22
В Городе и пустыне вокруг него часы текли с аномальной скоростью. Порой Вэл казалось, что время еле плетется и пустячные события растягиваются в целую вечность. А иногда поток впечатлений настолько захлестывал, что за день или час будто проходила целая жизнь.
Вэл пыталась высчитать, сколько провела с Мирой, Симоной и остальными, но могло пройти и несколько дней, и многие недели. Она существовала в восхитительном сне, среди отливов и приливов эротических течений, что могли включать и оргию с участием всего племени, и нечто столь простое, но чувственное, как неспешное обкусывание финика или ломтя спелой дыни.
После Беззубого они захватывали и других мужчин, но этим никогда не отрезали гениталий и обычно, вдосталь позабавившись, отпускали. Некоторые хотели остаться, пройти через кастрацию и жить как женщины, но таких с веселым улюлюканьем прогоняли шквалом камней. Зачастую за лагерем увязывались преследователи... обычно юнцы, что слонялись поблизости в надежде стать гвоздем программы на очередной оргии.
В основном они получали желаемое, даже больше.
В лагере за стенами Города женщины растили овец и жили в примитивных шатрах, прижатых к каменистым склонам для защиты от ветра. Здесь он все время дул с юга, взметая песок, что жалил кожу, будто маленькие заостренные зубы: каждая крупица вызывала мимолетную боль, которая быстро превращалась в ненасытную жажду новых впечатлений.
Раньше пустыня представлялась Вэл чем-то вроде бесплодной лунной поверхности — мили и мили гонимого ветром песка вплоть до ровной линии горизонта. Часть окрестностей действительно была такой, но чаще женщины вставали лагерем близ водоемов, или, по-местному, гельт. Вокруг них росли древние кипарисы, смоковницы, оливы, тамариск и финиковые пальмы. Зачастую приходили напиться дикие овцы, гривистые бараны, антилопы и неодомашненные верблюды. Из нор попискивали фенеки — крошечные пустынные лисы с шерсткой желтой, как маргаритки.
Женщины спали по двое-трое в шатрах, простых убежищах из холста на деревянном каркасе, легко перевозимых с места на место.
По ночам Вэл обычно шла к Симоне либо принимала у себя в шатре Миру. С Мирой приходилось сдерживаться, не отвечая на прикосновения взаимностью, центром любовных игр становилось кормление друг друга. Большую часть времени Мира буквально проедала себе путь к оргазму. Хлеб с маслом вместо грудей. Сливы взамен киски, язык и зубы в качестве половых органов.
Порой Вэл становилось ее жалко, но затем происходила какая-нибудь новая жестокость, очередной озабоченный и глупо храбрый юнец уединялся с Мирой в пустыне и пропадал навсегда. После этих убийств та постоянно возвращалась одна и у ее бедра, словно полицейская дубинка, раскачивался грязный, окровавленный дилдо. Всякие вожделение и привязанность, которые начинала было к ней испытывать Вэл, тут же исчезали.
Впрочем, до поры до времени Вэл оставила мысли покинуть лагерь, поняв, что проще жить среди этого странного сестричества, несмотря на сомнительность предлагаемого им комфорта.
Накануне в лагере пустили по кругу тройку молодых парней, охотно позволивших себя заманить. Один был негром с толстыми, как инжир, губами, двое других поджарыми и мускулистыми, словно акробаты. Стоячие члены всех троих не уступали толщиной их же запястьям.
Наконец очередь дошла до Вэл, удивленной тем, как молодо выглядели парни, как старательно храбрились и, позднее, сдерживали крики, когда их пронзали все более толстыми дилдо. Черненького Мира забрала себе и куда-то с ним пропала.
Один из оставшихся умер, а второй в полубессознательном состоянии уполз, капая кровью из прямой кишки.
Ранним утром с юга налетел горячий ветер, от которого в воздух поднялись тучи песка, дрожали финиковые пальмы и стонали кипарисы. Резко похолодало, и женщины прятались в шатрах.
Вэл и Симона сплелись в объятии.
— Ненавижу ветер, — вздохнула Вэл.
— Понимаю: будто мать воет на похоронах детей. — Ее рука забрела в неожиданное место на теле Вэл. — Вот здесь... тебе нравится?
— Очень, а тебе?
— О да!
— Тот парень, которого Мира на днях увела в пустыню... — начала Вэл. — Как думаешь, она убила его?
