Глава 9

Я стоял возле диванчика и, упершись лбом в окно, смотрел на косые струи дождя, чертящие дорожки по стеклу. Вот тебе и юг. Вчера как-то резко похолодало (не в минус, а так – чуть выше ноля), но ветер добавил мерзости, поэтому сейчас на улице почти никого не видно. Лишь редкие прохожие стараются побыстрее проскочить по своим делам. Зато в такую погоду хорошо размышляется. Этим сейчас и занимался, вспоминая наш разговор с Иваном.

Мы с ним тогда даже не до ночи, а до утра проговорили. Обсуждали планы, намечали цели. Прикидывали возможности их исполнения. М-да… уж насколько я непоседа и человек действия, но даже меня оторопь брала от количества предстоящей работы. Ничего, глаза боятся, руки делают. Прорвемся. Главное, чтобы исполнителя в процессе не шлепнули. Как там говорил «седой»: «Береги голову»? Другие ранения наши организмы вроде более-менее переваривают. А вот если в башку прилетит, то это считай всё – конец. Жилин не зря на этом заострил внимание. Он ведь реально чудом выжил, несмотря на развитую регенерацию. То есть сильные повреждения мозга для нас недопустимы. Каску себе, что ли, завести? Или шлем, как у Дарта Вейдера?

Представив себя в образе главного ситха, я ухмыльнулся, и мысли перескочили на наши фантастические способности. Интересно, ведь только когда они в кучке, то воспринимаются голимой фантастикой. А если взять по отдельности? Вот та же память? Лично был знаком с человеком, который, тридцать секунд поглядев на лист с текстом, запоминал его до последней запятой. Я, правда, не знаю, это он один лист так мог запомнить или большее количество. Мы тогда поддали в компании, поспорили, и одного листа вполне хватило, чтобы признать поражение. Уникуму, на радостях и от общего офигения, был налит дополнительный стакан, после которого он стал совсем неговорящим. В общем, эксперимент прекратился. Но факт остается фактом. Удивительная память встречается и у обычных людей.

Хорошее зрение в сумерках? Также лично был знаком с обладателем подобного. Точнее, сразу с двумя. Еще в Чечне. Один из них был пулеметчик, а второй из инженерной разведки. По виду совершенно обычные парни. Но странное чувство испытываешь, когда тебе говорят: «Стоп. Вон там, на кусте, ветка шевельнулась», а ты не то что ветки, ты и куста разглядеть уже не можешь! При этом они оба считали себя вполне нормальными и удивлялись, почему окружающие так не умеют.

Определение лжи? Тут врать не стану. Про таких только читал или слышал. Говорят, хорошие психологи на раз подобный фокус проворачивают. Там, обманывающий как-то не так глаза скашивает, лица касается, жесты определенные делает. И психолог сразу понимает, что его пытаются надурить. Правда, если врун является подготовленным человеком, то психолог оказывается в пролете. Но где в эти времена встретить настолько подготовленных людей? Методики-то гораздо позже появились. Хотя все возможно, и появление подобных персонажей вполне ожидаемо. Только я не исключаю, что наш проапгрейденный организм воспринимает больше контрольных сигналов, указывающих на обман. С другой стороны, в разговоре с Жилиным я и утаивал чего-то, и недоговаривал, да и пару раз откровенно брехал. При этом не был пойман. Хотя он ведь тогда заметил, что эта его способность срабатывает не всегда. Вот на мне, получается, и не сработала…

Что там осталось? Сила и скорость реакции? Тут говорить вообще не о чем. Люди, вон, составы зубами тягают и палочками для еды мух на лету ловят. А гимнасты что вытворяют? То есть ничего особо удивительного в нас нет. Только если не считать, что все эти уникальные умения собраны в одном месте.

Кстати, вспоминая разговор с Сатихаарли, мнится мне, что все люди планеты должны были обладать нашими возможностями. Но не зря же она говорила про генное оружие. Эти сволочные Зелахирды шваркнули им по Земле в незапамятные времена и испортили всю человеческую расу. Теперь подобные способности проскакивают изредка и далеко не у всех. А вот еще, кстати, интересно – когда у меня дети пойдут, им передадутся мои возможности? Хм… это еще если пойдут. Я ведь теперь, на генном уровне, отличаюсь от всех остальных Homo Sapiens…

Тут туманные вопросы будущего размножения прервал стук в дверь.

– Да, входите.

