Александр Дэвис, или Алекс, как его все называли, энергичный жилистый англичанин, зарабатывал на хлеб всеми доступными способами. Более чем скромные островные хлопковые плантации едва окупались, поэтому главный доход приносили кабак и постоялый двор. Эти заведения пользовались большой популярностью, хотя хозяин не особо заботился поддерживать их в пристойном виде. Кабак, который он называл на английский манер «паб», всегда был полон. Столами служили рассохшиеся бочки из-под пива, а у хозяина всегда хватало времени перекинуться парой слов с каждым из гостей, при этом не забывая записать на дощечке в углу, кто и сколько кружек выпил.

Он принял нас довольно неприветливо. На странном островном диалекте, где шведские и английские слова приправлены простейшими французскими ругательствами, он объяснил, что свободных комнат нет. И лишь после долгих уговоров согласился поселить нас в маленькой каморке, но только за дополнительную плату. И наскоро объяснил, на какие услуги мы можем рассчитывать на случай неизбежной, по его мнению, лихорадки. Можете нанять служанку. Вода, жидкий суп, ром.

Последние слова он произнес с ухмылкой, достал бутылку рома и налил три стакана — обмыть сделку. Напиток поначалу показался мне отвратительным. Но, чтобы не выглядеть желторотым юнцом, я переборол себя и сделал несколько глотков. Почувствовал сладковатый привкус тростниковой патоки и араки — не так уж плохо, особенно если развести водой. А самое главное — беспричинная тревога, мучившая меня с первого шага на острове, растворилась и исчезла. Я даже не заметил, в какой момент. Впрочем, тревога была, скорее всего, не такой уж беспричинной — все, что я видел вокруг, казалось непривычным и угрожающим.

Рассвет и сумерки на этих широтах — понятия весьма относительные. А точнее сказать, они попросту отсутствуют. Ночной мрак падает за несколько секунд, будто кто-то набрасывает на остров покрывало. Темень непроглядная, даже не верится, что где-то есть солнечный свет. Но утром так же мгновенно, будто выпрыгивает из-за горизонта, появляется солнце и нещадно жарит весь день.

В первый же вечер, кое-как распаковав наши вещи, мы решили прогуляться, осмотреть Густавию поподробнее — но какое там! Едва открыли дверь, погрузились в такую тьму, что собственной руки не видно. Выйдешь — тут же заблудишься. Азарт первооткрывателей мгновенно прошел, и мы сообразили, что очень голодны.

В обеденном зале постоялого двора, если его позволено так называть, происходило нечто странное. В середине комнаты выгорожена посыпанная песком круглая площадка. К ней подходили и подходили люди с улицы, так что в конце концов площадку окружили так, что стало невозможно разглядеть, что там происходит. У некоторых в руках были большие клетки. Нам принесли вареное мясо и хлеб. Мы быстро поели, оглядываясь и пытаясь сообразить, что к чему. Тем временем то в одном, то в другом конце комнаты возникало оживленное движение, слышался звон монет. Люди отходили, сжимая в руке крошечные билетики, и проталкивались к площадке. Мы тоже подошли поближе. Не встав на цыпочки, разглядеть происходящее было невозможно.

На арену вынесли двух петухов. Их подтащили друг к другу намного ближе, чем они сами того хотели. — это было понятно, потому что красивые птицы отчаянно отбивались. Но деваться некуда, и петухи принялись, хлопая крыльями, наскакивать друг на друга. Я разглядел показавшуюся мне отвратительной подробность: к их шпорам нитками примотаны маленькие тускло поблескивающие лезвия. Буквально через минуту одному из петухов удалось распотрошить брюшко соперника так, что начали вываливаться внутренности. Побежденный, судорожно дергая лапами, упал на спину, а поставившие на победителя побежали получать выигрыш. На площадке появилась следующая пара, и так продолжалось довольно долго. По обе стороны входной калитки росли сугробы мертвых птиц.

В помещении стало очень тесно. Пробраться к выходу не было никакой возможности, так что мы предпочли стоять на месте и вскоре стали свидетелями нарастающей ссоры. Какой-то дядька, выпивший, очевидно, куда больше, чем позволял его организм, требовал назад деньги от букмекера, давшего ему неправильный совет. За обманщика заступился здоровенный детина, наверняка состоящий у жуликоватого букмекера в охранниках. Он был тоже изрядно пьян, но размеры его были таковы, что не оставляли сопернику никаких шансов. Скандалист получил несколько здоровенных затрещин, но не успокоился. Он вытащил из-за голенища нож, бросился на обидчика и полоснул. Очевидно, рана была не особенно серьезной, но гигант пришел в ярость. Для начала он ударил противника ногой в пах, затем последовал удар кулаком в висок, а когда тот, оглушенный, свалился на пол, сел на него верхом и продолжал молотить по физиономии.

Полюбовавшись зрелищем, работодатель хлопнул детину по плечу — видимо, посчитал, что достаточно. Тот неохотно поднялся и ушел — должно быть, перевязать рану. Толпа неохотно расступилась — береженого Бог бережет. Только когда победитель встал, мы увидели лицо избитого — оно было неузнаваемо. Челюсть вывихнула, вместо глаз — кровавые лужи, нос — бесформенный комок с торчащими осколками кости. Дэвис протолкался к избитому, прислушался к неровному, булькающему дыханию и пожал плечами. После чего бросил на окружающих многозначительный взгляд. Те как по команде отвернулись, а он, не торопясь, закрыл широкой ладонью рот и нос. Несчастный начал было дергаться, но Дэвис терпеливо ждал, пока жертва не перестала сучить пятками по полу.