Симона вздохнула.
— Не знаю и знать не желаю. С нее станется.
— Но зачем?
— Мало ли зачем? С незапамятных времен на женщин и детей охотятся серийные убийцы-мужчины. Возможно, Мира считает, что помогает восстановить равновесие. А возможно, она folle... или, как ты бы сказала, больная на всю голову.
Ласки утратили притягательность. Перекатившись на спину, Вэл уставилась на месяц, тонкий, как золотые кольца в темных сосках Симоны.
— Qua-tu? Что случилось? — Над Вэл нависло лицо Симоны, окруженное пышным ореолом пшеничных волос.
— Да так... вспомнила кое-что. Тот юноша, который умер, похож на одного человека.
— Из другой жизни?
— И да и нет. Я встречала его и раньше, но теперь он здесь. По крайней мере, я так думаю. Его зовут Маджид.
Описав Маджида, она рассказала об их знакомстве и том, как его умыкнул Филакис.
Глаза Симоны светились в темноте белизной белков.
— Значит, ты его знаешь? Знаешь человека по кличке Турок?
— Видела дважды. Один раз с расстояния, когда он пересекал двор, а второй раз, когда пришел и забрал Маджида.
— Если твой приятель с Турком, пиши пропало. Если и вернется, то совершенно другим человеком и ты все равно его не захочешь.
— Я должна отыскать Маджида.
— Не мели глупостей. Если он и впрямь здесь, неважно, с Турком или без, то, скорее всего, тебя позабыл. Неужто не заметила? Здесь так трудно становится вспомнить определенного человека... рано или поздно перестаешь отличать одно тело от другого. Все сливаются в одного секс-партнера, один секс-орган.
Вэл заметила и сочла это пугающим.
— Неважно. Я все равно должна его отыскать. По крайней мере, попытаться.
— Да ты никак спятила, — вздохнула Симона. — Говоришь так, будто в него влюблена.
— Может, и влюблена, не знаю. Я долго считала, что люблю мужчину по имени Артур, а он оказался психопатом и убийцей. Самое горькое что я верила, будто этот Артур любит меня. Даже сейчас временами так думаю. Но, видишь ли, он попытался меня убить. Вот и все, что я знаю о любви.
— То, что она убивает?
Вэл кивнула.
— Здесь и со мной тебе незачем об этом волноваться. Ты в безопасности.
В безопасности, да.
Вэл вспомнила, как упивалась одинокими прогулками по чужим городам, сладостную безопасность анонимности и обособленности. Там, на незнакомых улицах, она казалась себе единственным человеком в мире. Никто не причинит вреда, не увидит, не узнает о ее существовании, ее страхах и нуждах.
И о страшном одиночестве, сопровождающем это чувство вдобавок к безмятежному ощущению собственной неуязвимости.
Безопасность, о которой говорила Симона, была совершенно другой.
— Как ты попала сюда? Что за жизнь вела? — спросила Вэл.
— Она давно в прошлом.
— Все равно расскажи.
Симона задумчиво пожевала нижнюю губу.
— У меня было двое детей, мальчик и девочка. Их зовут Марк и Ариэль.
— Где они сейчас?
— Насколько знаю, в Тегеране. С отцом. Мы поженились во Франции, одиннадцать лет прожили в Ницце. Детям на то время было два года и пять лет. Мустафа решил на месяц свозить их домой в Ирак и познакомить с семьей. Я чувствовала, что зря разрешаю, но хотела избавиться от него, и от детей тоже, если честно, хотя бы ненадолго. У меня была любовная связь.
— С женщиной?
— Нет, c мужчиной. Он работал в той же школе, где я преподавала английский. Я думала, без Мустафы и детей мы сможем вдосталь наладиться друг другом, устроим своего рода медовый месяц. А Мустафа забрал сына и дочь, снял все деньги с наших совместных счетов и испарился. Позвонил мне с требованием развода, сказал, что узнал о моей измене, что я негодная мать и ему бы следовало меня убить, отрезать мне сиськи и бла-бла-бла — словом, обычный вздор мнящего себя крутым самца.
— И ты не могла ничего с этим сделать?
— Да, ведь они были в Ираке и я, как его жена, не имела там прав. Если бы отправилась за детьми, могла не вернуться. Мустафа меня убил бы или по крайней мере запер в четырех стенах.
