Проведя вечер, доставивший удовольствие всем присутствующим, мой отец обратился к Нарциссе с такими словами.

— Мадам, разрешите мне почитать вас отныне моею дочерью и как дочь примите от меня это первое доказательство родительской любви и долга.

И он вручил ей банковый чек на пятьсот фунтов, а она при виде такого подарка низко присела и ответила:

— Дорогой сэр, хотя я не имею ни малейшей надобности в этих деньгах, но питаю к вам слишком глубокое почтение, чтобы отвергнуть этот знак вашего великодушия и уважения, и тем охотнее принимаю его, что уже считаю благополучие мистера Рэндома неразрывно связанным с моим.

Он остался чрезвычайно доволен ее откровенным и разумным ответом; затем мы откланялись и пожелали ей спокойной ночи. По моей просьбе в Сассекс было отправлено письмо с гонцом, а тем временем дон Родриго снял к предстоящей моей свадьбе меблированный дом и завел прекрасный выезд.

Большую часть дня я проводил с обожаемым созданием, однако же улучал иногда время появляться в кругу своих старых знакомых, изумлявшихся великолепию моего наряда. В особенности поражен был Бентер странными превратностями моей судьбы, причину коих тщетно пытался обнаружить, пока я не почел нужным открыть ему тайну, связанную с моим последним путешествием, отчасти принимая во внимание нашу былую дружбу, а отчасти из желания положить конец всяким нелестным для меня догадкам, которые и он и все остальные, несомненно, стали бы строить касательно моего положения. При этом известии он выразил большоеудовольствие, и у меня не было оснований заподозрить его в неискренности, так как я пенял, что теперь он считает себя избавленным от уплаты долга мне и тешит себя надеждой взять у меня взаймы еще денег. Я повел его домой обедать, и его речи пришлись столь по вкусу моему отцу, что, узнав о его затруднительном положении, он попросил меня оказать ему помощь и осведомиться, хочет ли он получить офицерский патент, на приобретение которого отец готов снабдить его деньгами. Я предоставил моему приятелю возможность остаться со мной наедине; и, как я ожидал, он поведал мне, что находится накануне примирения со своим богатым старым дядюшкой, чьим наследником являлся, но хотел бы получить некоторую сумму на неотложные нужды и попросил ссудить его деньгами и взять обязательство на всю сумму своего долга. Он готов был удовлетвориться десятью гинеями, а когда я вручил ему двадцать, он посмотрел на меня широко раскрытыми глазами, потом спрятал деньги в кошелек и сказал:

— Ну, что ж… все равно… вы получите все сразу в кратчайший срок.

Взяв его расписку, чтобы не тратить деньги на заверение обязательства, я не без удивления заговорил о том, может ли такой разумный человек, как Бентер, проводить время в безделии, и осведомился, почему бы ему не попытать счастья в армии.

— Как! — воскликнул он. — Зря тратить деньги на патент субалтерна, находиться под начальством кучки негодяев, которые заняли высшие места только благодаря самым гнусным уловкам! Нет, я слишком дорожу своею независимостью и не принесу в жертву свою жизнь, здоровье и утехи столь презренным расчетам!

Видя его отвращение к такому образу жизни, я перевел разговор на другие предметы, а затем вернулся к дону Родриго, который только что получил от сквайра такое послание:

Мой отец не очень удивился сему учтивому письму, ибо наслышался о нраве его автора, а что до меня, то я даже обрадовался его отказу, так как получил теперь возможность доказать бескорыстие моей любви. С разрешения отца я посетил мою очаровательницу и сообщил ей содержание письма ее брата, после чего она горько заплакала, не внимая моим утешениям и ласковым словам, а через два дня было назначено наше бракосочетание.

В течение этого времени, когда все струны моего сердца были натянуты в восторженном ожидании, Нарцисса попыталась примирить кое-кого из своих столичных родственников со вступлением ее в брак, но, убедившись, что они глухи к ее увещаниям то ли из зависти, то ли по предубеждению, сказала мне с неизъяснимой нежностью, орошая слезами прелестные щечки:

— Да, теперь свет не усомнится в вашем благородстве, раз вы принимаете в свои объятия нищее, всеми покинутое, обездоленное существо!

