Теперь пришло время рассмотреть саму империю того периода. Повторим, что ее полное исследование может быть с теми же, если не с большими основаниями отнесено к истории арабов, или иранцев, как и к истории турок, поэтому в данной работе вопрос об этом не ставится. Тем не менее мы должны детально рассмотреть следующие два вопроса. С одной стороны, что в ней можно считать именно тюркским? С другой стороны, какие особенности, заложенные в ее организации, позволяют понять более позднюю Турцию, возникшую в Малой Азии?

Для начала мы будем знакомиться не с появлением отдельных молодых тюрков, которые очень быстро денационализировались, а рассмотрим миграцию народа как такового – мужчин, женщин и детей, не говоря уже об их животных – со своей социальной структурой и обычаями. Однако, что касается численности населения, нельзя ни преувеличивать, ни делать обобщения для всех регионов. Очевидно, что мысль подсчитать количество мигрантов бесплодна. Их определенно было несколько десятков тысяч, но цифра в несколько сотен тысяч маловероятна. И даже если бы было возможно примерно назвать изначальную цифру, она быстро потеряла бы значение, поскольку новые условия жизни могли в зависимости от обстоятельств как стимулировать, так и уменьшать рождаемость. Важными являются не абсолютные цифры, а соотношение численности иммигрантов и местного населения, которое сложно оценить. Это соотношение также могло быстро меняться, если сравнительно большое число молодых местных женщин было взято в жены вновь прибывшими, либо насильно во время набегов, либо мирно, если местные жители хотели, чтобы их защитили. Учитывая все это и на время оставив в стороне Малую Азию, получаем не такой большой регион тюркской миграции, помимо Азербайджана, где азербайджанский диалект, являющийся одной из ветвей огузских языков, остается по сей день доминирующим по сравнению со своим древнеиранским предшественником. К Азербайджану была добавлена часть Диярбакыра, протянувшаяся за горы Северного Курдистана. В остальной части империи сельджуков климат был слишком жарким, сухим и малопригодным для скота туркменов, и отдельные изолированные поселения существовали лишь в Хузестане, в Фарсе и в некоторых частях гор Курдистана. Те немногие туркмены, которые поселились в Сирии, были изгнаны оттуда во время крестовых походов, и потому с исторической точки зрения не играют роли. Конечно, помимо этих групп были еще гарнизоны в городах. Здесь, однако, мы имеем дело не с тюркским населением, а с расширением такого старого института, как профессиональная армия, которая с течением времени по своему происхождению начинала отличаться от туркменов, поскольку в армию брали рабов, захваченных в Центральной Азии и в русских степях.

Хотелось бы иметь возможность описать экономические условия, в которых жили иммигранты-туркмены. Современные турки страдают своего рода комплексом неполноценности из-за того, что их предки были кочевниками, и потому склонны придавать особое значение имевшимся очагам оседлости. Мы уже упоминали об этом, говоря о Центральной Азии. Но даже притом, что изначально они были кочевниками, вполне возможно, что некоторые из них очень быстро становились оседлыми. С этой же проблемой мы столкнемся в Малой Азии. Однако трудно отрицать, что во времена их иммиграции мы в основном имеем дело с кочевниками. В дальнейшем нужно различать тех кочевников, которые совершали переходы на большие расстояния и держали двугорбых верблюдов, способных переносить холодные зимы, и тех, которые разводили овец или другой скот, требовавший лишь небольших перемещений для выпаса, или тех, кто занимался скотоводством обоих типов. Было бы интересно знать, совпадает ли разделительная линия между этими типами с границами племен. На данный момент мы можем лишь задавать этот вопрос. Еще один пункт, на котором следует заострить внимание, – различалась ли степень их соперничества с местными скотоводами и условия проживания в зависимости от типа скотоводства. Совершавшие длительные переходы кочевники не должны были составлять большой конкуренции обитавшим в горах курдам, которые перемещались в основном по ограниченной территории. Политически перемещение на большие расстояния наряду с другими факторами позднее сделало их склонными к формированию более сплоченных общественных объединений, чем сильно разобщенные между собой общины курдов. Что касается арабов, одни из которых держали верблюдов, в то время как у других не было ни одного, то различия, скорее всего, проходили по линии, разделяющей двугорбого среднеазиатского верблюда-бактриана и одногорбого дромадера жарких пустынь.