Появившийся матрос бодро доложил:

– Товарищ Чур! Доброе утро! А эти говорят, что могут выделить нам только три пулемета! Остальные все распределены по частям и крайне необходимы на месте.

Я мрачно цыкнул зубом:

– «Эти» это кто?

– Шамов и Кривошлыков.

Ого! Гришка, не мелочась, выполняя мое приказание, сразу начал трясти главного управленца и главного чекиста. Но получил фигу. Вернее, кусочек от фиги, так как мне, для выполнения задумки, надо было пять-шесть пулеметов. М-да… Это называется обломись. Вот кто бы думал, что пулеметы такой дефицит? На двадцать пять тысяч войска всего несколько десятков «максимов». Блин! Уму непостижимо! Ладно. Как сказал пока еще живой вождь: мы пойдем другим путем! Поэтому, одеваясь, приказал:

– Готовь транспорт. Поедем к Трифонову.

Матрос козырнул:

– Есть! – а потом добавил: – Чего его готовить? Пролетка перед входом ждет.

Я, пряча улыбку, кивнул. Ну да. Раньше бы этот охреневший в корень боцман и не подумал отдавать воинское приветствие. Как же – они ведь все свободные личности, поэтому выполнение царского устава им просто невместно. Это разрушает братские отношения и унижает самосознание вольного анархиста. Уже садясь в крытую пролетку и натягивая полог (чтобы не так заливало), я вспоминал нашу первую встречу с этими гавриками.

Сотню балтийских матросов (даже побольше сотни) с собой привез Жилин. Привез с целью укрепления обороноспособности Донской Советской Республики. Попутно сделав необходимую накачку местным и проведя новые назначения в руководстве. Он, собственно, для этого и приезжал. Ну, а перед отъездом большую часть мореманов передал под мое начало, создав Особый ударный отряд. Временно их разместили в казармах таганрогского полка. Там и произошла наша первая встреча.

Водоплавающие расположились слабым подобием каре и внимали Ивану. Некоторые курили. Тот вначале провел политинформацию, коротко описав окружающую нерадостную обстановку. А потом, представив меня, так же вкратце рассказал об их новом командире. Дескать, старый подпольщик. Надежнейший товарищ. Воевал. Был ранен. Сейчас является представителем от ВЦИК в ДСР.

Матросня скептически оглядывала мою малоэффектную фигуру. Потом кто-то из толпы выкрикнул:

– А чего он такой невзрачный и как пяхтура одет? Маузер командирский где?

Водоплавающие заржали. М-да… вопрос с подвохом. Опытный Жилин, хорошо понимающий местные вкусы и запросы, перед этой встречей хотел меня всего в кожу переодеть. Тот же «С96» в коробке выдать. Но я отказался. Иван с низов не служил и поэтому немного не врубается в то, что значит новое начальство для подобных сорвиголов. А они должны сами прочувствовать, что командиром поставлен не просто, потому что так наверху решили. Нет. Командиром я стал из-за того, что знаю и умею больше, чем они. Это особо актуально в нынешние времена. И сейчас сие надо будет доказывать. В общем, отстранив уже пытающегося чего-то сказать Жилина, вышел вперед сам:

– Отвечаю по пунктам. В шинель одет, потому что я снял ее с одного из трупов тех контрразведчиков, которые меня на расстрел вели. Были бы контрики в бархат да меха одеты, стоял бы здесь в бархате и мехах. – На этих словах смешки в толпе притихли, а я ухмыльнулся. – Маузер же не ношу, потому что меня размер х… вполне устраивает.

Мореманы, услыхав про интересный орган, насторожились. В конце концов, кто-то не выдержал:

– А при чем тут твой х…?

Я обидно хохотнул:

– Обалдеть! Вы даже этого не знаете? Ладно, просвещу. Просто тот, у кого это самое дело крохотное, стремится себе завести ствол побольше. Ну, для компенсации размера писюна.

Пару секунд стояла тишина, а потом строй грохнул смехом. При этом все поглядывали на стоящего в первой шеренге парня, у которого на ремешке висела коробка с пистолетом. Угу. Похоже, вот он лидер этих людей. Формальный, или номинальный, дело десятое. Главное, что пользующийся уважением и авторитетом. Его даже сейчас стоящие рядом просто дружески пихают, но при этом лишних слов себе не позволяют. Парняга же, покраснев, вышел из строя и, закипая, решил наехать:

– Да у меня… да я лавку х… ломаю! Да…

Я вытянул руку вперед:

– Стоп! Мебель портить не будем. А мериться станем по-другому. Лучше скажи, мил человек, – ты стрелять умеешь?

