Пожар рейхстага
I
В феврале 1931 г. молодой рабочий-строитель из Голландии, Маринус ван дер Люббе, отправился в свой длинный путь через Центральную Европу, чтобы попытаться попасть в Советский Союз, страну, которой он восхищался. Он родился 13 января 1909 г. в Лейдене и вырос в условиях жуткой бедности. Его спившийся отец бросил семью вскоре после рождения Маринуса, а в возрасте 12 лет он потерял и свою мать. После ее смерти он выучился на каменщика, сошелся с рабочим движением и присоединился к молодежному коммунистическому движению. Но скоро ему разонравились строгая дисциплина и авторитарная структура партии, и он покинул ее в 1931 г., чтобы присоединиться к радикальной анархо-синдикалистской организации, основным принципом действий которой была «пропаганда делом». Он серьезно повредил зрение в результате несчастного случая на работе и испытывал большие трудности с поиском работы, поэтому на пути в Россию он в основном останавливался в ночлежках и амбарах. Однако ему удалось добраться только до Польши, после чего он повернул обратно, приехав в Берлин 18 февраля 1933 г. Здесь он увидел, что политическая ситуация становилась все более отчаянной при необъяснимой пассивности основных рабочих партий. И если нацистов ничто не сдерживало в их действиях, то активность левых безжалостно подавлялась. Он считал, что настало время безработным, которых все бросили, нанести удар ради своей свободы и пропитания. Уповая на прямое действие еще со времен своей анархо-синдикалистской юности, он решил протестовать против буржуазного государства и усиливающегося подавления рабочего движения. Сами безработные, как он обнаружил во время своих посещений бирж труда, погрязли в апатии и были неспособны самостоятельно организовать протест. Кто-то должен был сделать это за них.
В качестве своего метода он выбрал поджог. Он полагал, что, нанеся зримый ущерб государственным институтам или, скорее, зданиям, в которых они располагались, сможет продемонстрировать, что они далеко не так неуязвимы, как кажется, и подвигнуть безработных к самостоятельным спонтанным массовым акциям. Суд в Лейдене однажды уже признавал его виновным в порче собственности, и ему были знакомы импульсивные и незапланированные акты протеста. На самом деле именно его пристрастие к таким методам стало главной причиной его разрыва с голландскими коммунистами. Теперь ему предстояло осуществить то же самое в Германии. Он начал с символов государственного притеснения безработных и, как ему казалось, господства старого порядка. 25 февраля ван дер Люббе попытался поджечь офис службы соцобеспечения в берлинском районе Нойкёльне, потом выбрал более амбициозные цели — здание муниципалитета и бывший королевский дворец. Все эти три попытки были сорваны из-за оперативного обнаружения и практически не освещались в прессе. Очевидно, требовалось что-то более внушительное и более подготовленное. В поисках главного символа политического порядка, который, по его мнению, превратил жизнь его и огромного числа других безработных молодых людей в сплошные страдания, он решил сжечь рейхстаг.
Утром 27 февраля ван дер Люббе потратил последние деньги на спички и растопку. Осмотрев здание, чтобы определить лучший способ попасть внутрь, он подождал до наступления темноты, а потом проник в пустое и темное здание рейхстага примерно в 9 часов вечера. Его чувства обострялись в темноте в результате долгой практики из-за нарушенного зрения, сначала он попытался поджечь мебель в ресторане, потом в зале собраний, но без успеха, после этого он пробрался в зал обсуждений, шторы в котором, как оказалось, прекрасно загорались. Вскоре деревянные панели заполыхали и огонь набрал достаточную силу, чтобы купол над залом стал своего рода трубой, раздувая пламя за счет создания воздухотока вверх. Тем временем ван дер Люббе бегал по другим помещениям, стараясь начать другие пожары. В конечном счете его поймали и скрутили служащие рейхстага.
К тому моменту, когда его арестовали, здание было объято огнем, а пожарная бригада, хоть и быстро прибыла на место, не смогла ничего делать, кроме как заливать руины главной палаты и стараться спасти остальное.
Напротив горящего здания владелец дома разбудил близкого соратника Гитлера Путци Ханфштенгля, который временно жил в официальной резиденции Геринга, и указал ему на пожар. Ханфштенгль немедленно позвонил Геббельсу, который сначала решил, что известный своим легкомыслием светский лев так шутит. Но Путци утверждал, что он говорит серьезно. Геббельс проверил это и убедился в его правоте. Немедленно он оповестил Гитлера. На месте пожара встретились нацистские лидеры: Гитлер, Геббельс и Геринг. Рудольф Дильс (не бывший нацистом), глава политической полиции Пруссии и один из первых больших чиновников, кто прибыл к рейхстагу, увидел, что его офицеры уже допрашивают ван дер Люббе:
Раздетый до пояса, вспотевший и измазанный в грязи, он сидел перед ними и тяжело дышал. Он хватал ртом воздух, как будто только что завершил сложнейшее дело. Горящие глаза на бледном, изможденном лице светились диким выражением триумфа. Я садился напротив него несколько раз в ту ночь в полицейском участке и слушал его сбивчивые истории. Я прочитал коммунистические листовки, которые он носил с собой в кармане штанов. Они открыто и повсеместно распространялись в те дни…
Искренние признания Маринуса ван дер Люббе не позволили мне усомниться в том, что этому маленькому поджигателю, прекрасно знавшему свое дело, не нужны были помощники. Разве не может одна-единственная спичка разжечь холодное, легковоспламеняющееся убранство палаты заседаний, старую обитую мебель и тяжелые шторы и пересохшие деревянные узорные панели? А у этого специалиста был с собой целый рюкзак со средствами для поджога.
Последующее расследование добыло массу документальных свидетельств, подтверждавших его историю о том, что он действовал в одиночку.
Вызванный для доклада к группе лидеров нацистов, собравшихся на балконе над палатой, Дильс стал свидетелем ужасного приступа истерики. Вспоминая эти драматические события после войны, он продолжал:
Гитлер схватился за каменный парапет балкона обеими руками и молча смотрел на красное море огня. Перед ним катились первые волны пламени. Когда я вошел, ко мне подскочил Геринг. В его голосе звучал весь зловещий накал того драматического часа: «Это начало коммунистического восстания! Теперь они выступят! Нельзя терять ни минуты!»