Несмотря на ценность этих общих наблюдений, в настоящее время нам трудно заглянуть глубже, и читателю, как и в случае с завоеваниями и экспансией арабов несколькими веками ранее, остается лишь поразмыслить о том, что общепринятое представление о кочевниках-скотоводах как о разрушительном и некультурном негативном явлении может быть в той же степени ошибочным, как и справедливым. Когда независимо от причины речь идет о нападении кочевников на культивируемые земли, результат очевидно отрицательный. Но это не обязательно так. Экономика кочевников приспособлена к определенным территориям, которые не могут быть использованы для земледелия, и, как следствие, может повышать ценность регионов, которые до этого не имели никакой ценности. В таком случае она содействует земледельческой экономике, а не ослабляет ее. Очевидно, что именно таков случай Малой Азии, Плодородного полумесяца и Иранского нагорья. На территории Плодородного полумесяца задолго до описываемых в книге событий арабам удалось более-менее договориться с местным земледельческим населением. В Малой Азии, где было развито племенное скотоводство, которое, однако, находилось в основном в руках полуоседлых пастухов, дело обстояло не совсем так, как и в Иране, в стороне от гор Курдистана, Луристана и Белуджистана. Поэтому появление новых мигрантов могло привести к возникновению молчаливых договоренностей между соседями, таких, какие долгое время существовали на Ближнем Востоке и в Центральной Азии, где оседлые жители и кочевники обменивались своей продукцией, не говоря уже о распределении навоза от их животных по культивируемым землям. На данный момент это не более чем неподтвержденные наблюдения, но, если приглядеться к ним повнимательней, можно обнаружить некоторые исторические иллюстрации, с которыми знакомы все географы в современных им обществах.

Мы обратимся к тюркским племенам огузов-туркменов. Легенда о том, что их 24, очень хорошо известна, если судить по материалам, попадающимся в словаре Махмуда аль-Кашгари. Тем не менее невозможно не удивиться контрасту почти полного молчания текстов, близких по времени к тюркской экспансии, и мельчайшим подробностям в полу-фольклорных записках конца Средних веков. В XIII веке перед нашествием монголов, которому было суждено отбросить или привнести новые группы населения, в государстве сельджуков можно идентифицировать только несколько из тех 24 племен. Это кынык, дёгер, ягма, салур и афшар, немного позже ива, а потом снова первое, но только в связи с тем, что это племя самих Сельджукидов (дёгер – племя Артукидов). Все говорит о том, что упор на племенной аспект и традиции разных племен был связан с подъемом государств туркменов [турок-османов] в XV веке. Во времена завоеваний сельджуков об этом, очевидно, говорилось меньше, хотя, исходя из нетюркских литературных источников, мы не можем с точностью утверждать, что думали тюрки. В любом случае племенная структура, по-видимому, не имела у них такого значения, как у некоторых арабов, и миграция шла разрозненными смешанными группами.

Империя Сельджукидов, которая своей изначальной силой обязана туркменам, была империей, где они очень скоро стали казаться если не инородной, то, по меньшей мере, обособленной группой. Земли, которые они завоевали для своих хозяев, были старыми мусульманскими странами со своей традиционной административной и военной организацией, навязавшей себя новым хозяевам, тем более что они не имели никаких равнозначных традиций, или их традиции не могли быть применены к их новым подданным. Таким образом, новое государство в целом состояло из обществ, существовавших до него и помещенных во внешний тюркский (туркменский) каркас.

Этот тюркский каркас, безусловно, был представлен правящей династией, обладавшей определенными индивидуальными характеристиками. Так, Тогрул-бек и Алп-Арслан в основном придерживались тюркского образа жизни, причем первый наверняка совершенно не знал арабского языка и едва ли знал персидский (фарси). Даже Мелик-шах и его преемники продолжали говорить в основном на тюркском (туркменском), а последний представитель этого рода в Хорасане, Санажар, в XII веке, вероятно, носил одежду и прическу в тюркском стиле, хотя его сородичи в Восточном Иране, возможно, этого не делали. Полутрадиционные детали проявляли себя и в определенных практиках: как и у многих народов Центральной Азии, у тюрков существовал древний обычай почитания лука и стрелы, как символа власти, и стрела, пущенная из него вождем, становилась гарантией его правомочности. Мы снова встречаем записи о присутствии этой практики при Мелик-шахе, а у Артукидов даже позже, около 1120–1125 годов.

В частности, одно из хорошо известных установлений – тугра – в своей основе связано с этой практикой. Многие люди имели возможность видеть на османских грамотах затейливые символы из переплетенных стилизованных букв, вписанных в форму крыла бабочки, которые подтверждают подлинность текста. При Османах это было не более чем стандартное изображение, значение которого было утрачено. Но на самом деле оно возвращает нас к Сельджукам. Под названием «тугра», имеющим неясную этимологию, но по смыслу эквивалентным тому, что другие тюркские и монгольские племена чаще называют «тамга», имеется в виду знак, которым клеймили скот, принадлежавший вождю, или который ставили на выпускаемых им письменных документах для подтверждения его власти. Сейчас можно с уверенностью сказать, что тугра первых Сельджукидов обычно содержала различные варианты изображения лука и одной или более стрел и являлась эмблемой, которую использовали в различных церемониях для обозначения их владычества. Когда после оттиска на грамотах в соответствии с традициями старых ирано-мусульманских официальных учреждений стали ставить подписи с титулами, изображение постепенно потеряло свою важность, и последующие государства Сельджукидов, Зенгидов, Айюбидов, Мамлюков, а также Сельджукидов «Рума» (Иконийского или Румского султаната) изменили первоначальную тугру, из которой в конечном счете получилась ее османская форма. Однако поначалу она отличалась даже от традиционной формы для подтверждения подлинности грамот, поскольку была дополнена специальным официальным знаком султана.

