Как только она вспоминает нарисованную доктором картину, к горлу подступает тошнота.

Анна Стина идет тем же путем, что пришла. Уже почти стемнело, только над горизонтом медленно угасает пепельно-розовая, как сырое мясо, полоса. Идти в темноте страшно. Она ни на секунду не отрывает руки от невидимых на фоне черной воды перил. Не видно, куда ставить ногу, каждый шаг — слепое доверие судьбе, которой, как она уже знает из собственного опыта, слепо доверять нельзя. Она идет все медленнее, ее одолевает тяжелая, беспросветная усталость. Неужели этот мост такой длинный? Днем он показался ей гораздо короче. На берегу Норрмальма — ни единого огонька, едва обозначаются коньки крыш на фоне темно-синего неба, а чуть подальше — высоченный шпиль церкви Святой Клары. Она переходит мост и тяжело опускается у стены какого-то сарая, прислонившись спиной к нагретым дневным солнцем доскам.

Чтобы пересечь Норрмальм, ей понадобились два дня. Ноги растерты до крови в наскоро стачанных, неприспособленных к далеким походам башмаках. Цель одна: подальше от людей. Подальше от их жилья. Остаться одной, без их злобы и без их помощи — и будь что будет. Если они хотят тебе навредить, даже не задумаются. А пожелают помочь, даже от души, — результат тот же.

Прогалы между домами становятся все больше и больше. У церкви Клары можно попить из колодца, оттуда цель хорошо видна: шпиль церкви Адольфа-Фредрика. Обогнуть холм, и там, у стены одиноко торчащей колокольни Святого Иоанна, можно устроиться на ночлег.

Под холмом — Болото. Антонов огонь города. Никто не знает, где оно кончается и где начинается суша — границы нет. Открытой воды в Болоте почти не видно, только в самой середине небольшой черный, будто клеенчатый пятачок, где плавают лохмотья прошлогодней травы и камыша. Вода пропитала землю так, что едва ли не все хижины и дома покосились, и подвалы в них наверняка подтоплены. Никто по доброй воле не стал бы строить жилье на такой гнилой земле. Жители, сгорбившись, перебегают из одного подпольного кабачка в другой, стараясь не попадаться на глаза никому, а уж сосискам и подавно. Полузаросшие случайной травой тропинки коварны: неловкий шаг, и нога проваливается в темную болотную жижу чуть не по колено — к великому удовольствию злорадно хохочущих ребятишек. Вокруг залива кое-как сколочены сарайчики — где-то же надо хранить отходы, пока не соизволят прибыть золотари. Но жить этим сарайчикам недолго — чуть ли не все шляпки вбитых гвоздей окружены ржавыми пятнами на рыхлых, насквозь прогнивших досках.

По шатким мосткам она перешла Канавку. Единственный здесь кабачок под названием «Маленький Янс», дальше — пустырь.

Вечер второго дня настиг ее за городом, там, где у жителей столицы окончательно иссяк строительный азарт.

Потом начинался лес. Она слышала название: Скугган. Тень. Легко понять — продравшись с неизбежными царапинами сквозь низкий, но густой кустарник, она очутилась среди старых, раскидистых дубов. Деревья стояли на голой, почти без подлеска, земле, усыпанной прошлогодними желудями. Даже немного жутко: как в храме с погашенными свечами. Тишина поначалу показалась ей давящей, но постепенно Анна Стина начала различать непривычные звуки, которые раньше не замечала. Множество тишайших звуков, в шумном городе она бы ни за что их не расслышала: игра совершенно неощутимого на земле ветра в кронах, шуршание и шажки неведомых тварей в прошлогодней листве. Таинственную тишину прорезал исступленный вопль совы. «Что я здесь делаю?» — подумала она с внезапным отчаянием. Она уже не помнила, когда ела в последний раз. Живот пустой и в то же время чуть не лопается. Жгучий, болезненный спазм в низу живота заставил ее охнуть и согнуться. Потом опять, и опять — все чаще и чаще.