Геринг не смог продолжить. К собравшейся компании повернулся Гитлер. Теперь я видел, что его лицо раскраснелось от возбуждения и жара, который поднимался под купол. Он закричал, как будто был готов взорваться, не сдерживаясь, каким я его никогда раньше не видел: «Теперь не будет никакой пощады, любой, кто станет на нашем пути, будет уничтожен. Немецкий народ не будет знать снисхождения. Любой коммунистический деятель будет застрелен там, где его найдут. Депутаты от коммунистов должны быть повешены сегодня же ночью. Всех союзников коммунистов надо арестовать. Никакой пощады не будет и для социал-демократов и Рейхсбаннера!»
Я сообщил о результатах первого допроса Маринуса ван дер Люббе, что, по моему мнению, он был ненормальным. Однако Гитлеру это сообщать не следовало: он высмеял мою детскую доверчивость: «Это действительно остроумная, давно продуманная акция. Эти преступники разработали неплохой план, но они просчитались, правда, товарищи! Эти недочеловеки даже не подозревают, насколько народ поддерживает нас. В своих мышиных норах, из которых они теперь захотели вылезти, они не слышат, как торжествуют массы», и это продолжалось в том же духе.
Я попросил Геринга пройти, но он не позволил мне говорить. Все чрезвычайные полномочия для полиции, безжалостное применение оружия и любых других средств в соответствии с военным положением.
Дильс сказал одному подчиненному, что это был «сумасшедший дом». Однако, несмотря на это, время для действий против коммунистов пришло.
Через несколько часов после пожара рейхстага полицейские отряды начали извлекать списки коммунистов, подготовленные за несколько месяцев и даже лет до этого на сличай запрета партии, и ринулись на машинах и фургонах по домам, чтобы арестовать тех в их постелях. У коммунистов было сто депутатов в рейхстаге и тысячи представителей в других законодательных органах, чиновников, служащих, организаторов и активистов. Многие списки были неактуальны, и из-за спешного и незапланированного характера действий в руки полиции попало большое число людей, которые бы в противном случае сбежали, и точно так же многие избежали ареста, потому что их просто не смогли найти. Разом было арестовано четыре тысячи человек. Дильс и полиция проигнорировали указание Геринга о том, что их следовало расстрелять. Пока осуществлялась эта массированная операция, появился советник Геринга Людвиг Грауэрт. Грауэрт раньше занимал пост главы ассоциации сталелитейных предприятий на северо-западе Германии и только что был назначен начальником департамента полиции прусского министерства внутренних дел. Будучи националистом по политическим убеждениям, теперь он предложил издать чрезвычайный декрет, чтобы обеспечить легальное прикрытие для арестов и справиться с любыми дальнейшими проявлениями насилия со стороны коммунистов. Такой закон уже был представлен правительству 27 февраля, до пожара, крайне консервативным министром юстиции Францем Гюртнером, который, как и другие консерваторы в кабинете, с энтузиазмом поддерживал драконовские меры по подавлению беспорядков, которые те относили исключительно на счет коммунистов и социал-демократов. Предложенные Гюртнером меры включали серьезные ограничения гражданских свобод с целью помешать коммунистам начать всеобщую забастовку. Публикация призывов к этому должна была считаться государственной изменой и караться смертной казнью. Однако это предложение в новых условиях было изменено.
Нацистский рейхсминистр внутренних дел Вильгельм Фрик в черновике Грауэрта увидел возможность распространить свою власть на федеральные земли и предложил важнейший новый пункт 2, который позволял вмешиваться в дела правительству, а не президенту, почти так же, как это сделал Папен в Пруссии в 1932 г. Помимо этого черновик декрета, который основывался на внутренних обсуждениях чрезвычайного законодательства начала 1920-х гг., приостанавливал действие некоторых статей Веймарской конституции, в особенности касавшихся свободы самовыражения, свободы прессы и свободы собраний и союзов. Он разрешал полиции удерживать людей в предварительном заключении неопределенное время и без постановления суда, в отличие от предыдущих законов и декретов, которые устанавливали строгое ограничение по времени, после которого должны были начинаться судебные процедуры. Многие из этих мер рассматривались и ранее и имели большую поддержку среди госслужащих высшего ранга. Однако в этот раз эти меры шли гораздо дальше, чем раньше. Представляя декрет правительству в 11 часов утра 28 февраля, Гитлер напомнил своим коллегам-консерваторам, что коалиция с самого своего основания намеревалась покончить с коммунистами: «Теперь настал психологически подходящий момент для конфронтации. Нет никаких причин ждать дольше».
Гитлер ясно дал понять о своем намерении действовать безжалостно и без оглядки на тонкости закона. Борьба против коммунистов, сказал он, «не должна зависеть от судебных решений». Он представил правительству заманчивую перспективу глобальной победы на предстоящих выборах, которая будет опираться на запрет коммунистов, третьей крупнейшей партии в Германии, и обеспокоенность народа, вызванную попыткой поджога. После него выступил Геринг, который заявил, что ван дер Люббе видели с лидерами коммунистов, такими как Эрнст Торглер, незадолго до его проникновения в рейхстаг. Он сказал, что коммунисты планировали не только уничтожение общественных зданий, но и «отравление общественных кухонь» и взятие в заложники жен и детей министров правительства. Не откладывая на потом, он заявил, что располагает детальными доказательствами того, что коммунисты запасали взрывчатку, предназначенную для проведения ряда акций саботажа против систем электроснабжения, железных дорог, «а также против других важных факторов жизнеобеспечения».
Отвергнув возражения Папена против пункта 2, правительство согласилось представить декрет Гинденбургу, который подписал его, несмотря на то что в соответствии с этим декретом ему пришлось уступить значительную часть своих полномочий правительству Гитлера. Декрет вступил в силу немедленно. В параграфе 1 приостанавливалось действие основных статей Веймарской конституции и говорилось:
Таким образом, ограничение личной свободы, права на свободу самовыражения, включая свободу прессы, права собраний и союзов, а также нарушение конфиденциальности переписки, телеграфной и телефонной связи, разрешение обысков в домах, выдача ордеров на конфискацию имущества и ограничение прав собственности являются допустимыми в обход законных ограничений, установленных в других документах.
