Молодой активист из штурмовиков Хорст Вессель добился лютой ненависти со стороны берлинских военизированных отрядов коммунистов. Идеалист, интеллигент с хорошим образованием, он привлек внимание Йозефа Геббельса, который отправил его изучать хорошо организованное нацистское молодежное движение в Вене в первой половине 1928 г. Вернувшись в Берлин, Вессель быстро приобрел влиятельное положение в организации коричневых рубашек в районе Фридрихсхайн, где возглавил филиал нацистских боевиков. Он продолжал проводить особенно энергичную и провокационную кампанию на улицах, в рамках которой была предпринята атака коричневых рубашек на местную штаб-квартиру коммунистической партии, в результате которой были серьезно ранены четыре рабочих-коммуниста. Гейнц Нойман, известный как «Геббельс» коммунистической партии и берлинский редактор коммунистической ежедневной газеты «Красный флаг», отреагировал на это новым призывом, обращенным к членам партии: «Бейте фашистов, где бы вы их ни нашли!»

Именно в такой атмосфере хозяйка дома, где проживал Вессель, вдова коммуниста, пошла в местную таверну 14 января 1930 г. и просила помочь ей разобраться со своим съемщиком, который, по ее словам, не только отказывался платить ренту за свою подружку, жившую вместе с ним, но в ответ на требования хозяйки угрожал ей физической расправой. Было ли это правдой, другой вопрос, потому что имеются свидетельства, что реальной причиной их спора была ее попытка повысить плату для Весселя. Хозяйка также боялась, что если бы его подружка не съехала, то она потеряла бы свое законное право на квартиру, которой не владела, а снимала ее сама, — не в последнюю очередь потому, что девица была проституткой (продолжала ли она заниматься этим ремеслом, позже стало предметом яростных и нудных споров). Основным фактором здесь была связь вдовы с коммунистической партией. Несмотря на то что коммунисты в свое время не одобрили желание хозяйки похоронить своего мужа по церковному обряду, они решили помочь ей с ее жильцом. Всего день назад, как они утверждали, местный коммунист был застрелен в стычке с коричневыми рубашками. А этот спор давал прекрасную возможность поквитаться. Зная, что у Весселя, вероятно, имеется оружие, они отправились в соседнюю таверну к местному уголовному авторитету Али Хёлеру, у которого, как все в округе знали, был пистолет, чтобы обеспечить себе силу в карательной экспедиции на квартиру Весселя. Хёлер не только был членом местного отделения Союза бойцов красного фронта, но и имел судимости за мелкие преступления, лжесвидетельство и сутенерство. Член одного из берлинских организованных преступных синдикатов, он демонстрировал собой связь между коммунизмом и преступностью, которая сформировалась во время, когда партия располагалась в бедных районах и «криминальных кварталах» больших городов Германии. Вместе с коммунистом Эрвином Рюкертом Хёлер залез по лестнице в квартиру Весселя, остальные караулили снаружи. Когда Вессель открыл дверь, Хёлер начал стрелять. Вессель упал, тяжело раненный в голову, и пролежал в больнице несколько недель, прежде чем наконец умер 13 февраля.

Когда коммунисты устроили спешную пропагандистскую кампанию, призванную представить Весселя как сутенера, а действия Хёлера — как часть криминальных разборок, не связанных с Союзом бойцов красного фронта, Геббельс развернул бешеную активность с целью представить его политическим мучеником. Он говорил с матерью Весселя и с ее слов получил портрет ее сына-идеалиста, который спасал свою девушку от жизни проститутки и принес себя в жертву из миссионерского стремления помочь родине. А коммунисты, вещал Геббельс, напротив, показали свое истинное лицо, приняв в свои ряды такого заурядного преступника, как Хёлер. Вессель еще не остыл в своей могиле, когда Геббельс начал работу по превращению памяти о нем в настоящий культ. В бесчисленных статьях в нацистской прессе по всей стране его прославляли как «мученика задело Третьего рейха».