В семейном устройстве мы определенно тоже встречаем более ранние тюркские формы, хотя они продолжали развиваться. Неизвестно, какая функция изначально отводилась атабеку, и, хотя в разных обществах существовали определенные эквиваленты, у других тюрков и даже у древних огузов прецеденты еще не замечены. Начиная, по меньшей мере, со времени Алп-Арслана, атабек был военачальником из окружения правителя, которому тот доверял заботу и воспитание своего сына, и в конечном счете атабек, в случае смерти правителя, становился регентом при малолетнем наследнике и даже женился на его вдовствующей матери. Позже мы увидим, какое развитие в некоторых случаях получала должность атабека, которая перешла к разным династиям, следовавшим сразу за Сельджуками, и даже, по крайней мере в качестве титула, к грузинам.

Становясь мусульманским султаном, правитель Сельджукид получал некоторые представления о концепции единоличной власти суверена, принятой в халифате, а еще раньше в некоторых царских династиях (только не у Буидов, которые вышли из более традиционалистского народа дайламитов, обитавших на севере Ирана). И хотя никто не отказывался от идеи, что все члены семьи имеют определенное право на долю в наследстве, предпочтение всегда отдавалось старшему члену семьи в широком смысле слова. Отсюда все деления и конфликты, некоторые из которых уже были отмечены, тогда как другим суждено было повториться в XII веке. Отсюда также – хотя были и другие причины – предоставление уделов, как в случае с Тукушем и Тутушем.

Имя Мелик-шах и, главным образом, арабские имена его наследников означали относительную денационализацию их культурного и политического облика. Однако помимо исламского имени они часто получали и тюркское, под которым иногда их знали даже больше, как, например, Санужара, с которым мы встретимся в XII веке. К концу династии, словно чтобы наделить слабеющую власть славой ее предков, последних двух Сельджуков в Иране назвали Арслан и Тогрул. В отличие от Сельджукидов «Рума» они не опирались на знаменитую мифологию Персии. Однако в полном списке их титулов значились вперемежку арабские, персидские и старые тюркские титулы.

Сила режима зиждилась в основном на армии. Изначально она состояла только из туркменов. Но начиная с правления Мелик-шаха, ядро армии стало профессиональным, состоящим наполовину из рабов, хотя в ней еще фигурировали полководцы-туркмены, давно оторванные от своего народа, как, например, Артук. Молодых знатных туркменов забирали ко двору для несения воинской службы, и это было одним из способов обеспечить их лояльность. Однако в XII веке армия Сельджукидов снова стала такой, какой была армия их арабо-иранских предшественников, за исключением нескольких отрядов, состоявших из свободных людей. Даже этнически эта армия не только из одних тюрков, с тех пор как для курдов стало привычным делом записываться в нее.

Что отличало армию Мелик-шаха от армии Буидов, которая была преимущественно тюркской, так это, прежде всего, ее численность. В силу размеров империи, возможности для набора и политической бессмысленности набора только среди тюрок-туркменов в ней было около 70 тысяч всадников, и Низам аль-Мульк возражал против планов урезать их число из соображений экономии. Эту армию надо было содержать, а воинам платить, и это подводит нас к вопросу об «икта» (надел), на котором мы должны задержаться по причине порожденных ею заблуждений.

На заре ислама название qati’a (земельный надел) стало использоваться при передаче государственной земли в ограниченную собственность знатным людям с условием продолжения ее культивации. Ограниченная собственность qati’a давала определенные права (дарение, продажа, наследование и т. д.), но подразумевала также определенные обязанности (выплата десятины с урожая) и ограничения (отсутствие административных и «сеньориальных» прав). До тех пор, пока армия была чисто арабской, этой системы в сочетании с обычной армейской платой вполне хватало для ее содержания. Когда в IX веке армия трансформировалась в более профессиональную и более тяжеловооруженную, в основном набираемую в других странах, этого стало недостаточно. Из-за того, что qati’a была наследственной, выделение земли невозможно было повторять бесконечно. Поэтому была введена другая система. За исключением той земли, которая принадлежала государству во времена арабских завоеваний, вся остальная земля осталась в руках своих бывших владельцев в обмен на выплату достаточно весомой ренты – хараджа, соответствовавшей земельному налогу при более ранних правительствах. Такие поместья нельзя было отобрать у их законных владельцев, но существовала возможность передавать знатным людям права на налоги с них, которыми было наделено государство. На самом деле это означало, что им предлагалось платить своему войску непосредственно из этих источников. Какое-то время доход, полученный таким способом, рассматривался как обычный доход и подпадал под уплату десятины. Баланс, сформированный за счет избытка взимаемого хараджа по сравнению с десятиной, представлял личный доход. Эта система имела преимущества для поддержания государственного контроля над территорией. Однако военачальники – бенефициары этой новой концессии – не платили того, что должны были платить. При Буидах было решено пересчитать их льготу, включив в нее десятину, которую они должны были платить, и больше не предъявлять к ним никаких претензий. В дальнейшем военачальник стал единственным представителем администрации в том районе, который был отведен ему в уплату, и все расходы покрывал сам из своего дохода. Именно такой вид концессии в дальнейшем стал называться «икта», от того же корня, как и qati’a, но что буквально означает акт передачи.