Морячок гордо приосанился:

– А то!

– Так же, как остальные, или получше?

Собеседник ответил обтекаемо:

– У нас все хорошо стреляют.

– Ну вот давай и проверим. Пусть кто из твоих людей головной убор подбросит, а мы попробуем попасть.

Парень подозрительно оглядел меня в поисках оружия:

– Сам-то из чего пулять станешь? Из пальца, что ли?

– Тебе что за забота? Или заднюю включил?

Матрос, опять покраснев от злости, принялся распоряжаться. Очень быстро все было готово, и он посмотрел на меня в ожидании отмашки. Видя, что оппонент просто улыбается, я чертыхнулся, скомандовав:

– Кидай!

Бескозырка ребром полетела вверх. В ту же секунду выхватил из карманов оба «люгера», поймал момент, когда она повернется плоскостью, и начал стрельбу. Что сказать – я и раньше любил стрелять, удивляя умением остальных. А в последнее время даже сам с себя фигею… Шесть выстрелов прозвучали короткой очередью. После чего, сунув пистолеты обратно, молча уставился на моремана. Тот, скептически хмыкнув, подобрал беску. Посмотрел на результат. Неверяще глянул в мою сторону. Начал, шевеля губами, считать отверстия. А из быстро обступившей его толпы стали раздаваться удивленные возгласы.

Подойдя, я забрал превратившуюся в решето бескозырку и, сунув ее обратно в руки владельца, резко скомандовал:

– Все по местам! Сейчас посмотрим на стрельбу вашего товарища.

Что сказать? Владелец маузера, пока головной убор летал, успел пальнуть два раза. Не попал. Да и мудрено с такой здоровой дуры, навскидку, куда-то попасть. На это, в общем-то, и был мой хитрый расчет.

Оглядев насупленных после подведения итогов морячков, я резюмировал:

– Понятно. Стрелять вы не умеете. Строй держать тоже не умеете. Я так понял, что товарищ Жилин мне новобранцев втюхивает, выдавая их за опытных ребят?

Толпа, после моих слов начала более-менее выравниваться, и оттуда донеслись крики:

– Какие мы тебе салаги? Мы с немцами воевали!

Да мы!.. Да мы!..

Я повысил голос:

– Не новобранцы? Не верю! Вы же себя ведете, как будто только вчера в армию попали! Орете, словно на сельском базаре! Вон там какие-то ухари постоянно курили! Я не удивлюсь, если кто-то в вашем строю и посрать успел за время, пока товарищ Жилин речь держал! Вам там как – не воняет?

Владелец маузера опять вышел вперед и, мрачно глядя на меня, высказал:

– Ты нас на голос не бери! Строем мы выше горла находились и от офицерья всякого натерпелись. А сейчас мы свободные люди! Вольные! И в стойло нас уже не загонишь! Мы тут все анархисты. И коммунисты тоже есть! Мы за революцию любого на куски порвем, и нам для этого ножку тянуть или строй держать не надо!

Яростно ощерившись, я ответил:

– Там, – ткнув большим пальцем за спину, – я видел, как полсотни беляков гоняли почти семь сотен наших. Гоняли, потому что имели понятие о воинской дисциплине! А наши – такие же «вольные и свободные личности» – тупо гибли из-за того, что им особо близко к сердцу пришелся приказ номер один Временного правительства! Каждый считал себе вправе оспаривать решения командиров. Каждый мог просто не выполнить приказ! Каждый считал себя умнее и прозорливее. Вот и насчитали… И это идейные товарищи! А полстраны уже про…али!

