобщенность протестантских князей. А четыре месяца спустя, в марте 1620 года, встреча, созванная Фердинандом в Мюльхаузене (Мюлузе), продемонстрировала силу и единство противной стороны. Принимая чешскую корону, Фридрих заявил, что отнимает ее не у императора, а у австрийского эрцгерцога. Его аргумент основывался на том, что Чехия находится за пределами империи: Фридрих не нарушал мира в империи, а всего лишь позволил себе вступить во внешнюю войну, поэтому Фердинанд не мог применить свою императорскую власть против Фридриха.

Встреча в Мюльхаузене (Мюлузе) не оставила камня на камне от этого шаткого обоснования. Здесь собрались представители Максимилиана Баварского и Католической лиги, а также курфюрста Иоганна-Георга. Здесь Фердинанд заручился единой поддержкой лютеран и католиков, пообещав не вмешиваться в религиозные дела светских епархий округа Верхней Саксонии. Взамен они объявили Чехию неотъемлемой частью империи. Таким образом, выходило, что Фридрих нарушил мир в империи и должен был понести суровое наказание по закону. 30 апреля вышел императорский указ, по которому Фридриху предписывалось покинуть Чехию до 1 июня; неисполнение ультиматума приравнивалось к объявлению войны. С 1 июня 1620 года каждый верный немец обязан был поднять на него свою руку как на преступного нарушителя мира в государстве; с этого времени Фердинанд имел право применить против узурпатора любую силу, которую имел в своем распоряжении как император, эрцгерцог Австрии и законный король Чехии.