Анна Стина поначалу не поняла: что она видит? Явь или сон? Давно наступила ночь. Она даже протерла глаза: нет, и в самом деле какой-то свет, совсем близко. Даже можно различить корявые, словно похваляющиеся своей древностью дубовые стволы. Она, ни о чем не думая, пошла на огонек. С трудом поднялась на небольшой холмик. На полянке в низине горел костер, тщательно огороженный сложенными полукругом камнями. Огонь ослепил ее, и она не сразу различила, что у костра сидит девочка. Не старше ее самой, но странная, будто какое-то лесное существо, вылепленное из коры, мха и корней. Завидела непрошенную гостью и изготовилась бежать.

Лесовичка.

У костра расстелен кусок дерюги, на нем закопченный и порядком помятый медный котелок, несколько мешочков, заткнутая тряпкой бутылка, щербатый нож. Последние несколько футов Анна Стина молча проползла но уже намокшим от ночной росы листьям, свернулась в тепле у костра, закрыла глаза — и провалилась в пустоту. Последнее, что успела заметить, — испытующий, но, как ей показалось, не враждебный взгляд лесовички. А хоть и враждебный — ей уже было все равно.

Она не смогла бы сказать, сколько проспала — час, несколько минут или даже секунд. Открыла глаза — по-прежнему ночь. Девочка по ту сторону костра сидит и внимательно на нее смотрит, положив подбородок на колени. Глаза их на секунду встретились, и лесовичка отвела взгляд.

— Мне кажется, ребенок просится наружу, — тихо сказала она и показала пальцем.

Пока Анна Стина спала, отошли воды. К костру из-под нее текли тонкие ручейки и жалобно шипели, повстречавшись с раскаленными камнями.

— Меня зовут Лиза. Лиза-Отшельница. Те, кто знает. Так и зовут.

Анна Стина хотела было назвать свое имя, но ее прошила такая резкая боль, что ничего не получилось: прошипела что-то невнятное и прикусила палец. Лиза встала, потопталась немного в нерешительности, схватила котелок и исчезла. Скрылась за стволами дубов.

Не успела новая знакомая уйти — еще один разряд боли. У нее перехватило дыхание. Мышцы напряглись так, что таз оторвался от земли, она выгнулась судорожной дугой, и как раз в тот момент, когда Анна Стина решила, что хуже уже не будет, железные клещи в животе сжались еще сильнее, и она не смогла удержать отчаянный вопль. Чуть отпустило — и вновь. Потом опять.

Схватки стали все чаще. Ей показалось, весь мир чьей-то злой волей превратился в комок свирепой силы в ее животе. Силы безжалостной и равнодушной ко всему, что мешает ей выйти из заточения.

Анна Стина не заметила, когда вернулась Лиза. Внезапно возникло ее бледное, озабоченное лицо. Го, что ей показалось грязью, было вовсе не грязью. Родимое пятно — теперь она его ясно разглядела. Довольно необычное: тонкая, извилистая, четко прочерченная красная линия, сбегающая по лбу на щеку, зацепив при этом бровь и веко. Сама небольшого роста, худая, но не хрупкая, видно, что немало повидала на своем веку. Волосы под платком — светлые? Темные? При свете костра определить трудно, но если приглядеться, делят цвета с землей и лесом — выцветшие зеленые, серые и коричневые тона. И большие, ярко-синие глаза. Переводя дух между схватками, Анна Стина подумала, что это странное лицо нельзя назвать некрасивым; оно может быть даже прекрасным.

Красота эта никак не бросается в глаза, но ведь и в жизни так: кто захочет — увидит.

Мрак обернулся яркой вспышкой, и мир снова померк. Мука, растерянность, невыносимая боль — но вдруг Анна Стина поняла, что уже не боится. Чувство, росшее с каждой схваткой, было так велико, что для страха места не оставалось. Чудовищный насос в животе наращивал и наращивал давление.

Они не выйдут наружу. Они навсегда останутся в ней. Они не смогут покинуть ее живот, эту темницу из плоти и крови.