Была организована торжественная похоронная процессия, которая могла бы быть куда более многолюдной, если бы полиция не ограничила количество лиц, которым было дозволено в ней участвовать. По словам Геббельса, число участников и наблюдателей, которые выстроились вдоль улиц, ведущих к церкви, составило почти 30 000 человек. Выкрики, нападения и попытки сорвать церемонию со стороны Союза бойцов красного фронта приводили к диким и яростным дракам на флангах процессии. На кладбище, в присутствии Геринга, принца Августа Вильгельма Прусского и других высокопоставленных лиц, Геббельс превозносил Весселя в словах, в которых явно просматривалась намеренная аллюзия на жертву Христа, принесенную ради человечества: «Через самопожертвование к искуплению». «Где бы ни была Германия, — говорил он, — ты будешь там, Хорст Вессель!» После этого хор штурмовиков спел несколько куплетов, которые Вессель сам написал несколько месяцев назад:

Эта песня уже имела определенную известность в движении, но Геббельс теперь рекламировал ее изо всех сил, предрекая, что скоро ее будут петь школьники, рабочие, солдаты и все остальные.

Он был прав. До конца года ее опубликовали, выпустили граммофонную запись и сделали официальным гимном нацистской партии. После 1933 г. она стала национальным боевым гимном Третьего рейха вместе с давним Deutschland, Deutschland uber alles («Германия превыше всего»). Вессель стал объектом своего рода светского религиозного культа, который пропагандировался нацистами: его прославляли в фильмах и вспоминали на бесчисленных церемониях; множество мемориалов и мест паломничества увековечили его память.

Открытое прославление грубой физической силы стало боевым гимном нацистской партии, и это свидетельствовало о том, насколько важную роль играло насилие в битве нацистов за власть. Цинично используемое в популистских целях пропагандистами-манипуляторами, такими как Геббельс, оно стал стилем жизни для рядовых молодых штурмовиков вроде Весселя, как и для молодых безработных рабочих Союза бойцов красного фронта. Другие песни были еще более откровенными, как, например, популярная «Песня штурмовых колонн», которую коричневые рубашки начали распевать на улицах Берлина с 1928 г.:

Такая агрессия получала выход в постоянных столкновениях с вражескими военизированными отрядами на улицах. В середине существования республики, начиная с 1924 г., все стороны действительно отошли от политического насилия масштаба январского восстания 1919 г., гражданской войны в Руре 1920 г. или многочисленных конфликтов 1923 г., но, отложив пулеметы, они лишь заменили их на резиновые дубинки и кастеты. Даже в относительно стабильный период с 1924 по 1929 год утверждалось, что коммунисты убили 29 нацистских активистов, а сами коммунисты заявляли, что в столкновениях с «фашистами» с 1924 по 1930 год погибло 92 человека из «рабочих». Говорили, что с 1924 по 1928 год в борьбе с коммунизмом в разных эпизодах политического насилия пали двадцать шесть членов «Стального шлема» и 18 членов «Рейхсбаннера». Это были только самые серьезные последствия постоянной борьбы между противоборствующими военизированными группировками; по оценкам тех же источников, число раненных в таких боях составляло тысячи человек, и многие из них получали гораздо более серьезные увечья, чем простые синяки или переломы.

В 1930 г. эти цифры значительно увеличились, и нацисты заявляли, что понесли потери в 17 человек убитыми. Это число увеличилось до 42 в 1931 г. и до 84 в 1932 г. В 1932 г. нацисты также сообщали, что в столкновениях с врагами было ранено около десяти тысяч их рядовых членов. Коммунисты говорили о 44 смертях в боях с нацистами в 1930 г., 52 в 1931 г. и 75 в первые шесть месяцев 1931 г., тогда как в уличных битвах с нацистами в период с 1929 по 1933 год погибло более 50 членов «Рейхсбаннера». Официальные источники в целом подтверждают эти данные. По одной из оценок рейхстага, которая никем не ставилась под сомнение, на март 1931 г. ежегодно погибало не менее 300 человек. На долю коммунистов смертей пришлось не меньше, чем на долю нацистов. Например, когда руководителю отряда Союза бойцов красного фронта численностью в сто человек, моряку Рихарду Кребсу, приказали сорвать митинг в Бремене, на котором выступал Герман Геринг, он лично позаботился, чтобы «у каждого человека была дубинка или кастет». Когда тот поднялся, чтобы выступить, Геринг приказал выкинуть его с трибуны, и коричневые рубашки, стоявшие по периметру зала, двинулись в центр.

