Они стояли в переулке, в косой тени от дома напротив. Ни разу в жизни у Карделя не поворачивался язык назвать воздух в городе свежим. Но сейчас, после целой недели в затхлой комнате Винге, он был как нельзя более близок к понятию «свежий». Все познается в сравнении, говорил Сесил. Он покосился на Винге — тот тоже дышал и не мог надышаться. По-прежнему бледен и тощ, но в нем произошли большие изменения. Изменения эти Карделю были хорошо знакомы: они происходят едва ли не с каждым, кто, улизнув от неминуемой смерти, обогатился важным знанием: жизнь дана нам взаймы, и с ней надо обходиться бережно и разумно. Эмиль Винге растерянно помаргивал — вид у него был такой, словно он видит все это впервые в жизни. Раз за разом переводил взгляд с конька крыши на канаву, и в конце концов на руках ни с того ни с сего появилась гусиная кожа.

— Все как-то… чересчур резко.

— Ничего не резко. Как всегда. Это раньше все было в тумане.

В переулке появился человечек, согнувшийся под тяжестью небольшого, но, видимо, тяжелого ящика.

— Не угодно ли заглянуть в мой калейдоскоп! Вас ожидает завораживающее зрелище, после которого наш бренный мир покажется скучным и неинтере…

Кардель пробормотал ругательство и отогнал его недвусмысленным движением руки. Гот, поглядев на физиономию пальта, мгновенно исчез.

— Шарлатан. — Кардель усмехнулся.

Пробежал мальчишка с визжащим поросенком на руках. Винге с болезненной гримасой зажмурился — уличный шум его угнетал.

— Господи, как много я не помню… — тихо сказал он, открыв глаза.

— Еще бы… но хоть что-то помните?

— Упсалу. Мою студенческую комнатушку. Помню, как на меня смотрели… ожидали невесть каких свершений. Как же — брат великого Сесила… надежды, ожидания, мерзкая смесь уважения и зависти. Помню своих однокурсников… наверняка сдали выпускные экзамены, получили должности и разъехались. Потом другие однокурсники, а потом и третьи… Мне они казались все моложе и моложе. Старел только я. На моих глазах фамилия Винге, которую благодаря брату произносили с благоговением, чуть ли не с трепетом, забывалась. Для новых поколений она уже становилась пустым звуком. Сотрясением воздуха. «Вин-ге? А кто это?»

Эмиль Винге погрузился в размышления. Ни с того ни с сего начал грызть ноготь большого пальца с такой яростью, что Кардель немного испугался: как бы в расстроенных чувствах не откусил весь палец. Но Эмиль быстро очнулся, брезгливо посмотрел на палец и убрал руку. Резко и тревожно повернул голову — видно, что-то его испугало.

Сделал быстрый шаг назад и прислонился к грубо оштукатуренному фасаду.

— Вы не слышали?

Кардель прислушался. Доносилось журчание толпы на Корабельной набережной, звяканье стекла — наверняка сейчас из-за угла вывернется уличный торговец. Что еще? Вот, только теперь: дробный перестук копыт по булыжной мостовой.

Он недоуменно глянул на Винге.

Тот покачал головой.

— Мы не могли бы пойти куда-нибудь, где дома… где дома не стоят так тесно?

Они прошли несколько десятков метров, и небесный свод открылся над ними во всей красе: Дворцовый взвоз. Внизу, сквозь немыслимое переплетение такелажа стоящих у причала судов, голубыми искрами вспыхивало море. У Эмиля сразу выпрямилась спина. И взгляд уже не блуждал опасливо, он несколько секунд с видимым удовольствием наслаждался открывшимся великолепием.

Кардель подошел к пустому постаменту посередине площади и оперся о него спиной.

— Вдова… на прошлой неделе ко мне пришла вдова по имени Коллинг. Ее дочь погибла… скажем так… как говорил ваш брат, насильственной смертью. Матери сказали, что девушку загрызли волки. Но у нее есть основания подозревать, что это были волки другого сорта… из тех, что шкуру оставляют дома. И никто не хочет ей помочь найти их. Мне удалось получить помощь полицейского управления. Чудом, вообще-то, и при одном условии: делом займусь я сам.

Он опустил глаза и поковырял носком башмака булыжник.

— Осенью прошлого года ваш брат попросил меня ему помочь. Жить ему оставалось недолго… должно быть, посчитал, что в деле может понадобиться сила, а силы у меня, сами видите… Думаю, Сесил с самого начала знал, что я соглашусь. Он-то человека насквозь видел, Сесил. Знал, что соглашусь, и знал, почему. И верил мне. То есть, мне кажется, что верил… — Он запнулся и решительно произнес: — Ничего мне не кажется. Верил — и все тут. Да… сила-то при мне, никуда не делась, но… я сейчас один. Как и ваш брат был, пока меня не нашел. Только он искал кого поздоровей, а я… выше воротника у меня не совсем… не все есть, что требуется. Поэтому сейчас вроде бы наоборот выходит. Он силу искал, а я умную голову. Я, к примеру, не могу заглянуть вам в душу, как брат ваш заглянул в мою. Но тут еще вот что… ваш брат мне и в самом деле верил, а вот вы… поверите ли? Тут без доверия, скажу я вам, шагу не сделаешь, а если и сделаешь, то в такое дерьмо вляпаешься — вряд ли кто вытащит.

