Пришел Свеннинг с бумагами — его не было так долго, что Кардель успел про него забыть. Винге первым делом начал внимательно рассматривать подписи на контракте. Подпись самого Свенниига и другого участника контракта, которым должен быть Эрик Тре Русур. Подпись Эрика выглядела странно: ученическая клякса, пересеченная парой волнистых, неуверенных линий.

— Вы подписывали этот документ одновременно с владельцем?

— Пет… Сначала я, оба экземпляра. Потом мне прислали вот этот документ, уже подписанный контрагентом.

— То есть вы с ним не встречались? Ни разу?

Свеннинг молча покачал головой.

— И вам не кажется это странным?

— А что тут странного? Если бы он не был занят, ему бы и услуги мои не понадобились.

Рука Винге потянулась к затылку. В задумчивости ухватил прядь волос и начал скручивать в жгут.

— Не возьмите за труд рассказать… вот вы вступили в должность нового управляющего. Каковы были ваши наипервейшие действия?

— Наипервейшие? — Карделю показалось, что Свеннинг не без труда выговорил это слово. — Наипервейшие… людей найти! Вот они и есть, как вы изволили выразиться, наипервейшие действия. Тут же никого не было — ни служанок, ни конюхов, ни повара. Никого, хоть шаром покати.

— Все уволились?

— Наверное, — Свеннинг пожал плечами. — Мне откуда знать. Бывает. Что ж — уволились, так уволились. Новых найти трудов не составило. Работников туг тринадцать штук на дюжину. Рынком правит покупатель.

— Понятно, — мрачно прервал Кардель. — А теперь скажите, где найти Эрика Тре Русур?

— Понятия не имею. А зачем он мне? Пока жалованье платят, мне-то что? Что есть он, что нет.

Дело шло к вечеру, но тяжелая дневная духота еще не выветрилась из леса. Солнце стояло совсем низко и давало о себе знать лишь редкими ослепительными вспышками, когда его лучам удавалось пробиться через густое переплетение ветвей. В такие моменты полчища комаров и совсем уж невидимых мошек превращались в облако огненных искр, как при лесном пожаре.

Кардель снял протез и перекинул через плечо, удерживая за свисающие ремни.

— Кровопролитие, несомненно, имело место… но никак не могу представить, что же должно было произойти. Кровь на люстре…

— И что вы думаете? — спросил Винге.

— Похоже, вдова Коллинг права. Мало того что дочь убили… еще и постарались следы замести. Комнату отмыли, отскоблили, всех, кто мог хоть что-то заметить, уволили… Ищи-свищи. Темная история.

— Логически рассуждая, в спальне с Линнеей Шарлоттой мог находиться только один человек. Жених… то есть уже муж. И он исчез. Этот факт не в его пользу… особенно в свете того, что исчез он, не оставив следов. Короче говоря, готов на пари: если мы найдем Эрика Тре Русур, значит, найдем и убийцу.

Кардель кивнул.

— Я слышал подобные истории. Правда, не с таким свирепым концом. Жених и невеста… они же почти дети. Он пыжится из всех сил, но робеет, конечно… дрожит, как заяц. Да еще и выпил для храбрости. И в постели у него ничего не получается. Дурачок распускает кулаки — дескать, это ты виновата, что я не сумел показать свои мужские достоинства… А здесь-то… что ж он, зверь, что ли, какой? Сопляк совсем.

— Возможно, вы правы. Самое простое объяснение верно, пока не найдутся факты, доказывающие нечто иное. Вы, возможно, слышали от Сесила… наверняка слышали. Это его излюбленная максима. Бритва Оккама. Но одно ясно: мы должны во что бы то ни стало разыскать этого Эрика Тре Русур.

Большая гостиная на хуторе Коллинга почти пуста. Несмотря на жару, печь пылает так, что пламя устремляется в дымоход, и снаружи наверняка видно, как огонь то и дело показывает язык из печной трубы. Вдова сжигает все, что не удалось продать или подарить. Она сидит перед очагом с топором в руках и время от времени равнодушно рубит стулья, табуретки и прочую служившую поколениям утварь.

На закопченном лице хозяйки струйки пота протравили поблескивающие живые борозды. Она неотрывно смотрит на гудящее пламя и не отвлеклась даже на вошедших Винге и Карделя. Даже глаза не подняла, только спросила:

— И что?

Кардель тяжело уселся на скамью у стены.

— Вы не знаете, куда делся жених после свадьбы?

Коллинг ответила не сразу. Одним ударом обуха разломила пополам треснувший деревянный поднос и осторожно, чтобы не обжечься, сунула в печь.

— Не знаю… видела только уезжавшую карету. Догнала, конечно, хотела спросить, куда… но он так и не показался. Только кучер… француз, думаю. Крикнул что-то на своем лягушачьем языке, заржал и хлестнул коня. Наверное, в Стокгольм. Той же дорогой, что и вы появились.

— А что он крикнул?

— Откуда мне знать? Я по-французски ни бум-бум. Но все-таки… все-таки постаралась запомнить. Сама не знаю, зачем.

Она сделала несколько попыток воспроизвести звуки французской речи.

— Le ton beau des vivants? — догадался Винге.

— Во-во. Ле тон бо де виван. Но тут вот что: если Эрика подозреваете, то зря. Эрик не мог убить мою девочку.

Кардель подался к ней.

— Почему это?

Коллинг впервые отвела глаза от огня, резко повернулась на табуретке и со злостью прошипела:

— Да потому! Почему… — передразнила она. — Потому что мальчуган любил ее как безумный. Он до нее даже не дотронулся, хотя они все время прятались в лесу. Все лето! И никто за ними не подглядывал. Хотя ей-то, может, и хотелось… Девочка, конечно, но уже взрослая. Они должны были пожениться, и попробовал бы хоть кто им помешать. Я сама видела, как они встретились. Его долго не было… отец услал куда-то на край света, а тут отец помер, и он вернулся. И его глаза! Видели бы вы его глаза! Такая любовь светилась… как у ангела! Это надо же… я такого и не видела никогда. Ради нее он на все был готов. Убить! Скажете тоже… да он волоса бы на ее голове не тронул.

Эмиль Винге так и остался стоять у двери, внимательно глядя на искаженное горем и гневом лицо крестьянки.

— Иногда сильное чувство переходит в другое. Тоже сильное, но с обратным знаком… в общем, противоположное, — нашел он более простую формулировку.

— Еще раз: волоса бы не тронул! Добрый, честный, влюбленный мальчик. Ничего, кроме хорошего, ему и в голову бы не пришло.

— Мы нашли кровь аж на люстре в их спальне, — буркнул Кардель, стараясь не смотреть ей в глаза.

Она внезапно разрыдалась. Теперь не только пот, по и слезы избороздили ее грязное лицо светлыми ручейками.

— Если это Эрик… если это Эрик… тогда в мире этом вообще нет добра. Ничего хорошего нет в этом мире. Вранье и злодейство… и ничего больше.

Ни Винге, ни Кардель не нашлись, что на это возразить. Они вышли во двор.

Оставили вдову дожигать жалкие останки ее жизни.