В начале 1930-х такие сцены разыгрывались по всей Германии. Насилие принимало особенно широкий размах в периоды выборов. Из 155 человек, убитых в столкновениях в Пруссии за весь 1932 г., не меньше 105 погибли в месяцы выборов с июня по июль, а полиция сообщала о 461 случае политических беспорядков с 400 ранеными и 82 убитыми за первые семь недель кампании. Задача усмирения политического насилия не облегчалась тем, что политические партии в перерывах активно выступали вместе за амнистию политическим заключенным, выпуская их из тюрем и, таким образом, открывая новую серию избиений и убийств. Последняя такая амнистия была объявлена 20 января 1933 г.

Сталкиваясь с такой ситуацией быстро нарастающего беспорядка, полиция явно колебалась в своей поддержке веймарской демократии. В отличие от армии она продолжала быть децентрализованной после 1918 г. Социал-демократы доминировали в прусском правительстве в Берлине, однако не смогли воспользоваться возможностью создать новую силу по обеспечению общественного порядка, которая была бы лояльным проводником республиканского законодательства. В полицию неизбежно вступали бывшие солдаты, поскольку большинство мужчин из соответствующей возрастной группы были призваны на службу во время войны. Новые рекруты оказывались под началом бывших офицеров, кадровых солдат и бойцов добровольческих бригад. Они с самого начала задали военный тон и совсем не были горячими энтузиастами нового политического порядка. Их поддерживала политическая полиция, которая была традиционно сильна в Пруссии и в некоторых других немецких и европейских государствах в плане сосредоточения своих усилий на наблюдении, выявлении и временами на подавлении социалистических и революционных устремлений. Офицеры политической полиции, как и других полицейских отделов, считали себя выше партийной политики. Скорее, как и в армии, они служили абстрактной идее «государства» или «рейха», а не конкретным демократическим институтам новообразованной республики. Поэтому неудивительно, что они продолжали вести слежку не только за политическими экстремистами, но и за социал-демократами, правительственной партией в Пруссии, которая в некотором смысле была их работодателем. Таким образом, старая традиция искать подрывные элементы в основном среди левых течений политического спектра продолжала спокойно существовать.

Симпатии полиции и суда проявились особенно отчетливо в деле депутата рейхстага социал-демократа Отто Бухвица в Силезии, который позже с изрядной горечью вспоминал, как штурмовики начали срывать его речи начиная с декабря 1931 г. Коричневые рубашки занимали места на его митингах, выкрикивали в его адрес оскорбления, а однажды стреляли в него, вызвав массовую панику среди слушателей и спровоцировав драку, в которой было еще больше выстрелов со стороны штурмовиков и членов «Рейхсбаннера». Несколько нацистов и социал-демократов пришлось отправить в больницу, и ни один стол или стул не остались в целости. После этого банды из восьми-десяти нацистских штурмовиков изводили Бухвица, сопровождая его по утрам от дома до работы, двадцать или больше человек окружали его, когда он возвращался в офис после обеда, и от ста до двухсот человек следовали за ним по пути домой, распевая специально сочиненную песню со словами: «Стоит лишь спустить курок, Бухвица настигнет рок». Нацистские демонстрации всегда останавливались около его дома, скандируя «Смерть Бухвицу!» Его жалобы в полицию и просьбы о защите совершенно игнорировались, а когда он потерял депутатскую неприкосновенность вместе с роспуском рейхстага в 1931 г., его привлекли к суду за незаконное владение оружием в связи с дракой в декабре 1931 г. и приговорили к трем месяцам тюрьмы. Никто из нацистов, участвовавших в тех событиях, не понес никакого наказания. После освобождения Бухвицу отказали в праве ношения оружия, но он все равно всегда носил его с собой и демонстративно спускал с предохранителя, если коричневые рубашки подходили слишком близко. Обратившись с жалобой к министру внутренних дел, социал-демократу Карлу Зеверингу, он получил ответ, что ему в первую очередь не следовало встревать в перестрелку. Чувство Бухвица, что руководство социал-демократов его предало, только усилилось, когда к нему, собиравшемуся выступать с речью на похоронах застреленного нацистами члена «Рейхсбаннера», подошла большая группа рядовых активистов-коммунистов и объяснила, что они пришли защитить его от запланированного покушения со стороны коричневых рубашек. Рядом в тот момент не было ни полиции, ни членов «Рейхсбаннера».