Параграф 2 разрешал правительству брать на себя управление в федеральных землях, если там создавалась угроза общественному порядку. Эти два параграфа, действующие «до дальнейшего уведомления», обеспечили юридические основания для всего, что последовало в следующие несколько месяцев. Захват нацистами власти теперь мог начаться по-настоящему.
II
Декрет после пожара рейхстага вышел в атмосфере яростной пропаганды, в которой Геринг и руководство нацистов рисовали яркую картину неизбежной «немецкой большевистской революции», за которой последуют зверства и насилие всех видов. Пропаганда имела свой успех. Обычные граждане среднего класса, такие как Луиза Зольмиц, вздрагивали при мысли о судьбе, которой Германия с таким трудом избежала, и легко верили «вагону» доказательств подлого коммунистического заговора, предоставленных Герингом. В министерство юстиции пришло больше двух сотен телеграмм от местных нацистских групп по всей стране с требованием без всяких разговоров расстрелять этих «недолюдей», чьи «демонические планы разрушения» угрожали превратить «нашу Родину в залитые кровью мостовые», или прилюдно повесить их напротив здания рейхстага. «Уничтожение красной своры преступников до последнего человека» — такое требование слышалось со всех сторон, и многие местные нацистские власти заявляли, что если обвиняемых немедленно не казнить, то могут начаться общественные беспорядки. Теперь пропаганда Геббельса развязала руки сдерживаемой ярости коричневых рубашек к коммунистическим врагам. Штурмовики, считавшие, что их статус вспомогательной полиции служит гарантией от любых преследований со стороны государства, уже выплеснули часть своей агрессии в массовых актах насилия, но теперь настал момент, которого они на самом деле ждали. Один штурмовик писал позже о последствиях 28 февраля 1933 г.:
Мы были готовы, мы знали намерения своих врагов. Я сколотил небольшой «мобильный отряд» из своих штурмовиков, из самых смелых и решительных. Мы ждали ночь за ночью. Кто нанесет первый удар? А потом это случилось. Сигнал из Берлина отозвался по всей стране. Наконец-то снятие барьеров: «Вперед!» И мы шли вперед! Это было не просто чисто человеческое «ты или я», «вы или мы», мы должны были стереть распутную ухмылку с мерзких, кровавых морд большевиков навсегда и защитить Германию от кровавого террора необузданных орд.
Тем не менее теперь по всей Германии именно коричневые рубашки обрушили «кровавый террор необузданных орд» на своих врагов. Их ярость была отражением долго взращиваемой ненависти, их действия были направлены против отдельных марксистов и коммунистов, которых те часто знали лично. Не было скоординированного плана, никаких дальнейших целей с их стороны, кроме жестокого физического насилия против мужчин и женщин, которых они боялись и ненавидели.
Коричневые рубашки и полиция, возможно, были готовы, но во многих важных отношениях их коммунистические противники готовы не были. Руководство коммунистической партии было застигнуто врасплох событиями 27–28 февраля. Оно полагало, что ситуация входит в еще один период относительно умеренных репрессий, который партии успешно удалось пережить в 1923–24 гг. Однако на этот раз все было по-другому. Полицию поддерживали свирепые штурмовики. Лидер партии и бывший кандидат в рейхспрезиденты Эрнст Тельман со своими помощниками были арестованы 3 марта на тайной квартире в Берлине-Шарлоттенбурге. Эрнст Торглер, руководитель фракции в рейхстаге, сдался полиции 28 февраля, чтобы опровергнуть обвинения правительства в том, что он и руководство партии приказали сжечь здание рейхстага. Из ведущих фигур в партии Вильгельм Пик уехал из Германии весной, Вальтер Ульбрихт, глава берлинского отделения партии, — осенью. Предпринимались усиленные попытки вывезти из страны других членов политбюро, но многих из них арестовали до того, как им удалось бежать. По всей стране организации коммунистической партии расформировывались, помещения захватывались, а активистов помещали под стражу. Зачастую штурмовики выносили любые ценности, на которые могли наложить руки, грабили дома членов коммунистической партии, забирая деньги и ценные вещи, при полном попустительстве полиции. Скоро волна арестов стала во много раз больше, чем можно было предположить изначально. К 15 марта в заключение попали десять тысяч коммунистов. По официальным данным, в районе Рейна и Рура было арестовано 8000 коммунистов только в марте и апреле. Партийные функционеры должны были признать, что их заставили отступить, однако те настаивали, что это было отступление в штатном порядке. На самом деле после ухода Пика со своего поста в течение нескольких месяцев большинство местных функционеров перестали действовать, а многие рядовые члены были напуганы террором и молчали.
Очевидно, Гитлер опасался, что, если бы он издал указ, полностью запрещавший коммунистическую партию, это вызвало бы яростную ответную реакцию. Вместо этого он предпочитал считать отдельных коммунистов преступниками, которые планировали незаконные акты и теперь должны были отвечать за последствия. Таким образом, можно было заставить большинство немцев отнестись терпимо или даже поддержать волну арестов, которые последовали за пожаром в рейхстаге, и не бояться, что за этим последует запрет других политических партий. Именно по этой причине коммунистическая партия смогла принять участие в выборах 5 марта 1933 г., несмотря на то что многие ее кандидаты были арестованы или бежали из страны и не было никаких шансов на то, что избранные депутаты (81 человек) смогли бы занять свои места. На самом деле их арестовывали, как только полиции удавалось определить их местоположение. Разрешив партии выставить своих кандидатов на выборах, Гитлер со своими министрами также надеялся ослабить социал-демократов. Если бы кандидатам от коммунистов не разрешили избираться, то многие избиратели, которые бы голосовали за них, могли отдать свои голоса за социал-демократов. Таким образом, социал-демократы оказались лишены этого потенциального источника поддержки. Даже ближе к концу марта правительство все еще чувствовало, что не готово официально запретить коммунистическую партию. Несмотря на то что их убивали, избивали или бросали в импровизированные пыточные центры и тюрьмы, устроенные коричневыми рубашками, многие коммунистические функционеры, особенно если их арестовывала полиция, попадали в обычные уголовные суды.