— Добро пожаловать в Бартелеми, ребятки, — Дэвис внимательно глянул на нас и неожиданно подмигнул. Его помощники взвалили труп на петушиные тушки. — Понравилось представление? Имейте в виду: каждую вторую неделю собачьи бои, а каждую третью — негритянские.

Наконец нам удалось протолкаться к выходу. Последнее, что мы заметили, — один из слуг Дэвиса кончиком ножа выкорчевывал изо рта покойника золотой зуб.

Никто не возражал.

В ту ночь я долго не мог заснуть. Не только из-за жары и укусов неизвестных насекомых, в изобилии летающих и ползающих в нашей каморке. У этих тварей, казалось, и в мыслях не было ничего другого, чем цапнуть меня в незащищенное место.

Здесь, в этом диком и, честно говоря, страшноватом городе, тоска по Линнее Шарлотте была почти невыносимой.

На следующий утро мы пошли искать Сэмюеля Фальберга. Это оказалось делом нетрудным — мы застали его дома в превосходном настроении. Он только что позавтракал и любезно предложил нам остатки кофе.

Мы разговорились. Фальбергу на вид лет тридцать-сорок, но он совершенно не растерял юношескую живость. Оказалось, медицинская наука вовсе не исчерпывала его богатых и разнообразных знаний островной жизни. Он прибыл сюда одним из первых шведов-колонистов на «Спренгтпортене» — почти сразу после покупки острова у французов, и даже принимал участие в строительстве и планировке города.

— Хвастаться особенно нечем, сами видите, — подытожил доктор короткое вступление. — Здесь в движении такие, знаете ли, силы… ни лотом, ни линейкой не измерить.

Я решился и рассказал про виденную накануне сцену в таверне.

— В пабе, — поправил меня Фальберг с усмешкой. — Ничего удивительного… Пойдемте, мне надо навестить кое-кого из пациентов. Вуду рассказывать по дороге.

Мы вышли на улицу, и он несколько раз помахал ладонью у лица, будто старался отогнать раскаленный воздух.

— Когда мы, пионеры, прибыли сюда, остров был почти необитаемым. Чтобы первая в шведской истории колония приносила хоть какой-то доход, ее нужно было заселять как можно быстрее. Объявили, что отныне остров принадлежит шведскому королевству и, само собой, подчиняется шведским и только шведским законам. И что же за этим последовало? А вот что: все, кто скрывался от карающей руки правосудия в других странах, получили шанс на новую сдачу из новой колоды. Воры, пираты и убийцы прибывали сюда en masse. Воры, пираты и убийцы — вот три кита, на которых покоится наш остров. Тому, кто хотя бы примерно знает, как перевязать рану и вправить вывих, работы здесь по горло. И кого мне за это благодарить? Дьявола?

Я с трудом улучил момент, чтобы вклиниться в его монолог, и рассказал, что слышал его имя еще дома, в Тре Русур, — от домашнего учителя. Ему это заметно польстило и послужило поводом для целой лекции. С его слов, остров представляет огромный научный интерес — как для геологов, так и для зоологов и ботаников.

Мимо прошла женщина с корзиной фруктов на голове. Я удивился — она даже не придерживала ее руками! Сравнительно светлокожая, намного светлее, чем все, попадавшиеся нам по дороге. Я проводил ее взглядом и посмотрел на нашего гида. Он понял мой немой вопрос и улыбнулся.

— Многие европейцы предпочитают цветных любовниц, — сказал Фальберг, как мне показалось, несколько смущенно, будто открывал какую-то не особо приличную тайну. — Конечно, шведскому Бартелеми всего десять лет, но до нас здесь бывали и англичане, и голландцы. Веками. Так что плодов их любвеобилия на острове довольно много. И у каждого свое название, — он начал загибать пальцы. — Потомки негритянки и белого мужчины называются мулаты. Если негритянка рожает от мулата, ребенок называется самбо, иногда кадре. А ребенок белого и мулатки, или наоборот, мулата и белой — это метис. Метиска с белым поскорее зачинает квартерона, или мамблу. А уж у отпрысков мамблу и белых негритянская кровь разведена настолько, что и не угадаешь.

— Скажите, господин Фальберг, — впервые нарушил молчание Юхан Аксель. — Мы, конечно, мало что успели повидать… но непохоже, чтобы остров отличался завидным плодородием. Солевые бассейны там, у моря, вряд ли приносят большой доход. Чем же живут здесь люди?

Странно — этот простой вопрос не то чтобы застал Фальберга врасплох, но заставил задуматься.

— Если Багге еще не просветил вас на этот счет, лучше спросите у него… в общем, наберитесь терпения.

И пообещал на прощание — если свалит лихорадка, он обязательно нас навестит.

Лихорадка настигла нас в тот же вечер. Юхана Акселя внезапно начал трясти озноб, да такой, что зуб на зуб не попадал. Несмотря на изрядную жару, он никак не мог согреться. Я нахлобучил на него всю нашу зимнюю одежду. А через пару часов пришла и моя очередь.