Полиция в свою очередь считала Союз бойцов красного фронта преступной организацией. Это не только соответствовало давней полицейской традиции объединения понятий преступности и революции, но и отражало тот факт, что базы коммунистов часто располагались в бедных трущобах, где находились центры организованной преступности. Что до полиции, то, по их мнению, бойцы красного фронта были головорезами, искавшими материальных благ. Для коммунистов полиция была железным кулаком капиталистического порядка, который надо было раздавить, и полицейские часто становились жертвами физического насилия вплоть до убийства. Это означало, что в стычках с коммунистами усталые, нервные и обеспокоенные полицейские были весьма склонны использовать свои пистолеты, которыми были обычно вооружены. В Берлине в 1929 г. произошло ожесточенное столкновение, вошедшее в историю как Кровавый май, когда под выстрелами полицейских погиб 31 человек, включая невинных прохожих, больше двух сотен были ранены и более тысячи попали под арест в ходе коммунистических демонстраций в рабочем районе Веддинге. Рассказы о том, что репортеры газет, освещавшие события, избивались полицией, делали комментарии в Прессе только более критическими, тогда как сами полицейские реагировали с едва скрываемым презрением к демократическому пиитическому порядку, который не смог защитить их от ранений и оскорблений.

Отдалившиеся от республики в результате постоянной полемики с коммунистами и попыток социал-демократов ограничить их права, полицейские также были обеспокоены крайне медленным продвижением по службе, а многие молодые полицейские чувствовали, что их карьера остановилась. Профессионализация сделала большой шаг в детективных силах Германии, как и других стран, благодаря дактилоскопии, фотографии и судебной науке, которые стали новыми и удивительно эффективными средствами поиска преступников. Детективы-одиночки, такие как знаменитый Эрнст Геннат, глава берлинского отдела убийств, становились знаменитыми благодаря собственному таланту, а полиция заявляла о впечатляющем уровне раскрываемости серьезных преступлений в середине 1920-х гг. Тем не менее по адресу полиции высказывалось множество враждебных комментариев в прессе и новостных изданиях за неудачи в поимке серийных убийц вроде Фрица Хармана в Ганновере или Питера Кюртена в Дюссельдорфе до того, как число их жертв успело изрядно вырасти. Полиция в свою очередь чувствовала, что неистовые беспорядки и политическое насилие того времени заставляли их отвлекать ценные ресурсы от борьбы с подобными преступлениями. Поэтому неудивительно, что полицейские начали симпатизировать нацистским нападкам на Веймарскую республику. В одном отчете за 1935 г. говорилось, что до 1933 г. членами партии были 700 полицейских, а в Гамбурге к 1932 г. из 240 офицеров к ним присоединились 27 человек.

Однако рейхсканцлер Брюнинг решил использовать полицию для усмирения политического насилия как справа, так и слева, потому что хаос на улицах отпугивал иностранные банки от выдачи кредитов Германии. Его решимость усилилась благодаря двум инцидентам, случившимся в 1931 г. В апреле лидер коричневых рубашек на северо-востоке Германии, Вальтер Штеннес, выступил против руководства партии и быстро захватил центральные офисы нацистов в Берлине, выбив охранников СС, располагавшихся там, и заставив Геббельса бежать в Мюнхен. Штеннес обвинил партийных боссов в сумасбродстве и предательстве социалистических принципов. Но хотя он, безусловно, выражал чувства некоторых штурмовиков, у него было мало реальной поддержки. В действительности имеются некоторые указания на то, что его тайно спонсировало правительство Брюнинга, чтобы создать раскол внутри движения. Гитлер уволил лидера коричневых рубашек Франца Пфеффера фон Саломона, который не смог предотвратить случившееся, вызвал Эрнста Рёма из его боливийского изгнания, чтобы тот возглавил организацию, и заставил всех штурмовиков принести личную клятву верности себе. Штеннес был исключен из рядов партии, косвенным результатом чего стала убежденность многих консервативных бизнесменов в том, что нацистское движение потеряло изрядную долю своего подрывного влияния. Тем не менее сохранялись существенные противоречия между беспрестанным активизмом штурмовиков и политическим расчетом руководителей партии. В будущем эти противоречия стали регулярно всплывать на поверхность. Более важно то, что бунт Штеннеса показал, что многие коричневые рубашки жаждали начать революционное насилие в крупных масштабах, о чем нервное правительство рейха никогда не забывало.