Членство в партии само по себе не было незаконным. Однако полицейские чиновники, государственные прокуроры и судьи в подавляющем числе были консервативными людьми. Долгое время они считали коммунистическую партию опасной, предательской и революционной организацией, особенно в свете событий первых лет Веймарской республики, от восстания спартакистов в Берлине до «красного террора» и убийств заложников в Мюнхене. Это убеждение в полной мере подтверждалось уличным насилием Союза бойцов красного фронта, а теперь, как многие считали, и пожаром рейхстага. Коммунисты подожгли рейхстаг, поэтому все они виновны в государственной измене. Иногда применялась еще более запутанная аргументация. В некоторых случаях, например, в судах утверждалось, что, поскольку коммунистическая партия больше не способна добиться своих целей по изменению конституции Германии парламентскими способами, она должна пытаться достичь этого силой, а значит, все, кто принадлежит партии, должны были действовать точно так же.
Поэтому суды все чаще рассматривали членство в партии после 30 января, а иногда и до этого, как предательскую деятельность. Де-факто коммунистическая партия была поставлена вне закона с 28 февраля 1933 г. и полностью запрещена 6 марта, день спустя после выборов.
Вытеснив коммунистов с улиц за считанные дни после 28 февраля, штурмовики Гитлера теперь правили городами, демонстрируя завоеванное превосходство самым очевидным и пугающим способом. Как позже отмечал начальник политической полиции Пруссии Рудольф Дильс, CA, в отличие от партии, были готовы к захвату власти.
Им не требовалось единое руководство, их «Объединенный штаб» давал пример, по не приказы. Штурмовые отряды CA, однако, имели строгие планы операций в коммунистических кварталах города. В те мартовские дни каждый член CA «гнался за врагом по пятам», каждый знал, что он должен делать. Штурмовые отряды зачищали районы. Он знали не только где жили их враги, они также задолго до этого выявили их укрытия и явки… Опасности подвергались не только коммунисты, но и все, кто когда-либо высказывался против гитлеровского движения.
Отряды коричневых рубашек угоняли машины и фургоны у евреев, социал-демократов и профсоюзов, либо их дарили им обеспокоенные бизнесмены в надежде на защиту. Они грохотали по главным улицам Берлина с оружием напоказ и развевающимися флагами, которые демонстрировали, кто теперь хозяин. Похожие сцены можно было наблюдать в разных городах по всей стране. Гитлер, Геббельс, Геринг и другие лидеры нацистов не имели прямого контроля над этими событиями. Но они дали им ход, приняв нацистских штурмовиков вместе с СС и стальными шлемами на роль вспомогательной полиции 22 февраля и показав им свое более чем очевидное одобрение постоянными яростными словесными нападками на марксистов всех видов.
И снова действовал диалектический процесс, отработанный в дни, когда нацисты часто сталкивались с враждебностью полиции и уголовным преследованием за свои акты насилия: руководство в очень резких, но неопределенных выражениях заявляло о необходимости действовать, а нижние эшелоны партии и ее военизированные отряды претворяли их слова в конкретные, жестокие действия. Как отмечалось в одном внутреннем документе нацистской партии позже, такой способ негласной связи стал обычным уже в 1920-е гг. К этому времени рядовые члены отрядов привыкли вкладывать в приказы своих лидеров несколько больше, чем содержалось в их фактических призывах. «В интересах партии, — продолжалось в документе, — во многих случаях человек, отдающий команду, особенно когда это касается незаконных политических демонстраций, не говорит всего, а лишь намекает на то, чего он ожидает добиться этим приказом». Теперь разница состояла в том, что у руководства в распоряжении были все ресурсы государства. Оно могло в целом убедить государственных служащих, управляющих тюрьмами и судебных чиновников, которые практически все были консервативными националистами, в том, что силовое подавление рабочего движения было оправданно. Поэтому оно заставило их поверить, что они не должны просто стоять в стороне, когда за дело принимались штурмовики, но должны активно помогать им в их деле разрушения. Такая модель принятия решений и их реализации в будущем использовалась очень часто, особенно в связи с нацистской политикой в отношении евреев.
III
Нацистская кампания на выборах в рейхстаг 5 марта 1933 г. смогла охватить всю Германию. Теперь усилия нацистов подкреплялись ресурсами крупного бизнеса и государства, и в результате сама суть выборов изменилась. В небольшом северогерманском городке Нортхейме, например, как и практически во всех остальных округах, выборы проводились в атмосфере практически осязаемого страха. Местная полиция выставила посты на железнодорожной станции, мостах и других ключевых участках в соответствии с заявлениями режима о том, что такие места были уязвимы для террористических атак коммунистов. Местным штурмовикам разрешили носить заряженное оружие 28 февраля и приняли их во вспомогательную полицию 1 марта, после чего они стали напоказ организовывать патрули на улицах и совершать налеты на дома местных социал-демократов и коммунистов, обвиняя тех в подготовке массовых убийств честных граждан. Нацистская газета сообщала, что одного рабочего арестовали за распространение социал-демократических избирательных листовок. Такие действия для социал-демократов и коммунистов были запрещены. Заткнув рот оппозиции, нацисты установили радиодинамики на рыночной площади и на главной улице, и каждый вечер с 1 по 4 марта по всему центру города раздавались речи Гитлера. Накануне выборов шестьсот штурмовиков, эсэсовцев, стальных шлемов и гитлерюгендовцев организовали факельный парад по городу, который закончился в городском парке, где они слушали радиопередачу речи Гитлера, которая одновременно гремела в четырех других главных публичных местах городского центра. Главные улицы были убраны черно-бело-красными флагами и знаменами со свастикой, которые также были вывешены в магазинах и лавках. Пропаганды со стороны оппозиции не было. В день выборов, в воскресенье, коричневые рубашки и СС патрулировали улицы, в то время как партия и стальные шлемы организовали доставку людей на избирательные участки. Такая комбинация террора, репрессий и пропаганды использовалась во всех остальных населенных пунктах по всей стране. Когда были получены результаты выборов в рейхстаг, стало понятно, что такая тактика принесла свои плоды. Коалиционные партии, нацисты и националисты, взяли 51,9 % голосов. «Невероятные цифры, — ликующе писал Геббельс в своем дневнике 5 марта 1933 г., — как будто нам это грезится». В некоторых избирательных округах в центральной Франконии нацисты набрали 80 % голосов, а в ряде районов Шлезвиг-Гольштейна партия получила голоса практически всех избирателей. Вместе с тем ликование партийных боссов было неуместно. Несмотря на массовое насилие и угрозы, сами нацисты смогли набрать только 43,9 процента всех голосов. Коммунисты, не имевшие возможности участвовать в кампании, кандидаты которых либо скрывались, либо находились под арестом, все равно смогли набрать 12,3 процента, потеряв совсем не так много по сравнению с прошлыми выборами, как этого можно было ожидать. А социал-демократы, которые также пострадали от массового террора, выступили лишь немногим хуже, чем в ноябре 1932 г., набрав 18,3 % голосов. Центристская партия осталась при своих с 11,2 %, несмотря на проигрыш нацистам в некоторых регионах на юге, а остальные, теперь второстепенные, партии повторили свои результаты от предыдущего ноября с небольшими вариациями.