Однако «икта» такого типа не означала сеньории, и делались меры предосторожности, чтобы этого не случилось. Она определялась своей фискальной стоимостью, и делалось все, чтобы сохранить строгое соблюдение этой идеи. Более того, раз то, что оставалось военачальнику, было его жалованьем, а не платой, взимаемой с земельного участка, этот участок могли у него забрать, заменив обычной выплатой наличными деньгами, или как-то иначе, или он сам мог просить, чтобы ему поменяли участок, если считал свое жалованье недостаточным. Государство могло само поменять участок, чтобы не дать ему слишком закрепиться на этой территории, обзаведясь вассалами или реальной собственностью и, таким образом, обретая опасную независимость. Эта система имела свои минусы, поскольку военачальники оказывались совершенно не заинтересованными в рациональном развитии своих наделов, но зато она, по-видимому, полностью защищала права суверена.

Начиная с египетского историка XV века аль-Макризи, все писатели повторяют, что Низам аль-Мульк положил конец этой системе и заменил ее тем, что в европейской терминологии называется «феодальной» системой. Свидетельства того периода, включая самого Низам аль-Мулька, формально отрицают справедливость этого утверждения. Концепция надела «икта», сохранявшаяся Сельджукидами, была точно такой же, как и у Буидов, и за ее соблюдением следили еще более тщательно. Дальнейшее развитие, которое мы видим в XII веке и которое привело к появлению наследуемых владений, стало результатом упадка режима Сельджукидов, а не его силы или появления новой концепции власти, возникшей сразу же после его развала.

Действительно ли у Сельджукидов нет никаких заслуг в этом отношении? Современные турецкие историки, похоже, испытывают определенную национальную гордость от мысли о существовании специфически тюркской феодальной концепции. Признаюсь, я вижу ее с трудом. Если бы это было правдой, то в этом отношении можно было бы испытывать либо гордость, либо сожаление, но я также не вижу (что более важно), чем можно подкрепить это мнение. То, что мы знаем наверняка, содержит два пункта: с одной стороны, размеры империи и важность армии для Сельджукидов стали причиной того, что икту вводили в регионах, в которых ее не было раньше, и ее важность возрастала; с другой стороны, иммиграция групп кочевников привела к установлению, от их имени, определенных форм льгот, более или менее коллективного применения, наподобие тех, которыми уже пользовались некоторые курды и бедуины. Возможно, эти обычаи тюрки позаимствовали благодаря контактам с мусульманами Центральной Азии. Однако ничего, кроме этого, я не вижу. Но главное, я не вижу в этом ни одной причины, которая могла бы обидеть наших турецких друзей. Историческая эволюция никоим образом не может быть связана с оценочными суждениями подобного рода.

С другой стороны, одной из инноваций сельджукского правления стало введение института «шихне» (shihna), появлению которого особенно способствовало развитие армии. В более ранних мусульманских столицах существовала полиция – «шурта» (shurta), но на практике в большинстве городов полицейские функции исполняли более или менее официальные разновидности милиции, набранной из местных жителей. По этой причине такая милиция, помимо того, что она была неэффективна для военных целей, представляла опасность для власти часто непопулярных правителей-инородцев. Сельджукиды автоматически заменили ее гарнизонами – шихне – регулярной туркменской армии, а это название (персидское слово) на практике использовалось для обозначения их командиров.

В остальном сельджукская администрация состояла из того, с чем они познакомились в Хорасане Газневидов, где получили свой первый опыт и который первоначально почти полностью снабдил их кадрами, начиная с двух первых визирей: аль-Кундури и Низам аль-Мулька. Идеи последнего нам известны, поскольку он изложил их в своем труде на персидском языке «Siyasat-nama», дошедшем до наших дней. Он содержит, и это правда, описание специфических элементов нового режима, которому он служил, но его устойчивый интерес к режиму Газневидов и его основополагающие идеи унаследованы из ирано-исламского опыта. Иногда людям нравится считать его выразителем специфических сельджукско-тюркских концепций, но это тоже кажется мне ошибкой и неправильной интерпретацией.