Кардель достал из кошелька риксдалер. Детский профиль кронпринца повернут в сторону трона, занять который раньше, чем через два года, он не сможет ни при каких условиях. Протянул монету Винге. Тот вопрошающе на него уставился, но даже руки не поднял, чтобы взять монету.

— Вот так… вы теперь знаете, на что я надеюсь, — это раз. А два — мои, так сказать, силовые аргументы закончились. Я просто прошу о помощи. У вас есть возможность разоблачить негодяя, зверски убившего девочку в день ее свадьбы. И еще вот что… пока я с вами рядом, у вас, кроме собственной совести, есть и более, прошу прощения, разумный способ воздержаться от выпивки. Деньги есть и еще. Половина ваша. Но… если мои опасения верны, денег этих недостаточно, чтобы компенсировать усилия, которые от нас потребуются. Дорога предстоит долгая, трудная… короче, дорога к цели, про которую мы ни шиша не знаем. Да и опасности, думаю, немалые.

Часы на башне Святой Гертруды пробили третью четверть.

— Скоро десять. Давайте так: если надумаете, в четыре часа встретимся у гребной переправы. Если нет — что ж… этих денег хватит и на дорогу домой, и на выпивку, если вы захотите забыть страдания этой недели. Только запомните: если опять уйдете в запой, никому и никогда вы нужны не будете. На вас махнут рукой и забудут о вашем существовании.

Кардель больше не сказал ни слова. Даже не попрощался. Повернулся и стал быстро спускаться к морю. Дошел до Корабельной набережной и пошел направо, к Слюссену. Солнце било прямо в глаза. Время от времени он зажмуривался и вслушивался в приближающееся с каждым шагом радостное бурление порога. Воды Меларена, которые еще три минуты назад с отвращением крутили мельничные колеса, проскакивали шлюз и с восторгом бросались в объятия соленых балтийских сестер.

Миновав низкое мрачное здание таможни, Кардель уселся на каменной лестнице у самой воды и стал ждать. То и дело причаливали лодки на Корабельный остров.

— Подвинься, а то веслом в жопу въеду! — крикнула ему сидящая на веслах здоровенная тетка и захохотала.

По привычке ответил в том же духе, но ему было не до перепалки — опять проклятая якорная цепь впилась в культю и грызла ее немилосердно. За спиной будто повесили толстое одеяло: он уже слышал многоголосый ропот толпы на набережной. Если вдуматься… бредет сейчас неверной походкой Эмиль Винге по Городу между мостами, а в руках у него не одна судьба, а две. Вернется или нет? После запоя слаб человек… хватит ли воли?

Часы идут, солнце жарит немилосердно и тут он почувствовал, что на него упала тень. Не сразу и неохотно открыл глаза и поднял голову. Рядом стоял Эмиль Винге и все еще дрожащей рукой протягивал ему буханку хлеба с отщипнутным гребешком и несколько шиллингов сдачи.

— Чуть не купил перегонного на весь далер… — сказал он задумчиво.

— И что помешало?

Эмиль ответил не сразу. Долго смотрел на Бекхольмен, туда, где Балтийское море окончательно прощается с Городом между мостами.

— Я приехал в Стокгольм, чтобы найти часы брата. Хотел заложить. Денег на волку хватило бы на всю (оставшуюся жизнь. Но часы оказались в закладе, и если бы я нашел ломбард, получил бы от ростовщика гарантию, передал билет сестре и получил бы от нее деньги. Мне-то что за разница?

— А сейчас? Что изменилось?

— Если я вам помогу… хорошо, я буду вам помогать. При одном условии: вы поможете мне найти Бьюрлинга.

Кардель задумался, нашел глазами камушек на лестнице и злорадно спихнул его в море.

— Бьюрлинга… это часы, что ли? А зачем он вам теперь-то, этот Бьюрлинг?

— Это не простой вопрос… Чтобы быть кратким: если я сделаю для вас то, что мой брат сделать уже не в состоянии, то эти часы… в общем, у меня будет право считать, что я их заслужил. Достаточно вам такого объяснения?

Кардель с облегчением кивнул.

— Даю слово. Вы помогаете мне, я помогаю вам.

Эмиль Винге посмотрел на ослепительную игру солнечных зайчиков в заливе, потер глаза и огляделся, словно видел все вокруг впервые в жизни.

— Кардель… какой у нас нынче год?

— Сделайте одолжение… называйте меня Жан Мишель.