17 млн человек проголосовали за нацистов и еще 3 млн — за националистов. Однако общее число избирателей было почти 45 млн. Примерно 5 млн голосов коммунистов, более 7 млн голосов социал-демократов и 5,5 млн голосов центристской партии указывали на полный провал нацистов, даже в условиях полудиктатуры, в попытке получить большинство. В самом деле с их первых серьезных избирательных успехов в конце 1920-х гг. им ни разу не удавалось получить абсолютное большинство на национальном уровне или в какой-либо из федеральных земель. Более того, большинство, которое они получили вместе со своими партнерами по коалиции, националистами, в марте 1933 г., было далеко от двух третей, необходимых для проведения изменений конституции в рейхстаге. Тем не менее эти выборы четко показали, что примерно две трети избирателей отдали свои голоса партиям нацистов, националистов и коммунистов, которые были открытыми врагами веймарской демократии. Многие другие проголосовали за партии, в основном за центристскую и ее южного союзника, Баварскую народную партию, чья поддержка республики практически исчезла и чье влияние в своих округах теперь серьезно снижалось. В 1919 г. три четверти избирателей поддерживали коалиционные партии Веймарской республики. Потребовалось всего четырнадцать коротких лет, чтобы эта ситуация изменилась на противоположную.
После выборов 5 марта насилие поднялось на новый уровень. Например, в Кенигсберге в Восточной Пруссии в ночь выборов люди CA ворвались в штаб-квартиру местных социал-демократов, уничтожили все, что там находилось, и превратили помещение в импровизированную камеру пыток, где избивали пленников с такой жестокостью, что депутат рейхстага от коммунистов Вальтер Шульц умер от полученных там побоев. Они обыскивали офисы профсоюзов, крали пишущие машинки, ломали мебель, воровали деньги и жгли документы. В Вуппертале отряд коричневых рубашек вытащил рабочего Генриха Б., бывшего коммуниста, прямо из дома, его тело нашли на следующий день на пустыре. 1 апреля в том же районе восемь штурмовиков подкараулили шестидесятидвухлетнего рабочего Августа К., бывшего руководителя местного музыкального коммунистического ансамбля, на пути домой и застрелили. Социал-демократам тоже изрядно доставалось. 9 марта на депутата рейхстага от социал-демократов и лидера партии в Кельне, Вильгельма Зольмана, в его же доме напали коричневые рубашки и эсэсовцы, избили, отвезли в местную штаб-квартиру нацистской партии, два часа измывались над ним, заставляя пить касторовое масло и мочу, прежде чем прибыла полиция и забрала его в тюремную больницу, чтобы залечить раны. 13 марта штурмовики в Брауншвейге начали заставлять членов городского совета и депутатов местного парламента от социал-демократов «добровольно» отказываться от своих мест, избив одного из них до смерти, когда он отказался сделать это. В этот же момент нацисты начали нападать на офисы социал-демократической партии в поисках денег и другой добычи. Глава социал-демократической прессы в Хемнице, Георг Ландграф, был застрелен 13 марта, после того как отказался рассказать банде коричневых рубашек, где находятся партийные фонды. Протестовать против таких действий было сложно, если вообще возможно, потому что социал-демократические газеты были запрещены на четырнадцать дней с начала марта, этот приказ по истечении срока действия был продлен еще раз, а потом еще, пока не стал постоянным.
Грабежи не избежали внимания более честных офицеров в полиции. Например, 19 апреля 1933 г. полицейский уполномоченный в Гессене распространил по полицейским участкам и местным администрациям циркуляр с осуждением незаконной конфискации собственности марксистских организаций во время налетов, включая изъятие музыкальных инструментов, спортивного оборудования и даже кроватей, которые явно были бы использованы грабителями в личных целях. Впоследствии предпринимались усилия по урегулированию ситуации и формированию соответствующих учреждений, которые бы управляли ресурсами запрещенных партий и объединений, не в последнюю очередь потому, что там были и фонды, использовавшиеся для поддержки бывших безработных членов. Однако к тому времени, когда это было сделано, много денег и имущества исчезло в руках отдельных штурмовиков. В конечном счете 26 мая 1933 г. был принят закон, по которому собственность коммунистической партии (все еще формально легальной) передавалась федеральным землям. В этой неразберихе многие штурмовики воспользовались возможностью для сведения старых счетов. Например, в Вуппертале группа штурмовиков под командованием начальника отряда Пуппе в четыре часа утра вытащила Фридриха Д. из кровати и увела в неизвестном направлении. Его тело нашли два дня спустя. Его убили за то, что у него были романтические отношения с сестрой Пуппе, которые тот некоторое время пытался прекратить. Пуппе остался безнаказанным. Даже сами коричневые рубашки не были в полной безопасности: один нацист, долгое время состоявший в партии, был арестован, избит и помещен в тюрьму, когда обвинил руководителя штурмовиков в Вуппертале в хищениях и коррупции. И это был не единственный эпизод, о которых сообщалось в то время. То, что происходило в Вуппертале, повторялось многие сотни раз снова и снова в других частях страны.