Управление Хорасана до Сельджуков не имело фундаментальных отличий от того, каким оно было в основных исламских государствах. Однако оно обладало определенными специфическими чертами, в основном в терминологии, широкое применение которых интересно и естественно находить позднее на всей территории сельджуков. Начальники департаментов двора имели чисто персидские названия, даже когда его официальным языком оставался арабский. Главные гражданские чиновники составляли особую категорию – amid, во множественном числе – umada. Из них выбирали правителей провинций, а также их ближайших соратников, начальников почтовой службы – barid. Начальник департамента финансов – zimam – назывался mustawfi. Наконец, особое внимание уделялось общему контролю за правосудием, касавшемуся как самого корпуса кадиев (судей), так и специальной юрисдикции исправления ошибок – mazalim, которую доверяли amir-I dad, что по-персидски означает «главный судья». Как и везде, во главе всего стоял визирь. Султанам, которые были инородцами и по большей части занимались военными делами, приходилось полагаться на подчиненных, обладавших большой властью, и этот факт вкупе с его собственным опытом управления позволил Низаму аль-Мульку оставаться визирем в течение 29 лет, что при Мелик-шахе означало иметь практически полный контроль и еще долго служило примером для подражания.

Какими бы ни были реальные обстоятельства установления сельджукского протектората над Багдадом в 1055 году, очевидно, что из него вытекали различные проблемы взаимного приспособления друг к другу. Большую часть трудностей удалось устранить благодаря тому, что визирями у халифа практически без перерыва служили двое Ибн Джахиров, отец и сын. Оба благодаря семейным альянсам завоевали доверие Низам аль-Мулька и в то же время были достаточно осторожны, чтобы не задевать чувствительность халифа. Однако нет сомнения, что в конце царствования Мелик-шаха отношения испортились. Мелик-шах и его всемогущий визирь считали власть султана институтом, источником легитимности которого является она сама. В любом случае никто не сомневался, что он имеет право вершить все дела, включая религиозные. Однако в Багдаде это могло привести к столкновениям. Алп-Арслан избегал их, чего нельзя сказать о Мелик-шахе, которому доставляло удовольствие пребывать в столице Аббасидов. К концу его правления встал вопрос об изгнании халифа. Обстоятельства, при которых умер Мелик-шах, внушили некоторым мысль о вмешательстве Аллаха на стороне халифа, но это не доказано.

В религиозном плане характерной чертой периода Сельджукидов стало возникновение сильного ортодоксального движения суннитов. Действительно, пропаганда самого разного рода добралась до туркменов, большая часть которых в данном случае была недостаточно развитой, чтобы интересоваться теологическими диспутами. Однако Великие Сельджукиды то ли по убеждению, то ли по политическим мотивам выдавали себя за поборников ортодоксальности в противовес вялости и пререканиям предыдущих поколений, и, как мы уже предполагали, их завоеваниям могла способствовать поддержка, которую они, благодаря этому, получили от хорасанской, а позднее от другой ортодоксальной знати. Поэтому многие черты их поведения в этом отношении следует относить не столько к их индивидуальным достоинствам, сколько к силе общего движения ортодоксальной реакции, характерного для ислама, начиная с XI века, в сравнении с предшествующими поколениями.

Сельджуки были великими строителями мечетей и других общественных центров. Но их главным нововведением стали медресе. Определенные прецеденты существовали в Хорасане и, вопреки различиям между сектами, у исмаилитов, где их появление было вызвано аналогичными интересами. Но Сельджукиды стали первыми, кто придал им подлинную значимость и широкомасштабно ввел их в практику. Медресе – это учебное заведение, которое, в отличие от других, более ранних, устроено специально для преподавания религиозно-правовых наук с ортодоксальной точки зрения. Медресе накопили большие богатства в виде полученных ими благочестивых даров – вакуфа, и, кроме того, из их студентов, обученных наставниками, набирали будущих государственных чиновников. Строго говоря, преследований иноверцев со стороны ортодоксов не было до тех пор, пока политически они не представляли опасности. Но в силу того простого факта, что все средства и для учителей, и для студентов были в распоряжении ортодоксов, самые лучшие должности и в сфере управления, и в сфере права были зарезервированы за ними. Иноверцы, очевидно, оказывались в невыгодном положении. Среди самих туркменов в рамках ортодоксии доминировала школа ханафитов – одна из четырех разрешенных школ права, имевшая многочисленных последователей в Хорасане. Однако не похоже, чтобы позиция Великих Сельджукидов подразумевала желание отдавать особое предпочтение ханафизму, поскольку Низам аль-Мульк был и всегда оставался членом другой школы – школы шефатитов, очень широко распространенной по всей мусульманской Азии. Именно Низам аль-Мульк лично основал в Багдаде самое знаменитое медресе Низамия, где он собрал величайших ученых своего времени, включая аль-Газали. В теологии он был приверженцем до тех пор считавшегося спорным учения аль-Ашари, но Низамия не ограничивалось его доктринами, как иногда думают, и правительство султана прилагало особые усилия, чтобы избежать споров, предполагая, естественно, что люди останутся в рамках того, что считалось совместимым с ортодоксией.

