Кардель уже не помнил, когда ему было настолько нечего делать, как в эти дни. Просто не знал, куда себя деть. Долго валялся на своем откидном топчане и прислушивался к предсмертному поскрипыванью бревен в стене. Но в конце концов клопы и голод объединились и единым фронтом заставили его подняться. Налил воды в таз, нагнулся, сполоснул физиономию и заодно намочил волосы. Закончив утренний туалет, вынул из-под кровати протез, зажал между стеной и топчаном, втиснул культю в углубление и затянул ремни, мысленно похвалив столяра. Ремни причиняли боль, но, проделав эту процедуру тысячи раз, он знал: кожа вскоре онемеет, и боль уже не будет так досаждать. Надел куртку и спустился по лестнице.

Почти всю ночь шел тихий дождь. К утру прекратился, но свет бледного, далекого и совершенно не греющего, как и полагается в это время года, солнца отражался в лужах па мостовых, тротуарах, парапетах— везде. Грязные лужи стали похожими на озерца ртути. Красиво, ничего не скажешь… Кардель хмыкнул. Жизнь научила его не слишком доверять Городу между мостами. Каждый раз, когда этот коварный город неожиданно предъявлял лучшие свои стороны, он сомневался: а вдруг это намеренно затеянная игра, притворство? А вдруг Город между мостами, похваляясь внешней красотой, прячет очередное преступление?

Более того: пытается скрыть свою мрачную, человеконенавистническую сущность?

Набил чуть не полный рот табаком и задумался. И когда приятная щекотка волшебной пряности распространилась по всему телу, он уже твердо знал, куда идти.

«Мартышка» — хороший трактир, не какой-нибудь погребок или дешевая забегаловка. Надо соблюдать реноме, поэтому хозяин обзавелся художественной вывеской: на нескольких сколоченных поперечинами досках намалевана бегущая обезьянка. Не то чтобы похоже, но узнаваемо: именно обезьянка, а не собака или, к примеру, заяц. Видно издалека.

Кардель в этом году здесь не был. После похорон Сесила Винге — ни разу. Окольными путями доходили слухи: якобы Анна Стина, ныне Ловиса Ульрика, заняла место пропавшей дочери хозяина, и тот души в ней не чает. И слава Богу Нечего ему там делать. Нечего своей мрачной рожей напоминать ей жутковатые прошлогодние события.

Посчитал на пальцах месяцы — когда он видел ее в последний раз, скрывать беременность было уже бесполезно. Наверняка родила. Не вчера и не позавчера — ребенку уже должно быть несколько месяцев.

Ему внезапно стало тревожно. Рожать в Стокгольме — лотерея. Примерно половина новорожденных едва успевают поприветствовать мир людей своим криком, как приходит пора с ним прощаться. Хрупкая штука — жизнь, особенно для маленького беззащитного существа. Кардель, никогда не обращавшийся к Богу, разве что в далеком детстве но указке родителей, вдруг поймал себя на том, что губы его шепчут какую-то молитву, слов которой он, впрочем, не разобрал и сам.

Пришлось стучать не раз и не два. Он уже хотел уходить, как послышался звук отодвигаемого засова. Лицо незнакомое — ничего удивительного. Слуги тасуются, как карты в колоде. Худенький паренек с испуганной физиономией.

— Я ищу фру Ловису Ульрику Бликc.

Парень открыл рот, хотел что-то сказать, но раздумал: пропустил Карделя в зал и знаком попросил подождать. Ни одного посетителя — слишком рано. В камине гора пепла. Когда он был здесь в последний раз, было заметно: девушка с умом распорядилась полученным от Карделя запоздалым приданым, оставленным покончившим с собой мужем, Кристофером Бликсом. Запомнились отциклеванный пол, чистые столы. Но углам не валялись, как обычно, огарки свечей и черные крючки догоревших лучин, свежая штукатурка радовала белизной. Анне Стине удалось преодолеть безнадежный и всеобъемлющий хаос. Тогда Карделю показалось, что весь жаждущий и проголодавшийся Стокгольм каждый вечер только и ждет: открывайте же, в конце-то концов, нашу «Мартышку»! А теперь… что же произошло? Мебель еле держится, повсюду сальные пятна, солома на полу, к тому же се, похоже, давно не меняли. Кислую вонь опивок, мочи и блевотины ни с чем не спутаешь. Крысиные норы…

Видно, серые братья чувствуют себя здесь, как дома. Что-то здесь не так… может, девушка так и не поднялась с родильного ложа?

По лестнице в дальнем конце зала спустилась молодая женщина. Он никогда раньше се не видел, хотя Анну Стину Кнапп она чем-то напоминала. Похожа, но не она.

В ее глазах ясно читалось презрение, даже ненависть.

— Ищешь Ловису Ульрику? Нашел. Но фамилию Бликс я никогда не носила, так же как и та, к кому ты явился, никогда не была Ловисой Ульрикой. Я, слава богу, вернула свое имя, а кукушонка, ясное дело, из гнездышка-то выпихнули, еще чего! Если ты из ее свиты, то лучше убирайся подобру-поздорову, пока я не позвала сосисок.

Кардель прикусил губу: вспомнил рассказы Анны Стины про кошмары Прядильного дома на Лонгхольмене и задумался: как же ему половчее узнать про ее судьбу? Прежде всего — успокоиться. Унять ярость и не натворить глупостей. Верный признак — заныла культя… ну нет. Оказывается, дружба с Сесилом Винге многому его научила. Он сам себе удивился: внезапно понизил голос и вкрадчиво произнес:

— Пусть госпожа меня извинит — значит, мне неправильно дали имя. Черт бы меня подрал… голова лопнет, пока научишься отличать, кто есть кто в этом борделе. Я из полиции нравов, сами, небось, видите по одежке. Девица Анна Стина в розыске, и я пришел проверить, не появлялась ли она тут.

Она хмыкнула, но сменила тон.

— Чему тут удивляться… видно, чересчур много у вас обязанностей, что вы с ними не справляетесь. Тут уже приходил один из ваших, спрашивал… могу вам ответить то же, что и ему. Если не в Прядильном, значит, ищите в канаве, откуда она и выскочила. Город не так уж велик. Не пойму, чего вам не хватает. Подумаешь, большое дело — найти одинокую шлюшку.

И самое тревожное — она права. Он знает совершенно точно: она права. Найти — легче легкого.