Матрос от моего напора подался назад, но я не думал останавливаться:

– А начинается все именно с этого, – я ткнул во внимательно слушавших нас людей. – Выстроились, как бык поссал. То есть сразу показали свое отношение к командованию. Типа х… вы на него клали! Дескать, сами с усами и нет у вас авторитетов! За революцию, говоришь, всех порвете? Хрен там! Это вас беляки порвут, как тузик грелку! Я не сомневаюсь, что вы ребята геройские и отступать не будете. А значит, там и ляжете все. На своем рубеже обороны! А город, со всеми запасами продовольствия и снаряжения, падет! Потому что местные, они тоже все «личности» и тоже имеют солдатские комитеты, и декларируют «права солдата»! Вас сюда привезли в расчете, что вы станете тем стержнем, который вокруг себя оборону построит. Реальным образцом той армии, которая сейчас приходит на замену старой. Не красногвардейским ополчением. Не сборным отрядом добровольцев. А именно новой, Рабоче-Крестьянской Красной Армии! Можно было взять призывников или работяг, но взяли именно вас. Людей, которые знают, что делать по обе стороны от мушки! Понимающих. Обученных. Но вас, оказывается, настолько офицеры измордовали, что теперь воинское приветствие отдать смерти подобно! Рука тут же отсыхает и жопа отваливается! И это в мирной обстановке! А что в бою будет твориться? Запомните! Нет в армии демократии! А у бойца есть только одно право – бить врага везде, где только возможно! Но по уму бить, а не как левая нога сегодня решит!

В общем, разливался я минут тридцать. Вспоминая недобрым словом и приказ номер один, и людей его придумавших. Проводил экскурсы в историю, говоря о еще римских легионерах, которые имели, как захотят, толпы варваров, лишь благодаря дисциплине. Тут же на пальцах разбирая наши свежие военные неудачи и называя их причины. Делал обидные сравнения с папуасами. Пояснял, о чем думали люди из Временного правительства, когда призывали к демократии в армии и какой цели они добивались (тут уж беззастенчиво преувеличивая и пользуясь после-знанием, нещадно рисовал самую черную картину). Растолковывал это на примерах. Опять возвращался к тому, что под собой подразумевает словосочетание «регулярная армия» и в чем состоит ее отличие от различных иррегулярных формирований и прочих банд. В конце концов, осипнув, отступил на шаг и, повернув голову к Ивану, достаточно громко произнес:

– Нет, товарищ Жилин. С ними мы никого не защитим. Без настоящей, жесткой, революционной дисциплины этого не получится. Погибнут они бессмысленно и всё. Забирай их назад. Пусть в Питере реквизиции проводят. Пользы больше будет. А я с ними в бой не пойду. Просто потому что боюсь подвести тебя, не выполнив задачу. Им ведь приказ отдам, а они пока в своих комитетах его обсудят, нас уже сто раз вые…т и высушат! Лучше здесь, из местных, подберу нормальных людей. Подучу. И будем иметь действительно надежное подразделение. Знаю, что могу не успеть, но все равно будет лучше, чем вот эти…

Ошалевший «седой», хлопая глазами, молча смотрел на меня. До этого он вполне понимал, что происходит. Понимал, что я держу ситуацию под контролем. Но последним пассажем я его напрочь выбил из колеи. Да что там говорить, я и сам от себя охренел. Чего-то вдруг внезапно нарезка сорвалась… Так что теперь, не показывая вида, со страхом ждал, что же будет. Мне-то заднюю давать нельзя. Это получится такой урон авторитету, что про командование можно смело забыть.

Тут я заметил, что, раздвигая людей, ко мне выбирается какой-то седоусый матрос, лет, наверное, под пятьдесят. Вот странно. Здесь все в основном молодые парни. Откуда он взялся? А вышедший что-то шикнул впереди стоящим (строй тут же начал выравниваться) и направился к нам. Подошел, козырнул и, вытянувшись во фрунт, громко, с хрипотцой, представился:

– Боцманмат Григоращенко! Разрешите обратиться?

Я кивнул, а боцманмат (что это за звание, мать его?), вздохнув, уже тише произнес:

– Вы, командир, не горячитесь. Братишек-то можно понять. Расслабила их эта вольница. Тут вы во всем правы. И про этот приказ Керенского тоже верно сказали. У нашего офицерья так хорошо объяснить не получалось… Но ребята быстро в себя придут. Это я, как председатель матросского комитета, обещаю. Может, давайте все-таки попробуем?

Фух! Молодец, мужик! Какой же ты молодец! И как хорошо, что вот этот – второй авторитет в коллективе, оказался с мозгами! Не показывая накатившего облегчения, я согласился:

– Хорошо. Вас как по имени-отчеству?

Григоращенко, несколько удивленно повел головой, но сразу ответил:

– Матвей Игнатьевич.

– Угу. Очень приятно. А меня – Чур. – Пожав руку собеседнику, я продолжил: – Кто являлся старшим по время поездки сюда?

