Два часа ждал Винге на углу Скорняжного переулка, там, где Хедвиг просила оставить записку. Солнце уже миновало зенит и присматривалось к черепичным крышам купеческих домов. Он с каждой минутой нервничал все больше.

Она пришла сразу после полудня. Появилась со стороны Корабельной набережной. Винге, ни слова не говоря, повел ее в «Малую Биржу» — в это время дня нетрудно найти столик в одном из укромных уголков даже самой популярной кофейни.

Они присели. Хедвиг Винге тоже молчала — ждала, что у него за новости.

— Я получил записку от некоего Тихо Сетона. Представился опекуном Эрика Тре Русур.

— Что пишет?

— Предлагает встретиться нынче вечером. Настаивает, чтобы я пришел один.

Он положил на стол клочок бумаги с взломанной сургучной печатью. Она повернула письмо к свету и долго разглядывала. Эмиль терпеливо ждал.

— Именно на этом месте? Из всех возможных? И именно в это время?

— Да, Хедвиг. В этом месте и в это время. По-прежнему не могу разыскать Жана Мишеля. Дома его нет. Если бы нашел, по крайней мере попросил бы пойти со мной. Не показываться, но быть рядом. Время не терпит, и я хочу попросить тебя…

— О чем?

— Пойти со мной на эту встречу.

— Если дело дойдет до насилия, вряд ли я смогу тебе помочь. Ты же понимаешь.

— Понимаю. Но если… если ты, по крайней мере, расскажешь Жану Мишелю, какая судьба меня постигла… Знаешь, делопро… — У Эмиля на секунду пропал голос, пришлось прокашляться, — делопроизводитель Паллиндер предупреждал меня — этот его клиент опасен. Не могу сказать, чтобы мне не было страшно, но… короче, твое присутствие придаст мне мужества.

Хедвиг задумалась.

— Ну что ж…

— Нынче вечером, за полчаса до полуночи.

— Ну что ж… — повторила она.

— Держись в тени. Он ни в косм случае не должен тебя заметить.

Ночь погрузила Железную площадь во мрак, границы ее обозначали только слабые фонари по углам. Время от времени, когда в масле попадались загрязнения, фонари на несколько секунд панически вспыхивали и начинали возмущенно трещать.

Эмиль Винге чуть ли не на ощупь прошел по неровному булыжнику. Наконец в просвете между домами обозначились контуры колодца. В темноте сооружение выглядело совершенно незнакомым, гротескным и даже угрожающим. Сердце провалилось куда-то в живот. Похоже, весь с такими трудами накопленный запас мужества израсходован до времени.

Остановился в тени здания, под прикрытием темноты — пока что союзника… Да, союзника, но готового в любой момент превратиться в злейшего врага. Стояла полная тишина, если не считать шагов одинокого пешехода где-то на Монашеской набережной. Да и шаги эти вряд ли были бы слышны, если бы железный наконечник трости не постукивал по брусчатке.

Где-то прячется Хедвиг, в одном из выходящих на площадь переулков. В Таможенном, а может, в Банковском. Договорились так: она зайдет с Корабельной набережной, чтобы не привлекать внимание и не вызвать подозрений на случай, если ее присутствие обнаружат. Мало ли что?

Он осторожно, нащупывая каждый шаг, двинулся дальше. Мало того что камни здесь уложены не особенно аккуратно, а кое-где и выворочены из мостовой — можно не только споткнуться, но и вляпаться во что-либо малоаппетитное.

Чуть поодаль поблескивают в свете фонаря позолоченные виноградные гроздья, да и ресторан называется «Юллене Фреден». Он повернул голову и вздрогнул: почти совсем рядом стоял человек с фонарем в опущенной руке.

— Господин Винге?

— Господин Сетон?

Они обменялись поклонами. Сетон поднял фонарь, теперь они могли видеть лица друг друга. Эмиль оцепенел: увидел уродливый шрам на лице Сетона и не смог сдержать судорожный вдох — в свете фонаря рана казалась совсем свежей, с влажными, сочащимися сукровицей краями. Сетон глянул на него с любопытством.

Они подошли к дверям ресторана.

— Приношу извинения за выбор места. У меня туг нынче вечером… Может, и вас развлечет. Дела, как говорят, удовольствию не помеха. И наоборот.

Он открыл тяжелую дверь и жестом пригласил Винге.

— Сунул охраннику несколько шиллингов, и он охотно забыл запереть.