Эти подозрения получили подтверждение после того, как были обнаружены так называемые Боксхаймские документы в ноябре 1931 г. Бумаги нацистов, захваченные полицией в Гессене, свидетельствовали о том, что CA планировали жестокий путч, за которым должно было последовать нормирование продуктов, отказ от денег, введение всеобщего обязательного труда и смертной казни за неподчинение властям. Реальность несколько не соответствовала заявлениям полиции, потому что в Боксхаймских документах говорилось только о планах регионального масштаба, которые были разработаны без ведома вышестоящих партийных функционеров молодым нацистом Вернером Бестом с целью определения действий партии на случай коммунистического восстания в Гессене. Гитлер быстро дистанцировался от этого события, а всем командирам CA было предписано воздержаться от составления такого рода чрезвычайных планов. Уголовное преследование потом было прекращено из-за недостатка явных улик, которые могли бы изобличить Беста в государственной измене. Однако ущерб был нанесен. Брюнинг 7 декабря издал декрет, запрещавший ношение партийной униформы, и жестко раскритиковал незаконные действия нацистов. Ссылаясь на постоянные утверждения Гитлера о том, что он намеревается прийти к власти легальным путем, Брюнинг сказал: «Если человек заявляет, что, придя к власти законными средствами, он выйдет за рамки закона, то это незаконно».

Запрет униформ не имел особого успеха, потому что коричневые рубашки продолжали маршировать, только уже надев белые рубашки, а насилие продолжалось и зимой. Слухи о надвигавшемся коммунистическом восстании вместе с давлением со стороны Шлейхера заставляли Брюнинга воздерживаться от резких действий в этот период, однако неудачи коммунистов на выборах в Гамбурге, Гессене и Ольденбурге убедили его весной 1932 г. в том, что настал момент полностью запретить движение коричневых рубашек. Под сильным давлением со стороны других политических партий, в особенности социал-демократов, и при поддержке обеспокоенных военных Брюнинг и генерал Грёнер (которого канцлер назначил в октябре 1931 г. министром внутренних дел в дополнение к должности министра обороны, которую тот занимал) убедили сопротивлявшегося Гинденбурга 13 апреля 1932 г. издать декрет, ставивший штурмовиков вне закона. Полиция устраивала рейды по домам штурмовиков по всей Германии и конфисковывала обмундирование и знаки отличия. Гитлер был вне себя от ярости, но ничего не мог поделать. Однако, несмотря на запрет, число тайных членов движения во многих областях продолжало расти. Например, в Верхней и Нижней Силезии было 17 500 штурмовиков в декабре 1931 г. и не менее 34 500 в следующем июле. Объявление коричневых рубашек вне закона лишь немного снизило уровень политического насилия, а наличие среди нижних полицейских чинов симпатизировавших нацистам давало нацистским боевикам определенную свободу для продолжения своих операций. Поэтому утверждения о том, что нацистская партия и ее военное крыло фактически исчезли бы, продлись запрет год или больше, были далеки от истины.