Растроганный ее печалью, я прижал бедняжку к груди и поклялся, что теперь она мне стала еще дороже и милее, ибо во имя любви ко мне пожертвовала своими друзьями и богатством.

К тому времени прибыл в Лондон мой дядя, к которому она питала глубокое уважение, и я представил его моей невесте. Расцеловав и разглядев ее, он обратился ко мне:

— Тысяча чертей, Рори! Это знатный приз, построен на славу и оснащен чудесно! А если он не понесет добрых матросов, когда ты примешь командование, так, значит, ты, разбойник, заслуживаешь того, чтобы пуститься в плаванье в лохани. Надеюсь, вы не в обиде на меня, племянница? Вы не обращайте внимания на мои слова, я, как говорится, простой моряк, но это не мешает мне питать к вам такое же уважение, как и всякий другой!

Она приняла его очень почтительно, сказала, что давно жаждала увидеть человека, которому столь обязана за его великодушное отношение к мистеру Рэндому; заявила, что она почитает его своим дядей и просит у него разрешения называть его отныне этим именем, и выразила уверенность в том, что ни единое его слово не может быть для нее обидным. Славный капитан пришел в восторг от ее учтивого обхождения и выразил настоятельное желание быть посаженым отцом, клятвенно заверяя, что любит ее, как свое родное дитя, и дает две тысячи гиней первому плоду нашей любви, как только сей плод запищит.

Все было приуготовлено к празднованию нашей свадьбы, которая должна была состояться весьма скоро в доме моего отца.

Пробил счастливый час, дон Родриго и дядя поехали в карете за невестой и мисс Уильямc, оставив меня со священником, Бентером и Стрэпом, из которых ни один еще не видел моей очаровательной владычицы. Услыхав, что карета вернулась, мой преданный слуга, терзаемый желанием увидеть леди, о которой столько наслышался, поместился у окна, чтобы взглянуть на нее, когда она будет выходить из кареты. Увидев ее, он сжал руки, выпятил белки глаз и, разинув рот, замер в восторге, после чего изрек такие слова:

— О Dea certe! qualis in Eurotae ripis, aut per juga Cynthi, exercet Diana chores!

Священник и Бентер удивились, услышав, как мой слуга говорит по-латыни, но они скоро обрели другой предмет для изумления, отобразившегося на их лицах, когда мой отец ввел в комнату Нарциссу. В самом деле, они были бы самыми бесчувственными смертными, если бы могли созерцать без волнения божественное создание, к ним приближавшееся! Ее облачало белое атласное платье с золотой вышивкой на груди; головку ее покрывала французская наколка, из-под коей ниспадали локонами чудесные ее волосы, ложившиеся волнами на белоснежную шейку, которая служила украшением ожерелью, мною подаренному; глаза ее сияли целомудрием и любовью, а грудь сквозь затенявшую ее вуаль сулила блаженство рая!

Я, как подобало мне, принял сей бесценный дар провидения. Вскоре священник совершил церемонию бракосочетания, причем дядя мой по горячей его просьбе был посаженым отцом моей дорогой Нарциссы, которая дрожала всем телом и едва могла совладать с собой в торжественный момент перелома своей судьбы. Как только она стала моей по законам неба и земли, я запечатлел горячий поцелуй на ее устах, мой отец нежно поцеловал ее, дядя сжал ее в своих объятиях, и я представил ее моему другу Бентеру, весьма учтиво принесшему ей поздравления. Мисс Уильямc повисла у нее на шее и залилась слезами, а Стрэп упал на колени и попросил у своей госпожи разрешения облобызать ее руку, которую она и протянула ему с великой готовностью.

