Вечер только начинается, впереди долгая ночь. Последняя ночь в Городе между мостами. Во рту по-прежнему отвратительный привкус сказанных Карделю горьких и несправедливых слов.

Кто-то царапается в дверь.

Хедвиг.

— Ты оставил записку на нашем углу. Что за спешка?

Он не ответил. Отвернулся, молча подошел к койке и стал перебирать вещи, приготовленные для отправки в дорожный сундук. Не успел спрятать часы — сестра заметила. Он поднял их и раскачал наподобие маятника.

— Они у него все время были. У Жана Мишеля. Должно быть, выкупил сразу после смерти Сесила. Один Бог знает, чего ему это стоило. Думаю, до сих пор выплачивает все свое жалованье до последнего рундстюкке. Из месяца в месяц. Для него память о Сесиле важнее голода, — Эмиль постарался, чтобы в голосе не прозвучала обида. Или еще стыднее — зависть.

Бойкое латунное сердечко карманных часов исправно отсчитывало каждую секунду. Хедвиг долго рассматривала часы, словно хотела удостовериться, что все малейшие детали совпадают с оставшейся в памяти картинкой. Эмиль отвернулся.

— Хочешь, возьми. У тебя на них больше прав.

Он отстегнул цепочку от петли, положил часы па стол и опять занялся подготовкой к отъезду. Пожитки валялись в беспорядке на незастеленной постели. Пара рубашек, расческа с выломанными зубьями, немного хлеба, бутылка с колодезной водой, проездные документы. Бумаги Сесила, оставшиеся в его съемной комнате в Ладугорде. Кожаный чехол с отделениями для крошечных часовых отверток, пинцетов и щипчиков.

Эмиль спиной чувствовал обжигающий взгляд Хедвиг. Еще пару минут он пытался изобразить предотъездную озабоченность, но не выдержал: повернулся и сел на кровать. Положил руки на колени, опустил плечи и с отвратительной ясностью представил, насколько жалко выглядит в глазах сестры.

— Значит, уезжаешь… С чего бы такое решение, Эмиль? Что произошло?

Одно только промелькнувшее воспоминание — и сразу закружилась голова

Стало трудно дышать.

— Мне кажется… мне кажется, я его видел, Хедвиг. Сегодня утром. Подошел ко мне среди бела дня, чуть не посреди улицы. Я понимаю, галлюцинации, но… настолько явственно! Схожу с ума. Мне не надо было сюда приезжать.

— Назад, в студенческую клетушку… и что ты будешь там делать? Пытаться переждать жизнь? Опять начнешь пить?

— Уж лучше так, чем… Твои врачи в Ухеншернском госпитале ни шиша не понимают. Никакие лекарства не помогали. Они раздевали меня догола, сажали в темной комнате с дырой в потолке и лили на голову ледяную воду.

Старались выбрать момент, когда я меньше всего этого ожидал. По их мнению, таким способом можно вернуть человеку разум… лишить — да, но вернуть… вряд ли. Через пару недель я осознал: они меня держат как… как «интересный случай», — Эмиль постарался со всей доступной ему иронией закавычить эти слова. — Интересный случай… Приводили толпы студентов, и они наблюдали за мной через глазок в двери. Что мне оставалось? Побег… единственный шанс сохранить хотя бы остатки здравого смысла. Побег. А потом… потом ничего не помогало, кроме выпивки. Надеюсь, поможет опять. Цена немалая, но я готов заплатить любую, лишь бы не встречаться с Сесилом на улицах. Он говорил страшные вещи… но знаешь, что самое страшное? Самое страшное вот что: все что он сказал — правда. Каждое слово.

Эмиль смахнул слезу и тут же раздражился собственной неуместной чувствительностью. Он-то постановил казаться сухим и ироничным.

— Ты ошибаешься… — сказала Хедвиг после долгой паузы. — Ты путаешь нашего брата с чудовищем, рожденным в твоей собственной голове.

— Я не путаю… неужели ты думаешь, что я всерьез решил, будто и в самом деле вижу призрак Сесила? Чушь… Дело же не в этом… дело в том, что он прочитал мне именно ту лекцию, что прочитал бы Сесил, если бы был жив. Слово в слово.

— Ты несправедлив, Эмиль, — Хедвиг энергично тряхнула головой. — Обида… обида лишает тебя ясности мысли.

— Докажи.

Хедвиг, полуотвернувшись, помолчала.

— Твой побег… побег из скорбного дома… расскажи, наконец: как тебе удалось бежать?

— Украл ключ.

— У кого? И как?

— Не помню.

— Разве ты не нашел его на полу в своей палате? Вече-ром, когда уже гасили свет? И коридоры были пусты, как по заказу? И весь твой путь на Рыцарскую площадь? Ни фонарей, ни лунного света, который мог бы тебя выдать?

— На что ты намекаешь, Хедвиг?

— Я намекаю вот на что: твое везение было, мягко говоря, несколько преувеличенным. А может, кто-то организовал твой побег? Тот, кто понимал, что ты в своей дикой гордыне отвергнешь руку помощи, если узнаешь, от кого эта помощь пришла?

У Эмиля застучало в ушах и кровь бросилась в голову.

— Сесил? Ты хочешь сказать… бежать мне помог Сесил? Но как? Не может быть! Где он взял деньги, чтобы подкупить санитаров? Где…

Он развернул коричневый пакет с бумагами Сесила и начал лихорадочно их перебирать — и очень скоро нашел, что искал. Поводил пальцами по строчкам. Проверил еще раз, и в глазах потемнело.

— Я видел квитанцию и раньше, но никогда не обращал внимания на дату… он закладывал часы дважды… теперь я понимаю… первый раз он их заложил, чтобы выкупить меня из сумасшедшего дома…

— Ты был в жутком состоянии, Эмиль. Жил в каком-то своем мире. Тебя преследовали галлюцинации, ты разговаривал только с фантомами. Я и до сих пор не знаю: а вдруг лечение дало бы результат, если бы у тебя хватило терпения. Сесил посчитал по-иному, но у меня нет ни секунды сомнения. Руководило им то же чувство, что и мной: любовь. Братская любовь. Ты можешь ругать и презирать меня, как хочешь, но ему ты обязан многим. Ты в долгу, Эмиль, и по всем законам, божеским и человеческим, обязан этот долг заплатить.

Эмиль аккуратно положил квитанцию на место и закрыл лицо руками.

— Поздно…

На его плечо легла легкая рука.

— Ты так думаешь?

Когда он открыл глаза, ее уже не было. Он долго сидел и слушал бодрое тиканье карманных часов Сесила.