Эта кампания насилия, запущенная организацией коричневых рубашек, численность которой росла каждым день и летом 1933 г. составляла более двух миллионов человек, обеспечила необходимый контекст для согласования работы федеральных земель с принципами, введенными в практику Папеном в его захвате Пруссии предыдущим летом. Государственный суд объявил этот захват частично незаконным, и правительство социал-демократов, смещенное Папеном, имело некоторый успех, используя Федеральный совет, представляющий земли, для блокирования мер правительства рейха. Кабинет Гитлера 6 февраля 1933 г. издал чрезвычайный декрет, который положил конец этой ситуации, однако новые нацистские представители Пруссии в Федеральном совете столкнулись с тем, что совет отвергает их полномочия, когда тот собрался 16 февраля в ожидании решения Государственного суда. Тогда совет решил прекратить заседание до прояснения юридической ситуации, и в последовавший период бездействия региональные организации штурмовиков и нацистской партии сами стали координировать работу правительств земель снизу. Большинство федеральных земель управлялись правительствами меньшинства, что отражало практически тотальную блокаду законодательных органов в то время, и у них не было возможностей предложить что-либо, кроме номинального сопротивления. В период между 6 и 15 марта 1933 г. нацистские полицейские и отряды «вспомогательной полиции» из числа CA и СС подняли флаг со свастикой над официальными зданиями по всей стране. Этот очень символичный жест был одобрен или не вызвал сопротивления со стороны большинства министров правительства, которые с опасением наблюдали за демонстрацией многочисленных колонн штурмовиков перед правительственными зданиями. Те министры, которые были против, либо ушли в отставку, либо были помещены под домашний арест отрядами коричневых рубашек. Тогда министр внутренних дел рейха назначил рейхскомиссаров, которые продолжили смещать действовавших начальников полиции и назначать вместо них нацистов, а также заменять министров выбранного правительства собственными назначенцами. Только в Гамбурге, Вюртемберге и Гессене парламенты земель в отсутствие депутатов от коммунистов и при воздержавшихся социал-демократах назначили новые коалиционные правительства, в которых все министерские портфели попали в руки нацистов и националистов. В таких условиях выборы в землях, проведенные в начале марта (самыми важными из которых были выборы 12 марта в Пруссии), в большой степени оказались бессмысленными.
Военизированная союзническая организация социал-демократического Железного фронта, «Рейхсбаннер», уже была покалечена полицейскими захватами многих ее офисов в феврале. А в начале марта сразу после выборов правительства земель начали издавать запреты и арестовывать основных чиновников, так что один филиал за другим стали самораспускаться, чтобы избежать дальнейших преследований. В этой атмосфере ряд лидеров социал-демократов, таких как Отто Браун и Альберт Гржезински, покинули страну, чтобы избежать ареста или еще более печальной участи. Руководитель «Рейхсбаннера» Карл Хёльтерман уехал уже 2 мая. Попытка лидеров социал-демократов убедить Геринга снять запрет на их партийные газеты натолкнулась на ответ, что запрет продолжится до тех пор, пока иностранные социалистические газеты не прекратят свою «кампанию» против правительства рейха. Насколько плохо они до сих пор понимали методы нацистов, показал тот факт, что лидеры социал-демократов действительно проехали по другим европейским странам, чтобы попытаться там объяснить свою ситуацию. Социалистический интернационал отреагировал жесткой публичной критикой нацистского террора («невыразимые и гнусные злодеяния, совершаемые немецкими деспотами каждый день»). Они добавили призыв к совместным действиям с коммунистами. В тщетной попытке умиротворить Геринга лидер немецких социал-демократов Отто Вельс немедленно подал в отставку с поста главы Интернационала. Такие тактические уступки, что неудивительно, ничем не помогли остановить стремление режима уничтожить левых. Коммунисты и социал — демократы в совокупности составляли примерно треть электората. И вместе с тем они разваливались практически без сопротивления. Правительство могло выступать против них в национальном масштабе, потому что декрет о пожаре рейхстага позволял отменять суверенитет федеральных земель, чтобы проводить соответствующие действия, используя прецедент с папеновским устранением социал-демократического правительства меньшинства в Пруссии предыдущим летом. А еще раньше рейхспрезидент Эберт проделал то же самое с левыми правительствами земель в Саксонии и Тюрингии в 1923 г. Предполагаемая коммунистическая угроза, которая оправдывала эти действия, не была особенно серьезной ни в 1923 г., ни десять лет спустя. В 1933 г. общественные волнения, которые стали причиной объявления в стране чрезвычайного положения, в подавляющем большинстве были спровоцированы самими нацистами. Целью такого спешного согласования позиций федеральных земель не в последнюю очередь было преодоление колебаний предыдущих местных правительств в использовании чрезвычайных полномочий для уничтожения левых партий с тщательностью, которой требовало руководство нацистов в Берлине.
IV
Эта цепь событий имела особенно страшные последствия в Баварии. Здесь консервативное правительство земли 28 февраля вместе с правительством рейха запретило коммунистические собрания и закрыло коммунистическую прессу. Оно также арестовало тех, кого считало ведущими фигурами в региональной коммунистической партии. Но нацистам этого было мало, и 9 марта 1933 г. Фрик назначил Адольфа Вагнера, регионального нацистского лидера в Верхней Баварии, государственным уполномоченным в баварском министерстве внутренних дел. Еще более угрожающим стало немедленное назначение Генриха Гиммлера, проживавшего в Мюнхене лидера СС, временным президентом полиции. Он приказал провести полномасштабную облаву на членов оппозиции, к которым вскоре стали относить не только коммунистов, но и других врагов режима. Размах репрессий был таким, что местных тюрем и полицейских камер оказалось совершенно недостаточно, чтобы вместить всех заключенных. Необходимо было придумать новый способ размещения политических оппонентов нацистов в Баварии. Поэтому 20 марта Гиммлер объявил в прессе, что прямо за границей Мюнхена, в Дахау, будет открыт «концентрационный лагерь для политических заключенных». Это был первый концентрационный лагерь в Германии, и он стал страшным прецедентом для будущего.