В ресторане, уже несколько часов закрытом для посетителей, темно и пусто. Еще ясно чувствуются оставленные гостями запахи — никуда они не денутся, пока служанки на рассвете не отскоблят и не вымоют полы. Сетон сделал приглашающий жест и, держа перед собой фонарь, начал медленно спускаться по лестнице в подвал. Массивные своды словно сгорбились под гигантской тяжестью большого дома. В темную штукатурку кое-где вмурованы белые камни. Эмиль попробовал угадать геометрическую логику в их расположении, но не угадал. Но, как ни странно, эти белые вкрапления загадочным мерцанием придают помещению таинственный и почему-то торжественный вид. Эмиль, следуя за Сетоном, повернул за угол и внезапно обнаружил: они здесь не одни. Комната между сводами полна людей. Короткая судорога паники — но он тут же сообразил: в манерах и поведении присутствующих есть нечто странное: ни один не двинулся с места. Даже голову не повернул к вошедшим. Никто не шевелился, только покачивание фонаря придавало им видимость движения.

— Восковые куклы, все до одной, — Сетон улыбнулся странной, больше похожей на гримасу боли, улыбкой.

Может быть, тоже причуда освещения? Вполне возможно…

— Разве вы не читали? Скандал разразился изрядный, ни одна газета не пропустила.

Винге уверенно, стараясь скрыть укол стыда за свою неосведомленность, покачал головой и подошел поближе. Прямо перед ним стояла женщина в роскошных одеяниях, с такими живыми чертами, будто задержала на секунду дыхание.

Сетон встал рядом и некоторое время изучал куклу.

— Мария-Антуанетта… тут она на голову выше, чем была при жизни. А рядом конечно же ее несчастный супруг.

Сетон подошел к другой фигуре.

— Автор этих шедевров — некто Курце, немец. Он переезжает из города в город, показывает свое искусство. Но у нас, в Стокгольме, ему не повезло. Выставка закрыта, уже завтра начнут паковать. К отъезду. О! А вот и причина фиаско…

Он остановился у пьедестала, на котором стоял бюст чрезвычайно гордого вида мужчины с высоким лбом. Эмиль сделал шаг вправо, потом шаг влево — ему хотелось найти точку, где взгляд восковой фигуры был бы направлен прямо на него. Нашел и вздрогнул — скульптура безукоризненна, но особого, граничащего с волшебством мастерства немец достиг в придании глазам восковых кукол пугающе живого выражения.

— Узнали? Конечно же наш благословенный король Густав. Ройтерхольм повелел полицеймейстеру Ульхольму немедленно закрыть выставку. Посчитал, что бюст чересчур близок к оригиналу. Испугался: а вдруг кукла сама, без всяких возмутителей спокойствия, подвигнет народ на бунт… что туг скажешь? Ройтерхольм… Но я хотел показать вам нечто иное.

Каменный свод отделял от зала небольшой, задернутый бархатным занавесом альков. Сетон приподнял драпировку, дождался Эмиля и вновь отпустил. В алькове стало темно — Сетон прикрыл ладонью фонарь. Эмиль всмотрелся. В темноте начали постепенно вырисовываться малопонятные формации.

— Наберитесь духу.

Сетон отнял ладонь от фонаря. Комнату залил свет — после почти полной темноты он показался Винге ослепительно-ярким. Восковая фигура на низком столике изображала лежащего человека. Тело покрыто ранами, руки и ноги отделены от туловища, на месте только голова. Культи отрубленных конечностей застыли в воздухе в судорожном движении, словно из последних сил отбиваются от палачей. Глаза выпучены, лицо исказила жуткая гримаса боли, страха и отчаяния.

Эмилю стало не по себе. Сетон заметил и засмеялся.

— Всего-навсего кукла, господин Винге. Но даже Курце показывал ее не всем, хотя… думаю, один из его шедевров. Вы знаете, кто это?

Винге покачал головой и невольно протянул руку пощупать стекающую струйку крови — был почти уверен, что ощутит ее липкую влажность. Но нет. Сухой, на ощупь похожий на мыло воск.