Не смею описывать чувства, овладевшие мною при этом событии; достаточно будет сказать, что после ужина и увеселений, продолжавшихся до десяти часов, я предостерег мою Нарциссу, как бы ее здоровью не повредило сидеть с гостями до такого позднего часа, и ее уговорили удалиться вместе с ее горничной в отведенные для нас апартаменты. Когда она удалялась из комнаты, лицо ее залил румянец, от которого вся кровь закипела у меня в жилах и пульс забился с удесятеренной силой! Она была столь жестока, что заставила меня пребывать в таком состоянии добрых полчаса; я не мог обуздать свое нетерпение, покинул гостей, ворвался в ее спальню, вытолкнул вон ее наперсницу, запер дверь и обрел ее… О небо и земля!.. Наслаждение в тысячу раз более прельстительное, чем то, что могли предугадать мои самые обольстительные надежды! Но разрешите мне не осквернять целомудренных тайн Гименея. Я был счастливейшим из смертных!

Утром меня разбудили три-четыре барабана, которые Бентер поместил под моим окном; я распахнул занавес и испытал неизъяснимое наслаждение, созерцая небесные прелести, коими я ныне обладал! «Во сне иль наяву, но красота равно являет прелести свои». Луч света, озаривший лицо моей Нарциссы, разбудил также и ее, и она, вспомнив обо всем, скрыла свое зардевшееся лицо на моей груди. От радости я потерял рассудок! Я не мог поверить свидетельству своих чувств, и мне казалось, будто все привиделось мне во сне.

Тем временем дядя постучался в дверь и предложил встать с койки, которую я слишком долго занимаю. Я вышел к нему, послал мисс Уильямc к ее госпоже, а затем капитан Баулинг на самом отменном морском языке поздравил меня с успехом. Не прошло и часа, как дон Родриго повел мою жену к завтраку, и она выслушала от гостей хвалы своей красоте, которая, по их словам, стала еще более ослепительна — если это только возможно — благодаря замужеству. Так как нежного ее слуха отнюдь не касались те непристойные двусмысленности, которые слишком часто произносятся в подобных случаях, она держала себя с достоинством, непринужденно и с непритворной скромностью; а я в присутствии всех презентовал в знак моей любви и уважения дарственную запись на все мое имущество ей и ее наследникам на вечные времена. Она приняла ее, сопровождая нежнейшим благодарным взглядом, заметила, что никакой подобного рода поступок мой не может ее удивить, пожелала, чтобы отец мой потрудился сохранить эту запись, и сказала:

— После моего мистера Рэндома вы — первый, к кому я должна питать наибольшее доверие.

Очарованный ее разумными словами, он взял документ и заявил, что тот не потеряет ценности, находясь у него на сохранении.

Так как нам не приходилось делать многочисленные визиты и принимать многих гостей, то недолгое время, проведенное нами в столице, мы посвятилиобщественным увеселениям, где, как подсказывало мне тщеславие, Нарциссу едва ли кто мог затмить. Однажды вечером мы послали нашего лакея оставить за нами одну из лож у сцены, и, войдя, увидели в ложе напротив сквайра и его супругу, казалось, весьма удивившихся при виде нас.

Я немало обрадовался, встретившись с ними лицом к лицу, еще и потому, что у Мелинды отняла всех ее поклонников моя жена, которая в этот вечер превосходила свою невестку не только красотой, но и нарядом.

Мелинда была уязвлена победой Нарциссы, вскидывала голову на тысячу манеров, играла веером, смотрела на нас с презрением, затем начала шептать что-то своему супругу и притворно захихикала; но все ее ухищрения оказались тщетными: они нисколько не огорчили миссис Рэндом, а ей самой не помогли скрыть раздражение, которое принудило ее удалиться задолго до окончания театрального представления. Благодаря этой зловредной особе весть о нашей свадьбе была распространена с неблаговидными для нас подробностями, и некие люди, падкие до скандала, принялись расследовать происхождение моего богатства; но как только узнали, что я располагаю вполне независимым состоянием, в свете начали домогаться знакомства с нами в такой же мере, в какой прежде им гнушались. Но у Нарциссы слишком много было горделивого достоинства, чтобы примириться с такой переменой в обхождении, в особенности же чтобы примириться с поведением ее родственников, с которыми она наотрез отказалась встречаться после клеветнических слухов, распускаемых ими ей во зло.