Новое положение дел после избирательного триумфа нацистов не только резко повысило уровень насилия на улицах, но и радикально изменило природу заседаний в рейхстаге. И так весьма шумные и хаотичные еще до сентября 1930 г., они стали фактически неуправляемыми, когда 107 нацистов в униформе и коричневых рубашках, объединившись с 77 дисциплинированными и хорошо организованными коммунистами, начинали беспрерывно требовать изменения регламента, скандировать лозунги, кричать, прерывать ораторов и при каждой возможности демонстрировать свое полное презрение к законодательному процессу. Рейхстаг терял власть с пугающей быстротой, поскольку практически каждая сессия заканчивалась беспорядками, а призывы к ведению конструктивной работы казались еще более бессмысленными. С сентября 1930 г. в рейхстаге ни одна партия не имела большинства. В феврале 1931 г., осознав невозможность продолжения работы, депутаты сделали перерыв на шесть месяцев, когда экстремальные левые и правые партии демонстративно покинули заседание после внесения поправок в парламентский свод правил, усложнявших для них попытки мешать рабочему процессу. Депутаты не вернулись до октября. Рейхстаг заседал в среднем сто дней в году в период с 1920 по 1930 год. Он работал пятьдесят дней между октябрем 1930 г. и мартом 1931 г., после чего снова собрался на двадцать четыре дня до выборов в июле 1932 г. За шесть месяцев, прошедших с июля 1932 по 1933 год, он собирался всего на три дня .

Поэтому к 1931 г. решения принимались уже не в рейхстаге. Политическая власть перешла к другим людям — кругу, образовавшемуся вокруг Гинденбурга, которому принадлежало право издавать декреты и право назначать правительства, а также на улицы, где продолжало расти насилие, а усиливавшиеся бедность, отчаяние и беспорядок заставляли людей противостоять государству в стремлении к активным действиям. Оба эти процесса сильно увеличили влияние армии. Только в этих обстоятельствах одним из ключевых игроков в последовавшей драме мог стать такой человек, как самый значительный политический представитель армии, генерал Курт фон Шлейхер. Честолюбивый, находчивый, красноречивый и весьма любивший использовать политические интриги в своих целях, Шляйхер был относительно неизвестной фигурой до своего внезапного взлета в 1929 г., когда он возглавил специально созданное для него ведомство, представлявшее вооруженные силы в их отношениях с правительством. Шлейхер многие годы был близким соратником Грёнера и учеником одного из выдающихся генералов начала 1920-х гг., Ганса фон Секта. Он имел обширные политические связи благодаря работе в разных должностях, сочетающих военные и политические функции, в последнее время в армейском отделе министерства обороны. Русский коммунист-диссидент Лев Троцкий говорил о нем как о «вопросительном знаке с эполетами генерала», а один современный журналист называл его «сфинксом в униформе». Однако в основном цели и убеждения Шлейхера были вполне ясными: как и многие немецкие консерваторы в 1932 г., он считал, что законность авторитарного режима можно обеспечить за счет использования народной популярности национал-социалистов. В этом случае немецкая армия, от лица которой выступал Шлейхер и с которой он продолжал иметь тесные контакты, смогла бы получить то, что хотела в плане перевооружения.

Правительству Брюнинга все труднее было находить взаимопонимание со Шлейхером и людьми вокруг президента Гинденбурга после выборов в сентябре 1930 г. В условиях, когда коммунисты и нацисты требовали его крови, националисты пытались отстранить его, а участники правых маргинальных групп не были единодушны в вопросе о его поддержке, Брюнингу ничего не оставалось, кроме как полагаться на помощь социал-демократов. В свою очередь руководители партии, которая по-прежнему оставалась крупнейшей в рейхстаге, были достаточно сильно шокированы результатами выборов, чтобы пообещать не отклонять бюджет, как они это делали раньше. Зависимость Брюнинга от молчаливого согласия социал-демократов с его политикой не могла обеспечить ему никакого доверия со стороны людей из окружения Гинденбурга, во главе которых стояли сын президента Оскар и статс-секретарь Мейснер, который считал сложившееся положение постыдной уступкой левым. Теперь основные приоритеты канцлера лежали в области иностранной политики, где он добился некоторого прогресса в вопросе о прекращении репарационных выплат, приостановленных мораторием Гувера 20 июня 1931 г. и окончательно отмененных на Лозаннской конференции, для которой Брюнинг проделал большую подготовительную работу в июле 1932 г. И хотя ему не удалось добиться создания таможенного союза Австрии и Германии, он смог провести успешные переговоры в Женеве по вопросу международного признания равенства Германии в вопросах разоружения, что было окончательно признано в декабре 1932 г. Однако ничто из этого не смогло усилить политическую позицию канцлера. После многих месяцев в правительстве он так и не мог завоевать симпатии националистов и зависел от социал-демократов. Это означало, что любые планы, которые могли предложить сам Брюнинг или люди из окружения Гинденбурга с целью радикального изменения конституции в авторитарном направлении, блокировались, поскольку это было решением, на которое социал-демократы никогда не дали бы своего согласия. Люди вроде Шлейхера все больше убеждались в том, что правительство должно искать массовую поддержку не у социал-демократов, а у нацистов.