Более того, ортодоксия расширялась. Например, она допускала определенные формы суфизма, иными словами мистицизма. До тех пор ислам с подозрением относился к людям, заявлявшим, что они очень легко вступают в общение с Богом и не нуждаются в общепринятых способах молиться. Но в XI веке мистики стали более активно утверждать свою ортодоксальность. Они начинали организовываться в группы, которые мало-помалу становились настоящими конгрегациями. С другой стороны, общее движение, во главе со своим самым знаменитым представителем аль-Газали, стремилось сделать свою религиозную позицию, которая у теологов была главным образом интеллектуальной, или рассудочной, идущей от сердца. Возможно, общественное влияние туркменов усилило это движение, поскольку эти новообращенные, еще незнакомые с учеными спорами в более раннем исламе, были более восприимчивы к религиозным демонстрациям суфиев. В любом случае с конца XI века одной из их форм благочестия для них становится организация, или защита «монастырей» – ханаков суфиев, или, как они сами себя называли в ирано-туркменском ареале, дервишей. В силу соперничества за материальные блага они могли также создавать своего рода «ордена», существовавшие за счет пожертвований.

Здесь нам надо подчеркнуть один пункт, в котором, начиная с крестовых походов, в Европе росло непонимание политики Сельджуков в области религии: в отношении не-мусульман и, в частности, христиан она нисколько не изменила общего правила ислама – его толерантности. Действительно, обращение в ислам, из-за которого в Ираке снижалась численность влиятельных прежде несторианцев, уменьшило потребность в этой толерантности, однако она оставалась, и отношение к отдельным людям не изменилось. Конечно, вторжение туркменов причинило страдания некоторым христианским общинам, но пострадали и многие мусульмане, и мы в любом случае должны различать территории Малой Азии, где велась «священная война», и территории внутри ислама (в которые Малая Азия вошла после того, как приняла ислам). В Малой Азии особенно пострадала византийская церковь, что естественно. Но новым хозяевам часто удавалось использовать против нее враждебность других христиан. Иногда из-за ошибок в датировке паломничество 1064 года используется как иллюстрация нетерпимости и небезопасности, что в дальнейшем затруднило для западных христиан паломничество в Иерусалим. Упоминается также резня в Иерусалиме в 1075 году. На самом деле все обстояло иначе. Когда в 1064 году великое паломничество действительно подверглось нападению, его совершили бедуины, за которых ни Фатимиды из Египта, их хозяева в теории, ни тем более турки-сельджуки (туркмены), которых там еще не было, не несли ответственности. А некоторые авторы того времени даже показывают, что алчность бедуинов разгорелась из-за слишком откровенной демонстрации богатства со стороны паломников. Пилигримы больше не могли ходить через Малую Азию, что доставляло неудобства. Но в Палестине их по-прежнему принимали тепло. К тому же я мог бы и не говорить, что вместо того, чтобы в целях безопасности собираться вместе, к чему их, казалось бы, вынуждали события 1064 года, они продолжали прибывать по морю, даже не пытаясь скрываться. Что же касается резни в Иерусалиме, то она последовала за восстанием сторонников Фатимидов и была направлена исключительно против мусульман, подозревавшихся в симпатиях к исмаилитам, в то время как христиан и евреев, незадолго до этого собравшихся в обособленных кварталах города, она не коснулась. Копты того периода гораздо лучше отзывались о правлении Атсыза, а потом Артука, военачальника Тутуша, чем позднее о власти крестоносцев. Согласно армянским авторам, имя Мелик-шаха, как поборника порядка, но еще и человека великодушного ко всем, повсеместно встречал хор восхвалений, что в несколько более сдержанной форме подтверждают монофизиты. В исламе был только один случай настоящих гонений, это гонения Фатимида аль-Хакима-Безумного в начале XI века. На Западе все путают, смешивая аль-Хакима с турками-сельджуками Малой Азии, разоренной войной с нормальными мусульманскими режимами. Однако девять веков спустя эта историческая несправедливость, определенно, может быть исправлена.

Тем временем, конечно, оставались кое-какие подданные немусульмане, которые не принимали власть Сельджуков. В частности, их можно было встретить среди тех, кого сагитировали исмаилитсткие миссионеры в Иране. Но так случилось, что во времена царствования Мелик-шаха исмаилиты оказались расколоты по вопросу о том, кто является законным халифом. В Египте победу одержал один претендент, тогда как в Персии (Иране) исмаилиты остались верны другому – Низару. В результате их секта стала автономной. Более того, поскольку власти сельджуков не давали им возможности для нормального развития, низариты стали склонятся к террористическим действиям. Они без предупреждения захватили несколько горных крепостей, которые трудно было отвоевать, среди них Аламут, который почти два века оставался резиденцией их Верховного Владыки. Человека, который возглавил их, звали Хасан аль-Саббах, и, по легенде, он был школьным товарищем Низам аль-Мулька и математика Омара Хайяма. Из-за того, что он обычно давал своим ученикам возможность увидеть рай, заставляя их принимать гашиш, народная молва окрестила их гашишинами, а поскольку они прославились исполнением тщательно спланированных убийств, крестоносцы, вскоре столкнувшиеся с их региональной ветвью в Сирии, привезли с собой в Европу страшное слово «ассасины», значение которого сохраняется до сих пор. Для совершения этих убийств, считавшихся формой ведения «священной войны» и предполагавших награду за мученичество, они требовали от своих приверженцев слепого повиновения и исключительного самообладания. Их первой заметной жертвой стал сам Низам аль-Мульк (1092 г.), хотя в подготовке убийства обвиняли его врагов, Мелик-шаха (к тому времени смотревшего на власть своего визиря с некоторым беспокойством) и даже халифа. Мы не можем сказать, каким стало бы правление Мелик-шаха без его визиря, поскольку всего через несколько месяцев султан, будучи еще молодым, сам сошел в могилу следом за ним.