В уголках ее глаз заблестели прозрачные бусинки-слезинки. Вэл зачарованно наблюдала. Капли влаги, дрожавшие на ресницах Симоны, напоминали полированный кварц. Впервые за все время в Городе Вэл увидела слезы.
— Как давно ты лишилась детей?
Пожав плечами, Симона языком смахнула песок с губ. Тот набился и в волосы, спутав их в колтуны.
— Год, месяц? Ты, наверное, уже понимаешь, что время здесь кружит и кружит, словно рыбешка, смытая в унитаз. Точно знаю одно: после того как поняла, что Мустафа никогда не вернет мне детей, я бросила человека, в которого считала себя влюбленной. Пристрастилась к выпивке. Спала со множеством мужчин. Затем и с женщинами тоже, а потом с мужчинами и женщинами сразу. Мне всего было мало.
— А затем ты услышала об этом месте.
— От одной женщины, с которой познакомилась в Марселе. Доминатрикс. Она хлестала меня и попутно рассказывала о Городе.
Резкий ветер закручивал песок в маленькие торнадо. В неверном свете луны пустыня казалась живой, полной кружащихся дервишей в светло-коричневых одеяниях.
— Тебе когда-нибудь хотелось его покинуть? И вообще, возможно ли это?
Симона вытерла слезы и поморщилась.
— А потом что? Вернуться во Францию? Применить мои новые таланты в порноиндустрии? Смысл покидать Город? Я больше почти не вспоминаю о Марке и Ариэль. Только порой...
— Да?
— Порой меня тревожит, как слабо я их помню. Лица моей дочурки и сына... я забыла облик моих детей. Забыла звук их голосов, любимые игрушки и телешоу. Такое ощущение, будто это дети какой-то другой женщины и я знаю о них только понаслышке.
— Хотя бы попытайся выбраться отсюда и отыскать их. Это реально ты же знаешь. Не одна ты такая, люди находили помощь и возвращали своих детей из чужих стран либо законными средствами, либо силой. Нельзя сдаваться.
— Я сдалась, когда прибыла сюда.
— Если любишь их, почему сидишь и ничего не делаешь?
— Как мне смотреть своим детям в лицо? То, что я здесь творила, то, чем наслаждалась... Я теперь другой человек. Даже если и смогу отыскать Марка и Ариэль, они не узнают меня такую.
— Значит, просто забудешь о них?
— Если получится.
— Не верю.
— Вот как? Чья бы корова мычала. Не слишком-то ты торопишься искать своего дорогого Маджида. Небось воспоминания о нем потускнели оттого, что тебе здесь днями и ночами подлизывают.
Вэл, поежившись, отвернулась.
— Возможно, ты права. Возможно, говорить о поисках Маджида проще, чем делать что-либо существенное. Но дети... дети ведь совсем другое. Они всегда остаются твоей кровинкой, что бы ни случилось. Ты любишь их, но твои чувства не влюбленность. Скажешь, я неправа?
— Думаю, немного того и другого. Когда они малыши, ты испытываешь нечто очень похожее на влюбленность. Муж и любовник на время отходят на задний план. Но затем дети взрослеют и становятся независимее. Ты понимаешь, что они не часть тебя, и влюбленность проходит. Марк и Ариэль теперь кажутся нереальными. Так лучше. Менее болезненно.
Симона погладила Вэл по волосам:
— Однажды ты сказала, что не можешь иметь детей, но я могу. Подумываю зачать с одним из этих мальчишек, что слоняются вокруг лагеря. Мы могли бы воспитать ребенка вместе, ты и я. Что скажешь?
— Ты вроде как явилась сюда ради волнительных ощущений и чего-то нового, а теперь говоришь так, будто хочешь семью.
— А что в ней плохого?
— Она у тебя уже была, и взгляни, что из этого вышло.
— Да, знаю. Я совершила ужасную ошибку и отдала бы все, чтобы ее исправить. Увы, это невыполнимо. Остается лишь жить дальше, и как можно приятнее. Я хотела бы снова иметь ребенка, семью. Неужели тебе не хочется того же?
— Временами мне хочется опять стать ребенком, но чтобы рядом был кто-то добрый и любящий, тот, кто не причинит мне боли. Увы, слишком поздно.
— Нет, не поздно. Не поздно, если окружим друг друга и наше дитя любовью, которую недополучили сами.