На закате 1932 г. подошел к концу семилетний срок пребывания в должности президента почтенного Пауля фон Гинденбурга. Учитывая свой преклонный возраст, а ему было 84, Гинденбург не хотел снова выдвигать свою кандидатуру на выборах, однако дал понять, что готов был продолжить свою службу, если бы его пребывание в должности продлили без выборов. Переговоры по автоматическому возобновлению президентского срока Гинденбурга сорвались из-за отказа нацистов голосовать в рейхстаге за необходимое изменение в конституции без одновременного отстранения Брюнинга и проведения новых всеобщих выборов, на которых они, разумеется, рассчитывали получить еще больше голосов. Таким образом, Гинденбурга принудили к унизительному для него участию в избирательной кампании. Однако в этот раз ситуация намного отличалась от первых выборов в 1925 г. Конечно, Тельман снова выступал от коммунистов. Однако в то же время Гинденбурга намного обошли справа, вообще весь политический спектр сместился вправо после феноменального для нацистов результата на выборах в сентябре 1930 г. Когда объявили о выборах, Гитлер не смог не выставить свою кандидатуру. Прошло несколько недель, пока он колебался, опасаясь последствий борьбы с такой националистической иконой, как герой Танненберга. Более того, формально он даже не мог участвовать в выборах, потому что еще не получил немецкого гражданства. Были предприняты спешные меры, чтобы назначить его на должность государственного служащего в Брауншвейге, что автоматически давало ему статус немецкого гражданина, который был подтвержден клятвой верности (Веймарской конституции, что обязаны были делать все госслужащие) 26 февраля 1932 г. Его кандидатура превратила выборы в борьбу между правыми и левыми, в которой Гитлер, несомненно, был кандидатом правых, что невероятным и непостижимым образом делало Гинденбурга кандидатом левых. Центристы и либералы поддерживали Гинденбурга, но особенно потрясающим был уровень поддержки, полученный им от социал-демократов. Такая ситуация сложилась не только потому, что партия считала его единственным человеком, который мог остановить Гитлера (этот тезис партийная пропаганда повторяла постоянно в ходе избирательной кампании), но и в силу положительных причин. Партийные лидеры отчаянно хотели переизбрать Гинденбурга, потому что считали, что тот оставит Брюнинга на посту и таким образом будет сохранена последняя возможность вернуть демократический порядок. Гинденбург, по словам прусского министра-президента социал-демократа Отто Брауна, был «воплощением спокойствия и постоянства, мужественной приверженности и верности долгу для всего народа», «человеком, работа которого позволяла другим продолжать его дело, потому что он был человеком чистых помыслов и ясных суждений». Уже в то время, о чем свидетельствуют эти удивительные высказывания, социал-демократы начинали терять связь с политической реальностью. Восемнадцать месяцев согласия с ограничениями Брюнинга во имя предотвращения чего-то более худшего привели их на обочину политики и лишили права принимать решения. Как и следовало ожидать, их дисциплинированная партийная организация, несмотря на разочарование и бегство некоторых ее членов, предоставила более 8 миллионов голосов человеку, которому предстояло разрушить республику сверху в попытке сохранить на посту канцлера человека, которого он не любил и которому не доверял и чья политика снижала уровень жизни и уничтожала рабочие места тех самых людей, которых представляли социал-демократы.