Смерть Мелик-шаха знаменует собой начало упадка, который можно было предсказать и который продолжался в течение века. Однако его не следует абсолютизировать. Политический распад вовсе не угрожал религиозной ориентации, которую мы описали. Он не повлиял даже на масштабы тюркского (туркменского) проникновения, которое становилось все более заметным, благодаря дальнейшему вытеснению оставшихся арабских, курдских и персидских хозяев туркменскими.

Среди разных причин упадка, таких как недисциплинированность туркменов, прекращение завоеваний, угроза со стороны ассасинов, самой главной является отсутствие какого-либо четкого правила наследования. Борьба между сыновьями и дядьями Мелик-шаха закончилась заключением соглашения в пользу одного из его сыновей, Мухаммеда, который восстановил видимость единства империи, но должен был передать весь Хорасан в качестве автономного удела своему брату Санджару. Сирия была практически автономной и, более того, раздробленной, не говоря уже о той территории, которую, воспользовавшись положением дел в государстве, захватили крестоносцы. Провинция Мосул превращалась в непослушный военный округ, а дальше в Диярбакыре несколько районов отхватили себе Артукиды, в то время как бывший военачальник Ахлат на озере Ван провозгласил себя правителем под громким титулом «царь армян». Естественно, в таких обстоятельствах ресурсы султана истощались. Мухаммед был не в силах подчинить ассасинов, и некоторые местные правители опирались на них в своем соперничестве с другими. В царствование наследника Мухаммеда Махмуда процесс продолжил набирать обороты. В качестве примера можно привести беззаконные действия вождя бедуинов Дубая у самых ворот Багдада. Но в особенности тот случай, когда во времена брата Махмуда, Масуда, Санджар, который, как старший в семье, обеспечил себе определенный сюзеренитет, поддержал других своих племянников. Но самым драматическим эпизодом стала осада Багдада в 1133–1134 годах. В борьбе между претендентами легитимация со стороны халифа, безусловно, имела значение, и, значит, халиф мог воспользоваться этим для получения преференций при ведении переговоров, в то время как султаны, нуждаясь в деньгах, имели тенденцию скорее увеличивать свои материальные требования. Халиф Мустаршид принял сторону противников Масуда, который осадил Багдад. Некоторые туркмены, не знавшие, кому служить, чтобы лучше обеспечить свое будущее, предложили ему свои услуги вместе с остатками своих войск. Однако халиф был разбит и позже вместе со своим другом Дубаем убит (assessinated), так же как и его преемник Рашид. Но ход событий, который за счет ослабления султана делал халифа все более независимым, нельзя было повернуть вспять, и его преемник без единого боя получил фактическую региональную независимость, во имя которой умерли двое других. В действительности в конце царствования Масуда, хотя он один носил титул султана, он фактически стал марионеткой в руках нескольких могущественных военачальников, за чью лояльность он должен был платить огромными льготами и чью власть ограничивало только соперничество между ними. Атабеки (воспитатели) различных малолетних принцев получили такую личную власть, которая в теории была гарантирована их подопечным. С помощью этих средств Зенгиды удерживали Мосул и Алеппо, а Ильдегиз и его потомки – Азербайджан. Сельджуки, в основном из Кермана, сохраняли определенную степень независимости, тогда как главы племен, в свою очередь, старались отхватить княжества для себя, как, например, Салгуриды в Фарсе. Только благодаря толерантности тех князей, которые надеялись добиться для себя признания в обход остальных, последним Сельджукам удавалось сохранять некоторую власть на Иранском нагорье. Когда последний из них, Тогрил, попытался на время возобновить несколько более активные действия, халиф сделал так, что на него с тыла напал (в 1194 г.) хорезмшах (о котором мы скоро вкратце поговорим). Таким образом, в 1194 году династия теряется во мраке.

