Пролог

За ужином она украла ложку. Согрешила. Взяла то, что принадлежит хранителям.　

Вечно они наблюдают, поглядывают, бросают косые взгляды на нее и других, кого здесь держат. Слащавыми, лицемерными улыбками маскируют жестокость.　

И это еще не все. В глазах у них скрыты вторые, рудиментарные, крошечные и темные, будто дробинки либо подвижные глазки-шарики на кончиках насекомьих антенн. Вот что за глаза она видит на самом деле. Вот что за глаза смотрят, как она мечется во снах, полных нечестивых видений, как садится на стульчак, чтобы сходить по-большому, как запускает руку под халат и щиплет себя, доводя до мучительного оргазма.　

И как только эти богоравные хранители проглядели кражу ложки?　

Разве что... может, они этого хотели?　

Может, знают что-то ей недоступное?　

Вообще-то она бы предпочла нож, но его не добудешь. За обеденным столом их даже не выдают, и еду — безвкусные, словно бумага, мясные рулеты и булочки с гамбургерами, накрытые квадратиками дешевого американского сыра, — приходится резать ребром вилки. Будто школоте или варварам, что, впрочем, одно и то же. Приятно все-таки, что после стольких лет в заточении еще удается шутить.　

За мгновение до того как умыкнуть ложку, она слизывала холодный ком ванильного пудинга. Затем выронила ее на пол и согнулась поднять, еще не сознавая в полной мере ниспосланного чуда. Чуть не положила обратно на тарелку, но вдруг поняла, что завладеет этим шестидюймовым куском металла, если сумеет спрятать.

Тем вечером на ней был кардиган с длинным рукавом и, как обычно, часы, хоть те и остановились больше года назад. Все равно тут никто не обращает внимания на время: ослепительно белые стены блистательно избавлены от календарей и прочих предметов, способных помочь вырваться из лимба-чистилища в поток линейного времени с его расписаниями и умиротворяющим движением вперед.　

Нет, здесь им отказывают кое в чем другом... в ощущении нормального хода времени, сезонов и утекающих лет.　

Пора года здесь только одна — и это сущий ад.　

Она спрятала ложку в рукаве, закрепив черенок ремешком наручных часов, и доела пудинг вилкой, будто так и надо.　

Будто все как обычно.　

Спасибо тебе, Иисусе!　

Хранители, несмотря на добавочную пару глаз, не заметили, что еще недавно она ела пудинг ложкой, а теперь тыкает в него вилкой. К чему бы это? Может, хотели, чтобы она получила ложку? Более того, сами все подстроили? Может, тайно подыгрывали?　

Да какая разница!　

Наверное, хранители и насылают те сны, что мучают ее уже много месяцев. Сны о месте, совсем незнакомом и настолько погрязшем в пороках, что оно не имеет права на спасенье Господне. О таких невообразимых мерзостях и такой тошнотворной похоти, что, не повредись она здесь за годы рассудком, живо сошла бы с ума. Видения об извращениях и распутстве преследуют во снах и вторгаются в жизнь наяву. Можно зажмуриться, но это не останавливает поток образов. Должно быть, изображения находятся внутри глаз, спроецированы туда садистами-хранителями.　

Ну ничего, теперь она взяла над ними верх.　

Раздобыла ложку.　

О, спасибо тебе, Иисусе! Спасибо!　

Ложка.　

Той ночью, закрывшись в палате, она опустилась на колени перед кроватью и попыталась вознести молитвы... Куда там! Сатанинские картинки скакали перед глазами, и царство порока развертывалось во всем своем нечестивом великолепии. Она потянулась приласкать себя, но вместо этого — слава богу! — наткнулась на свое спасение.　

Спасибо тебе, Иисусе!

Наверное, в этот миг хранители смотрят, наслаждаются, радуются ее мукам.　

Плевать!　

Сейчас она им покажет!　

Она подняла ложку обеими руками и просунула холодный кончик под нижнее веко.　

И подумала о другой жизни, привилегированной и комфортной, в которой очень часто начинала завтрак, снимая шкурку с грейпфрута.　

Аккуратным треугольничком сдирала мясистую корку, закидывала сочный ломтик в рот и высасывала терпкую влагу.　

О боже, о боже, о боже, о божеобожеобожеобоже...　

Голову наполнила кровь. Тело будто пронзило разрядом высоковольтного тока. По щеке потекло что-то теплое и склизкое, словно устрица.　

А теперь второй, второй...　

Снова тошнотворная борьба с собственной упрямой плотью. Готово!　

Она рухнула в лужу крови, радуясь благословенной темноте.　

— Спасибо тебе, Иисусе! Спасибо! — И еще раз, во всю силу легких, не боясь, что кто-то может услышать: — Спасибо тебе, Иисусе!　

И так до тех пор, пока в черноте опустевших глазниц вновь не начались видения. Вот тогда она закричала так закричала.