— Позвольте представить месье Робера-Франсуа Дамьена. Это тот самый, кто в пятьдесят седьмом году бросился на Людовика Пятнадцатого, короля Франции. Собрался его убить — подумайте только! Убить! Ножом, которым и гусиное перо вряд ли очинишь. Король получил ничтожную царапину на груди. Но перепугался — решил, что пришел его час. Призвал к смертному ложу королеву и исповедался: назвал всех придворных дам, каких успел попользовать. Не в молодости, нет — те грехи прощены. После свадьбы, то есть уже после того, как узы Гименея связали его с супругой. После чего царапину заклеили пластырем, и на следующий день он про нее забыл. Но, господин Винге… казнь Дамьена стала истинным народным праздником, можете мне поверить! Четыре часа на эшафоте… размозжили ноги, раскаленными щипцами оторвали член и яйца, руку, в которой он держал нож, сожгли над тазом с углями. Попытались разорвать лошадьми — не вышло; лошади никак не могли понять, что от них хотят… а может, противились человеческой лютости. Начали пилить пилой плечи и бедра… и знаете, надо отдать должное палачам: истинные мастера своего дела. Умудрились сохранить в нем жизнь и даже сознание до самого конца, пока не добились вот такого результата… — Сетон кивнул на куклу. — Прелат совал ему под нос распятие: целуй, пока не поздно. Народ умирал от хохота, а из окна поглядывал Казанова; правда, с еще большим увлечением он шарил под юбкой очередной дамы.

Сетон все время водил фонарем то вправо, то влево, то поближе, то подальше — старался, чтобы ни одна деталь не ускользнула от внимания собеседника.

— Да… примечательная кончина, не правда ли, господин Винге? В Париже совсем недавно отправляли сограждан к праотцам тысячами. Где набрать палачей? Пришлось изобрести специальную машину. И что? Какую ценность представляет подобная смерть? Ну нет… Дамьен — совсем другое дело. Он не только порадовал тысячи парижан в пятьдесят седьмом году, но, представьте: нашелся такой вот Курце, и Дамьен радует нас и поныне. Даже его последние слова сохранены для потомства. Превратились в своего рода blague, забавную шутку. Вы, конечно, знаете, что он сказал?

Винге покачал головой.

— Он сказал вот что: «Предстоит долгий день».

Сетон засмеялся, достал носовой платок, вытер скопившуюся в углу рта слюну и отошел от жучкой куклы. Винге прокашлялся — решил, что настало время переходить к делу.

— Эрик Тре Русур…

— О! Прошу извинить мою рассеянность! И позвольте восхититься вашим терпением. Да-да, разумеется. Эрик Тре Русур. Если я правильно понял, господин Винге имеет поручение полицейского ведомства. Не знаю точно, но почти уверен: вдова Коллинг требует расследования причин трагической гибели ее дочери. Но знаете… хочу сразу поставить точки над «i». Мальчик совершенно невинен. У него, конечно, бывают взрывы немотивированной ярости, но он никакой не убийца.

— Вдова Коллинг совершенно уверена, что в лесах вокруг поместья Тре Русур уже много десятилетий никаких волков и в помине нет.

Сетон кивнул, подумал и кивнул еще раз.

— Волки, разумеется, тоже ни при чем.

— Почему вы так уверены?

Причудливая игра теней от фонаря — то ли улыбнулся Сетон, то ли нет. В этом обманчивом свете даже куклы кажутся живыми, чуть ли не шевелятся.

— Мне бы хотелось изложить всю эту историю так, как она мне представляется. Вам и вашему напарнику. Как его… Кардель? Да, Кардель, если Паллиндер не перепутал имя. Поэтому прошу оказать мне честь разделить со мной трапезу завтра в моем поместье Хорнсбергет. Это на Кунгсхольмене, на западной оконечности. Извините, конечно, за… мягко говоря, эксцентричную демонстрацию. Но, думаю, вы оценили возможность своими глазами посмотреть на феноменальные достижения Курце. Я предложил встречу наедине, прекрасно зная, насколько необычным может показаться такое предложение. И вы меня нисколько не разочаровали. Я вижу, вы не из тех людей, кого пришпоривает честолюбие или желание нажиться на чужой беде. И раз это так, я хотел бы вам показать еще и…

Он внезапно замолчал и склонил голову. Из соседнего зала послышался скребущий звук.

— Вы слышали, господин Винге? Оказывается, за нами кто-то следит… Определенно — кто-то следит. Надеюсь, вы не злоупотребили моим доверием? Не пригласили незваных гостей? Боюсь, такое коварство меняет всю диспозицию…

Сетон резко отодвинул драпировку, поднял фонарь и осветил соседний зал. Гротескно-огромные тени восковых кукол задвигались по стенам в причудливом танце. Сетон двинулся вперед.

Хедвиг стояла совершенно неподвижно, со склоненной головой — одна из двух фрейлин, поддерживающих шлейф русской императрицы Екатерины. Сетон уставился на нее. О Господи, мигнет, да что там мигнет, неизбежный вдох — и они разоблачены. Но Хедвиг не шевелилась.

У стены мелькнула серая тень.

Сетон повернулся на каблуках и пожал плечами.

— Крыса. Всего лишь крыса. И, само собой, игра воображения.