В Хорасане, где эта династия в свое время добилась большей славы, ее полное исчезновение произошло даже относительно быстрее. Санджар установил свой фактический сюзеренитет над Караханидами в Трансоксании и Газневидами. Но в Центральной Азии снова начиналось движение народов, которому было суждено обрушить существующие империи. Кидани (китаи), вероятно, монгольский народ, которые в словаре Марко Поло и на Западе дали свое имя Китаю, создавали свою империю, накрывшую Западный и Восточный Туркестан, и сокрушили Караханидов. Призванный оказать помощь жертвам Санджар в свою очередь был разбит (в 1141 г.), и кидани захватили всю Трансоксанию до самой Амударьи. Но их власть была очень слабой и не внесла серьезных изменений в жизнь этой страны. Однако в сфере религии изменение оказалось достаточно значимым, поскольку они не были мусульманами. Их правителя звали Гурхан, и среди них было некоторое количество христиан-несториан. Потом среди восточных христианских общин распространилась история о царе-священнике, сокрушившем ислам с тыла. Когда ее привезли на Запад, она легла в основу легенды о «пресвитере Иоанне», которую после многочисленных трансформаций, продиктованных политическими событиями, в конце Средних веков в конечном счете стали связывать с эфиопским негусом.

Санджар сохранил свои собственные владения, но наступление киданей снова привело в движение тюрок-огузов, которые еще оставались в Центральной Азии. Контролировать их и поддерживать порядок становилось все труднее. В конце концов, в 1153 году они разбили и схватили Санджара и, хотя продолжали оказывать ему уважение, заполонили его земли, грабя и убивая. Бегство султана, подлинное уважение к которому вызывал лишь его возраст, нисколько не изменило ситуацию. Когда в 1156 году он умер, в Хорасане не осталось ничего от империи Сельджукидов. И в отличие от огузов, которые шли за Сельджуками, те, которые пришли сюда сейчас, демонстрировали, что совершенно не способны ни выбрать себе хотя бы одного правителя, ни создать какую-нибудь устойчивую политическую структуру. Когда один из них, Малик Динар, овладел Керманом, положив конец местной династии Сельджукидов, другие поделили между собой Хорасан в качестве выкупа. Осталась только одна мирная обитель, окруженная кольцом пустынь, – Хорезм. Хорезмшахи были беспокойными вассалами Санджара. Теперь оказалось, что они его единственные наследники. Массовая покупка в Центральной Азии рабов из тюркского народа кипчаков (половцев) сделала возможным дальнейшее процветание их страны. Они создали сильную армию, хотя она наполовину состояла из варваров, что в длительной перспективе оказалось губительным. Эта «хорезмийская» армия завоевала для своих хозяев Хорасан, и за счет этого они утвердились на политической сцене в Иране. Мы уже упоминали о том, как халиф ан-Насир призвал их выступить против последних правивших в Иране Сельджуков. Но потом хорезмшах замыслил в 1217 году подчинить себе халифат. Только завоевания монголов окончательно освободили халифат от угрозы с их стороны, после чего в 1258 году он сам был уничтожен.

Окончательного освобождения халифат добился при том же самом халифе ан-Насире, и хотя он уже не имел доминирующего влияния во всем исламском мире, но, по меньшей мере, обладал региональной властью и определенным высшим авторитетом. Этот халиф (мать которого по стечению обстоятельств была из тюрков) был любопытной личностью. В свое время он оскорбил чувства традиционалистов, поскольку, желая добиться под своим покровительством воссоединения, хотя бы морального, различных духовных течений в исламе, был вынужден занять позицию, которая в глазах ортодоксов выглядела как еретическая. Один из его успехов состоял в частичном возвращении ассасинов из Аламута в лоно ислама. Но его более известным достижением, принесшим ему наибольшую славу в будущем (о чем он, скорее всего, даже не подозревал), стала реформа футувва.

Этим словом называлось движение непрофессиональных объединений (городских братств), широко распространенных среди простых людей в большинстве городов Ирана и Ирака и связанных вместе духом товарищества и солидарности. В те периоды, когда центральная власть теряла контроль над ситуацией, члены футувва устраивали в городах, даже в Багдаде, настоящий террор против богатых и представителей власти. Когда власть становилась сильной, они уходили в подполье, как они сделали, когда Сельджуки разместили в Багдаде и в других городах (за исключением тех, где существовала объединенная оппозиция правителям) свои шихне – гарнизоны, выполнявшие функции полиции. Однако когда власть Сельджукидов стала приходить в упадок, в XIII веке появились снова, и люди с амбициями стали поддерживать футувва, желая получить выгоду от их усиления. Вместо того чтобы бороться с ней, ан-Насир сам оказал ей поддержку и, конечно, стал великим владыкой. Что касается моральных принципов, которые признавали футувва, то ан-Насир постарался сформулировать более четкие правила, чтобы превратить футувва в инструмент общественной солидарности. По той же причине он стал вовлекать в это движение знатных людей, и, поскольку обстоятельства сложились так, что связанные с этим документы первыми стали известны историкам XIX века, футувва стали ошибочно считать своего рода рыцарским орденом. В то же время ан-Насир использовал пропаганду, чтобы повлиять на суверенов по всей Азии, склоняя их к созданию под его личным покровительством аналогичной футувва в их странах. По политическим мотивам многие согласились это сделать. Наиболее широкий социальный успех она имела в Малой Азии, где мы снова встретимся с ней, и это является причиной того, что здесь мы посвятили футувва эти краткие замечания.