— Так по-домашнему... А насиловать и кастрировать будем просто в качестве хобби?
Плечи Симоны задрожали. Она тихо всхлипнула.
— Меня все это уже не развлекает, как раньше. Порой мне снятся кошмары. Становится стыдно.
Вэл обняла Симону, удивляясь слезам на своем плече и тому, что приятельница способна на угрызения совести.
— Попав сюда, я повстречала разных людей, но ты единственная, кто плачет. Твои слезы меня пугают.
— Потому что сама ты плакать не умеешь?
— Наверное, да.
— Если вернешься в Город, удовольствие уже будет не таким, как в твой первый день. Все меняется со временем. Цена за удовольствие растет и растет. Вначале ты словно в раю, но постепенно приближаешься к аду. Если ты и найдешь своего Маджида, когда-нибудь он тебя предаст. Вот увидишь.
Вэл отвела мокрые пряди с лица Симоны и поцеловала ее.
— Что ж, пусть так, но я должна попытаться.
Снаружи сквозь вой ветра донесся женский крик. За ним последовали топот бегущих ног и громкие голоса.
— В чем дело? — насторожилась Вэл.
— Не знаю. Пойдем глянем.
Чтобы защититься от ветра, каждая торопливо завернулась в многослойную джеллабу с капюшоном. Симона зажгла факел. Они выбегали наружу и, следуя на звук голосов, взобрались по каменистому выступу и увидели группу соплеменниц, которые сгрудились вокруг чего-то похожего на горку песка. Вскоре Вэл поняла, что перед ней почти занесенное женское тело.
Соплеменницы опустились на четвереньки и выкопали его. Поднеся факел, Симона ойкнула и отвернулась.
Вэл глянула на тело и, не поверив собственным глазам, подошла ближе.
Джеллаба Миры сбилась, выставив напоказ изувеченные гениталии. Между толстых ляжек стояла ее голова, словно для того, чтобы женщина могла есть из собственной вагины. Руки обнимали еще одну голову, похожую на темную круглую дыню. Она принадлежала мальчишке, которого Мира увела в пустыню, чтобы изнасиловать. Глаза парня кто-то выел.
В ошеломленной тишине, последовавшей за жуткой находкой, Вэл поймала себя на мысли о Маджиде. А еще она поняла, что о ней все позабыли, даже Симона.
Тихо кашлянув, Вэл пробормотала, что ей нездоровится и, прикрывая рот, скрылась в темноту.
Она прошла около сотни ярдов, и вдруг луна выкатилась из-за пелены облаков, словно золотая монета в пальцах фокусника. Яркий ртутный свет выхватил из темноты стволы кипарисов. Раздраженно замычал верблюд. Среди финиковых пальм показался его горбатый силуэт, следом шли два верблюда поменьше. Вся троица тащилась со скоростью похоронной процессии в ту же сторону, куда дул ветер. Удлиненные головы покачивались, как у огромных кобр.
Симона окликнула Вэл.
Вэл поискала глазами укрытие, но Симона уже заметила ее и побежала к ней.
— Куда это ты собралась?
Вэл не смогла придумать правдоподобную ложь.
— Пожалуйста, уходи. Притворись, что меня не видела.
Волосы Симоны трепались на ветру, словно старый, замызганный плащ.
— Я могла бы позвать остальных. Они заставят тебя вернуться.
— Но не позовешь, ведь ты меня любишь. Я знаю.
Симона заколебалась, затем достала из-под джеллабы нож, который носила на матерчатом поясе вокруг талии.
Вэл попятилась, ища, чем бы вооружиться самой, но Симона протянула пояс и нож ей.
— Возьми вот это. Тебе понадобится.
Вэл повертела оружие в руке.
— Я было подумала, что ты... боялась, что... спасибо тебе.
Из лагеря донеслись пронзительные завывания женщин, оплакивающих Миру.
— Лучше возвращайся, пока тебя не хватились, — забеспокоилась Вэл и, прицепив нож к поясу, двинулась прочь.
— Вэл! — окликнула ее Симона. — Об этом твоем Маджиде, которого ты так хочешь найти... тебе стоило бы поспрашивать тупиковщиков.
— Кого?
— Они живут в горах, неподалеку от кладбища... Тупика, как его называют. Если Маджид мертв, они видели его тело.
— Как их найти?