– Гришка. Э-э… бывший боцман, Григорий Трофимов!

– Это тот – с маузером?

Собеседник поперхнулся смешком:

– Он самый!

– По подразделениям как-то делились?

Боцманмат пожал плечами:

– Дык особой нужды не было…

– Понятно. Тогда порекомендуйте мне троих грамотных и авторитетных товарищей. Будут командирами взводов.

Григоращенко пожевал губами, после чего выдал:

– Может, мы на собрании комитета это предварительно обсудим?

– Не-е, боцманмат! Кончились обсуждаловки! Или мы нормальная воинская часть, или сборище либерастов! Собрание сможет только утвердить мое решение! А вы что, сами не в курсе, кто есть кто? Или ответственность на себя брать опасаетесь?

Собеседник неопределенно хмыкнул и, подумав несколько секунд, ответил:

– Данилов, Городецкий и Липатов. Бывшие унтер-офицеры. Ребятки грамотные и умелые. Люди их слушают и за ними идут.

– Понятно. Благодарю. Постойте пока здесь.

Сделав пару шагов вперед, оглядел выровнявшийся строй и скомандовал:

– Отря-яд! Равняйсь! Смирно!

Всё. Они мои. Еще недавно оборзевшая матросня, выполняя команды, застыла в неподвижности. А я продолжил:

– Вольно! Липатов, Городецкий, Данилов, Трофимов, ко мне!

Вызванная четверка быстро подошла и, покосившись на Григоращенко, четко козырнула, представляясь. Вот! Умеют же, когда захотят! Пожимая руки, я представился в ответ и поставил задачу:

– В общем так, товарищи. Отряд необходимо разбить по взводам. Взвод – тридцать человек, включая командира. Командир первого взвода – Липатов. Командир второго – Данилов. Командир третьего – Городецкий. Справитесь? – получив утвердительные кивки, продолжил: – Взвода разбить на отделения, по десять человек. Командиров отделений назначаете сами. И смотрите – кумовства не разводить. Вам с ними в бой идти. Так что назначайте наиболее толковых, невзирая на личные симпатии. Понятно? Хорошо. Далее, у нас будет взвод управления. Не пучьте глаза. Он так называется не потому, что вами управлять станет. Потом объясню, почему такое название. Командир взвода – Григоращенко. Вас там меньше всех получается, поэтому, Матвей Игнатьевич, в ваш взвод вольются мои люди. Все фронтовики. Унтера. Так что ты их, пожалуйста, не притесняй. Чтобы не было этого – «пяхота, костяная нога»! Угу? Да, там еще один будет… студент. Вот этого можешь притеснять, как хочешь. Поможешь Федору человека из него делать. Ну, я потом вас с Федей еще друг другу представлю. Что еще… Да, чтобы понимали – ваш взвод всегда возле меня. Основная задача – обеспечение отряда и мой последний резерв. Так. У нас остался Трофимов. Хм… владелец большой пушки. Да ладно тебе – не кривись! Позвольте вам представить, товарищи – заместитель командира Особого ударного отряда, Трофимов Григорий… как тебя по батюшке? Вот. Григорий Иванович. Да, еще – комиссара я вам позже представлю. Он сейчас пропитание на всех добывает. На этом у меня всё. Командирам взводов приступить к формированию подразделений! Списки личного состава передать командиру взвода управления. Все свободны! Кроме Трофимова. Ты, Гриша, со мной пойдешь.

Новоиспеченные взводные, козырнув на прощание, разбежались выполнять порученные задачи. А мы, втроем, направились в сторону казармы.

Теперь понятно, почему я улыбался? Нет, разумеется, у меня никто не занимался шагистикой и уставщиной. Это явный перебор. Тут и до бунта могло бы дойти. Взаимоотношения были, скорее, как в партизанских отрядах времен Великой Отечественной войны. И личный состав мог гундеть, высказывать претензии, только я очень старался, чтобы все недовольство высказывалось уже после выполнения приказа. Но даже это (то есть типа невиданное ущемление прав матросского комитета) вызывало недоуменный ропот и круглые глаза посторонних «красных». А мои ребята постепенно привыкали. И даже где-то находили интерес в происходящем. Как же, ведь именно они являлись примером армейских взаимоотношений, которые будут приняты во всей Красной Армии. Что говорить, даже ростовские дамы полусвета отдавали предпочтение именно моим матросикам, выгодно отличавшимся от остальной солдатни выправкой и поведением. Да уж, хорошо, что презервативы уже изобрели…