Лагерь был предназначен для «предварительного заключения всех коммунистов и при необходимости чиновников „Рейхсбаннера“ и социал-демократов», как на следующий день сообщала нацистская пресса. 22 марта 1933 г. из местных тюрем в Штадельхайме и Ландсберге четыре грузовика доставили примерно две сотни заключенных на место лагеря, построенного вокруг заброшенного завода в предместьях города. Жители Дахау собрались на улицах и снаружи заводских ворот, чтобы посмотреть на заключенных. Изначально лагерь управлялся полицейским отделением, а потом в начале апреля был передан в руки СС, комендантом стал печально известный своей жестокостью лидер СС Хильмар Векерле. По распоряжению Гиммлера Вакерле установил режим насилия и террора. 11 апреля новые охранники СС вывели четырех еврейских заключенных за ворота и застрелили их, объявив, что те пытались бежать. Один из них выжил, и его отвезли в больницу в Мюнхене, где он умер, но сначала он рассказал медицинскому персоналу такие ужасающие подробности о жестокостях, которые творились в лагере, что те вызвали прокурора. К концу мая двенадцать заключенных были убиты или замучены до смерти. Среди охраны была распространена коррупция, вымогательство и хищения, а пленники подвергались случайным актам жестокости или садизма в обстановке, где отсутствовали правила и нормы.
Решение Гиммлера имело множество подражаний. Скоро концентрационные лагеря стали открываться по всей стране, дополняя импровизированные тюрьмы и пыточные камеры, организованные коричневыми рубашками в подвалах недавно захваченных профсоюзных офисов. Их открытие широко освещалось, чтобы все знали о том, что случится с теми, кто посмеет противостоять «национальной революции». Идея организации лагерей для размещения реальных или подозреваемых врагов государства сама по себе, разумеется, была не нова. Британцы использовали такие лагеря для гражданских с противоборствующей стороны в Бурской войне. Условия там были крайне плохими, а уровень смертности пленников очень высоким. Вскоре после этого немецкая армия «сконцентрировала» 14 000 повстанцев гереро в лагерях Юго-Западной Африки во время войны 1904–07 гг., обращаясь с ними так жестоко, что, по некоторым сведениям, каждый месяц в лагерях в Свакопмунде и Людерице погибало 500 человек. Фактический уровень смертности в этих лагерях составлял 45 %. Немецкая администрация оправдывала его тем, что таким образом происходило уничтожение «непродуктивных элементов» среди туземного населения. Эти прецеденты были знакомы нацистам, в 1921 г. Гитлер уже заявлял, что они поместят немецких евреев в «концентрационных лагерях» так же, как это делали британцы. В параграфе 16 конституции, которую нацисты намеревались провозгласить, если бы им удалось захватить власть в ноябре 1923 г., говорилось, что «лица, угрожающие безопасности, и бесполезные иждивенцы» будут помещаться в «сборные лагеря», где их будут заставлять работать, а сопротивляющиеся будут казнены. В августе 1932 г. в нацистской прессе появилась статья, провозглашавшая, что при получении власти нацисты «немедленно арестуют и приговорят всех функционеров коммунистов и социал-демократов… [и] разместят всех подозреваемых и идейных зачинщиков в концентрационных лагерях». Эта угроза была открыто повторена министром внутренних дел рейха Фриком 8 марта 1933 г. Таким образом, Дахау был не импровизированным решением для решения неожиданной проблемы переполненности тюрем, а задолго до этого запланированной мерой, которую нацисты имели в виду практически с самого начала. Концентрационные лагеря широко обсуждались в местной, региональной и национальной прессе и служили серьезным предупреждением всем, кто размышлял о сопротивлении нацистскому режиму.
Условия в концентрационных лагерях и центрах содержания правонарушителей СС и CA в марте и апреле точно описывались как «самодельная садистская анархия». Жестокость CA и СС редко подразумевала утонченные и изобретательные пытки, которые позже практиковались тайной полицией при режимах вроде военных диктатур в Аргентине, Чили или Греции в 1970-х. На своих заключенных они часто обрушивали едва сдерживаемую ярость. В истязаниях не использовалось что-либо более изощренное, чем кулаки, ботинки и резиновые дубинки. Иногда полиция, теперь освободившаяся от ограничений, которые могли ощущаться при Веймарской республике, присоединялась к пыткам, закрывала на них глаза или привлекала своих помощников из коричневых рубашек для выбивания признаний из заключенных. Рабочий-коммунист Фридрих Шлоттербек, арестованный в 1933 г., позже рассказывал, как его допрашивала в полицейском участке группа эсэсовцев. Они били его по лицу, били резиновыми дубинками, связывали, били по голове деревянной палкой, пинали ногами, когда он падал на пол, и отливали водой, когда он терял сознание. В более спокойные моменты полицейский офицер задавал ему вопросы и вмешался только тогда, когда один из эсэсовцев, взбешенный решительным сопротивлением Шлоттербека, вытащил револьвер, чтобы застрелить пленника. Так и не добившись от него признания, его отвели обратно в камеру, израненного, покрытого порезами и синяками, с кровью, стекающей по лицу, едва способного ходить. Надзиратели обращались со Шлоттербеком по-человечески, хотя и сообщили ему, что должны оставить включенным свет в его камере и следить, чтобы он не покончил с собой. Ему предстояло провести следующие десять лет в тюрьмах и концентрационных лагерях. Его судьба оказалась схожей с судьбой верных коммунистов, которые отказались отречься от своих убеждений.