Ну а мне оставалось только по чуть-чуть подкручивать гайки. Понемногу, но каждый день. Вот как раз через этот самый матросский комитет. Люди там подобрались вполне вменяемые и против пояснений, почему надо делать так, а не иначе, не перли. По этому поводу к нам даже Шамов приезжал посмотреть, что за хрень в Особом ударном творится. Ну я и выдал главному чекисту свое видение армии да причины наших частых поражений. Поспорили. Даже поорали от души, но тот уехал очень задумчивым, вслух сожалея о временной невозможности так же организовать и остальные подразделения. Правда, обещал хорошенько проработать этот вопрос.

Мы же две недели занимались боевым слаживанием. Взвод в наступлении. Взвод в обороне. Рота в наступлении… При этом, зараза, современные мне боевые уставы здесь не играли практически совсем. Приходилось многое придумывать самому. Ну, или вспоминать. Нет, тут и ежу было понятно, что важнейшим фактором является мобильность и огневая мощь. Из вышеперечисленного у нас были винтовки, один ручной пулемет (тот самый «мадсен» Павлова) да собственные ноги. Пришлось для начала добывать и покупать лошадей. Немного. Хотя бы для разведки.

Потом неожиданно (в первую очередь для меня) одна лошадка заболела и чуть не сдохла. Блин. Я как-то упустил из вида, что это живые существа, а не автомобили. И мореманы у меня почти все городские, поэтому вопрос прощелкали. Хорошо, Демид вмешался, подняв кипиш. Пришлось искать штатного ветеринара. Я ведь сам на лошадях только ездить умею. Достаточно неплохо. Это еще с детства, с того забайкальского поселка. Да и потом в жизни достаточно часто с четвероногим транспортом дела имел. Но одно дело уметь ездить и совсем другое – врачевать. Я же не коновал…

Ну а потом, после ветеринара, понадобился и свой отрядный человеческий лекарь (когда на матросах пошли потертости от частых маршей, да еще и перелом руки приключился). Будете смеяться, но у нас появился даже свой кузнец! Потому что кони, сука, имеют свойство расковываться, а лошадиный доктор категорически отказался забивать им гвозди в ноги.

И еще. Так получилось, что к нам постепенно прибивались разные люди. Причем совершенно посторонние. Тут, вообще интересно получилось. Все началось с того, что буквально с первого дня в местном актовом зале (или как там это помещение называется) я, с комиссаром Лапиным, проводил вечер вопросов и ответов. Пояснял, какая будет армия. Пояснял, какая будет страна. Пояснял, какой будет мир.

Первые пару дней там присутствовали только члены матросского комитета. Но с каждым днем народу становилось все больше и больше. Сначала только свои. Потом стали появляться люди в солдатских шинелях. Откуда-то даже гражданские проникали. Поначалу все происходило на ногах, но уже на третий день зал был заставлен скамейками, и я, блин, как стендапер, давал сольные выступления.

Народ при этом также принимал активное участие. Правда, не как на митингах. Мне совсем не нравилось перекрикиваться, поэтому желающие задать вопрос поднимали руку и выходили на возвышение, где я располагался. Представьте мое удивление, когда на четвертый день там уже выстроилась очередь из желающих, еще до начала всего процесса.

Ну а результатом всего этого общения стало появление рекрутов, стремящихся примкнуть именно к нашему отряду. Как-то пришли два десятка солдат. Как есть, строем и оружные. Попросились в часть, с аргументом – «у вас порядок». Пятеро студентов (при виде них я сильно испугался и сразу послал коллег Бурцева на хутор, бабочек ловить). Но ребята оказались настойчивы, да и с головой дружили. Куда тут деваться? Матросский комитет к ним отнесся вполне благосклонно.

А вот пятерых юнкеров встретил весьма настороженно. Пришлось объяснять водоплавающим, что и как. Парни прониклись и через несколько дней совместных учений даже выдали недоучившимся курсантам тельняшки. Типа, в знак принятия в свои ряды. Так что теперь бывшие юнкера ходили везде с расстегнутым воротом пехотной гимнастерки, демонстрируя всем желающим «морскую душу». Честно говоря, это я им подсказал такое странное нарушение формы одежды. А народу понравилось.

Но отношение к юнкерам я на заметку взял, и поэтому, когда после очередных вечерних выступлений, ко мне подошел человек в офицерской шинели и фуражке с невыгоревшим пятном от кокарды, пришлось заниматься мощной предварительной подготовкой. Будь у меня обычная пехтура, вопрос бы настолько остро не стоял. Но вышло так, что мореманы к офицерам испытывают крайнюю идиосинкразию. И чувства эти взаимны. В причины углубляться не станем, но если я просто представлю нового человека перед строем и попробую продавить его кандидатуру, то возможно всё, вплоть до бунта. Поэтому зачем нарываться? Будем начинать помаленьку. Начнем бороться с радикализмом именно с матросского комитета.

Ух, как они тогда вопили. Как будто и не было всех наших предварительных разговоров. Даже спокойный Григоращенко высказался в смысле, что «не примет его братва». Но, как я и говорил, у меня уже все было готово. Поэтому, загрузившись в три пролетки и взяв пулемет (к тому времени у нас уже было два «максима»), мы поехали за город. И не просто за город, а к определенному месту. Мы здесь уже вчера с поручиком Михайловским порезвились (я ведь говорил, что командир должен быть умнее и хитрее своих подчиненных?). И сейчас расставили взятые в казармах мишени, повесив их на прутики, а сами вместе с пулеметом ушли далеко за бугор. После чего я предложил носителям бескозырок поразить цели. Ага, те самые, которые остались за холмиком. Комитетчики сильно задумались (мишеней-то не видно). Тогда я предложил сделать то же самое Михайловскому. Помог ему немного переставить пулемет. Ну да. Как раз в то место, откуда его пристреливали (блин, как мы вчера собирали гильзы, чтобы ни одна предательски не попалась на глаза, это еще та песня). И поручик, проверив винты настройки прицела, лихо отстрелял пол-ленты.

Что сказать? В мишенях были попадания. Не во всех, но были. Тут все правильно. Навесной пулеметный огонь в принципе малоэффективен, а без пристрелки так и вовсе неэффективен. Только вот пристрелка, пусть и тайная, но была. И поэтому сегодняшнее выступление виртуоза-пулеметчика произвело на матросню неизгладимое впечатление.

Теперь настал мой черед вопить. Я тыкал носом комитетчиков, при этом вспоминая все наши прошлые беседы. Обращал внимание на их невеликие умения. Язвительно говорил, что они себя новой аристократией почувствовали, обзывая их коммунистическими барами, а стоящего рядом поручика быдлом и черной костью, вся вина которого состояла в том, что он родился не в той семье. Предлагал мореманам окончательно почувствовать себя аристократией и выпороть его на конюшне. Все возражения пресекал их же словами, сказанными мне накануне.

В общем, сломались комитетчики. И остальных потом убедили, что смотреть надо на человека, а не на его происхождение или профессию. При этом (я как-то случайно подслушал) активно пользуясь моими словами и аргументами.

Кстати, интересную вещь заметил, общаясь с аборигенами. Очень мало кто из них умел выворачивать слова так, чтобы превращать черное в белое. Нагло врать тоже плохо получалось. Тут же выкупались. Как-то красиво и гладко ответить на необоснованные наезды мало кто умел. И лохами их ведь не назовешь. Просто бросалась в глаза какая-то общая наивность людей. В общем, они почему-то сильно напоминали жителей СССР в девяностые годы. Они так же верили средствам массовой информации. Так же покупались на любой развод расплодившихся кидал. Так же разинув рот слушали завиральные обещания очередных ораторов.

Ну это все лирика. А вот то, что у меня получилось переубедить радикально настроенный личный состав, сильно радовало. Поэтому, когда к нам пришли два прапорщика и один подпоручик, то особого шума даже не было. С ними просто плотно переговорили, после чего бывшие «благородия» были зачислены в наш отряд. С не «белой костью», желающей влиться в ряды Особого ударного, все было еще проще.

А к концу месяца, после получения очередной телеграммы от Жилина, я понял, что более-менее спокойные дни для нас закончились. Все дело было в Брестском мире. В моем времени его заключили еще в начале месяца, на самых поганых условиях. Но сейчас (при мощнейшем давлении Ивана) революционное правительство крутило, вертело, дважды прерывало переговоры и жестко отстаивало свои требования. В конце концов, немцам это надоело, и они, окончательно прекратив контакты, пошли в наступление. А до немецких передовых частей было всего километров триста…