С социал-демократами штурмовики обходились не лучше и не делали различий по половому признаку в своих яростных нападках на представителей левых. Одной из многих женщин социал-демократов, которые подверглись нападению, была Мария Янковски, член городского совета в районе Кёпеник в Берлине, которую арестовали, избили резиновыми дубинками, били по лицу и заставили подписать документ с обещанием больше не заниматься политикой. Отсутствие какой-либо четкой координации таких действий, которые были неравномерно распределены по Германии, делает невозможной сколько-нибудь точную оценку их размаха. Однако доступные цифры по официально зарегистрированным арестам не оставляют сомнений, что это было насилие огромных и беспрецедентных масштабов. В официальных отчетах упоминается по крайней мере 25 000 арестов только в Пруссии за март и апрель, не считая арестов, проведенных в Берлине, и «диких» арестов штурмовиков, о которых не сообщалось властям. В Баварии в конце апреля было проведено уже около 10 000 арестов, и эта цифра удвоилась к концу июня. Более того, многие из арестованных помещались в заключение только на несколько дней или недель до того, как их отпускали: например, в лагере Ораниенбург 35 % заключенных содержались там от одной до четырех недель и менее 0,4 % оставались там больше года. Таким образом, 27 000 человек, зарегистрированных в предварительном заключении по всей Германии на конец июля 1933 г., в общем были не теми же людьми, что три или четыре месяца назад, поэтому общее число людей, прошедших через лагеря, было намного больше этого. Кроме того, все социал-демократические и особенно коммунистические оппоненты нацистов вовсе не обязательно направлялись в лагеря, многие тысячи помещались в местные тюрьмы и полицейские изоляторы по всему рейху.
Абсолютный масштаб репрессий можно оценить по тому факту, что, по сообщению руководства коммунистической партии, к концу 1933 г. было арестовано и заключено в тюрьму 130 000 членов партии, а 2500 было убито. Эти цифры, вероятно, были преувеличены, однако они не обманывали, когда дело касалось оценки влияния репрессий на партийную организацию. В Рурской области, например, примерно половина всех членов партии попала в заключение. Уже в конце марта прусская полиция сообщала, что примерно 10 000 коммунистов были схвачены и помещены в тюрьму. Даже по самым консервативным полуофициальным подсчетам общее число политических арестов в Германии в 1933 г. превысило 100 000, а число смертей в заключении составило около 600. Это была вакханалия насилия и убийств ошеломляющего масштаба, невиданная в Германии с первых дней Веймарской республики.
Такое массированное, жестокое и смертоносное наступление на нацистских оппонентов формально было санкционировано декретом о пожаре рейхстага, который тем не менее основывался на том, что коммунисты пытались осуществить революционное восстание, и ничего не упоминал о социал-демократах. Идея о том, что социал-демократы симпатизировали или поддерживали коммунистические приготовления к восстанию, была еще более абсурдной, чем утверждение, что коммунисты действительно его планировали. Вместе с тем средний класс Германии, казалось, согласился с тем, что режим имел основания для жестокого подавления марксизма любых видов. Годы драк, столкновений и убийств на улицах приучили людей к политическому насилию и притупили их чувства. Те, кто имел сомнения, не могли не заметить, что полиция и ее помощники из нацистских штурмовиков делали с противниками нацистов в эти недели. Многие из них, вероятно, остановились подумать, прежде чем выражать свою тревогу. Все, кто был обеспокоен масштабом беспорядков, вполне могли удовлетвориться тем, что 10 марта 1933 г. Гитлер выступил с публичным порицанием нападений на иностранцев, которые он относил на счет коммунистических шпионов в рядах CA, и призвал штурмовиков прекратить «агрессию против отдельных лиц, ограничения для проезда автомобилей и помехи для бизнеса».
Тем не менее Гитлер продолжал говорить коричневым рубашкам, что они «никогда не должны позволять себе отвлечься ни на секунду от своего предназначения, которое состоит в уничтожении марксизма». «Национальное восстание будет продолжаться методически и под контролем сверху», — говорил он, — и, только «когда эти приказы встретят сопротивление», следует начать действовать, чтобы гарантировать, что «это сопротивление будет немедленно и полностью сломлено». Последнего замечания, разумеется, было достаточно, чтобы не ослаблять насилие, а, наоборот, чтобы увеличивать его и дальше. Когда один из лидеров националистов 10 марта обратился к Гитлеру с протестом по поводу нарушения правопорядка, после чего 19 марта последовал телефонный звонок Папена, высказавшего те же претензии, Гитлер гневно обвинил их в попытке «остановить националистическую революцию». «Ноябрьские преступники» 1918 г. и те, кто пытался запретить нацистскую партию в годы Веймарской республики, были намного хуже, сказал он. Прославляя «феноменальную дисциплину» штурмовиков, он в то же время критиковал «слабость и трусость нашего буржуазного мира, который надевал лайковые перчатки, вместо того чтобы действовать железным кулаком» и предупреждал, что никому не позволит помешать ему «полностью ликвидировать марксизм».
Германия находилась на пути превращения в диктатуру еще до декрета о пожаре рейхстага и выборов 5 марта 1933 г. Однако эти два события, несомненно, ускорили этот переход и обеспечили ему видимость, как бы банально это ни звучало, законности и политической легитимности. После своей победы на выборах 7 марта Гитлер сообщил правительству, что будет изыскивать новые юридические возможности в виде дополнения к конституции, которые позволят кабинету обходить рейхстаг и президента и издавать собственные законы. Такие меры имели место в чрезвычайном законодательстве при Веймарской республике. Тем не менее очевидно, что на этот раз они бы распространялись гораздо дальше, чем раньше. Гитлер давно мечтал устроить это. Такой акт о чрезвычайных полномочиях поставил бы крест на ненавистной демократии Веймарской республики и позволил бы завершить работу, которую нацисты начали 30 января 1933 г., за счет создания «правительства националистической концентрации». Вскоре Геббельс и другие лидеры нацистов переименовали его в «правительство националистического восстания». В начале марта стали говорить просто о «националистической революции», подчеркивая тот факт, что дело касалось далеко не только действий одного правительства. А вскоре она превратилась в «национал-социалистическую революцию», что окончательно обрекло ненацистских партнеров Гитлера по коалиции на политическое забвение.