Угроза победы нацистов была весьма реальна. Пропагандистская машина Геббельса нашла способ бороться с Гинденбургом, не оскорбляя его: он сослужил прекрасную службу нации, но теперь для него настало время уступить дорогу более молодому человеку, иначе сползание в экономический хаос и политическую анархию неизбежно бы продолжилось. Нацисты организовали массированную кампанию съездов, маршей, парадов и митингов, подкреплявшихся плакатами, листовками и беспрестанными призывами, звучащими в прессе. Но этого было недостаточно. В первом круге Гитлеру удалось получить только 30 % голосов. Однако, несмотря на усилия социал-демократов и уверенные позиции центристской партии, Гинденбургу не удалось набрать абсолютное большинство. Он получил только 49,6 %, самую малость не добрав до нужного результата. Другим кандидатом от левых был Тельман. Справа Гинденбурга обошел не только Гитлер, но и Теодор Дюстерберг, кандидат от «Стального шлема», получивший 6,8 % в первом круге, которых бы более чем хватило, чтобы протолкнуть Гинденбурга за победную черту.

Во время второго тура голосования, в который прошли Гитлер, Гинденбург и Тельман, нацисты сделали все возможное, чтобы добиться успеха. Гитлер нанял самолет и летал по Германии из города в город, проведя 46 выступлений по всей стране. Результат такого беспрецедентного шага, названного гитлеровским «полетом над Германией», был удивительным. Усилия оправдались. Доля Тельмана снизилась до несущественных 10 %, а Гитлер резко увеличил число своих голосов до 37 %, т. е. получил поддержку 13 миллионов человек. А Гиндендбург при поддержке всех основных партий, кроме коммунистов и нацистов, смог увеличить свои голоса только до 53 %. Разумеется, несмотря на осечку в первом туре, его переизбрание было предсказуемо с самого начала. Что было действительно важно, так это триумфальный марш нацистов. Гитлер не был избран, но его партия набрала больше голосов, чем когда-либо. Нацисты начинали казаться неодолимыми. В 1932 г. лучше организованная и финансируемая, чем в 1930 г., нацистская партия провела президентскую кампанию в американском стиле, сфокусировавшись на личности Гитлера как представителя всей Германии. Она сосредоточила свои усилия не столько на завоевании поддержки рабочих — в этом отношении их кампания 1930 г. в основном и не дала результатов, — но на объединении голосов среднего класса, которые раньше распределялись между мелкими партиями, а также партиями, ориентированными на либеральный и консервативный протестантский электорат. После восемнадцати месяцев усиливавшейся безработицы и экономического кризиса эти избиратели еще сильнее разочаровались в Веймарской республике, президентом которой последние семь лет был Гинденбург. Пропаганда Геббельса нацеливалась на отдельные группы электората с большей точностью, чем раньше, и в первую очередь на женщин. В протестантской сельской местности недовольство крестьян возросло до такого уровня, который позволил Гитлеру победить Гинденбурга во втором круге выборов в Померании, Шлезвиг-Гольштейне и Восточном Ганновере. А новый статус нацистской партии как самой популярной политической партии Германии был подчеркнут дальнейшими победами на региональных выборах, проводившихся позже весной: 36,3 % в Пруссии, 32,5 % в Баварии, 31,2 % в Гамбурге, 26,4 % в Вюртемберге и в первую очередь 40,9 % в Саксен-Ангальт — результат, который дал им право сформировать местное правительство. И снова Гитлер поднялся в воздух и за короткое время выступил с 25 речами. И снова нацистская пропаганда доказала свою эффективность и динамизм.

Попытки Брюнинга сдержать взлет нацистской партии провалились. Многие в окружении президента Гинденбурга стали считать, что настало время для другой тактики. Несмотря на победу, Гинденбург был совсем не удовлетворен результатами. Тот факт, что ему пришлось столкнуться с такой оппозицией, был крайне неприятным для человека, который все больше считал свое положение положением неизбранного кайзера, которому он когда-то служил. Важнейшим провалом Брюнинга стала неудача в попытке убедить националистов поддержать переизбрание Гинденбурга. Когда оказалось, что они поддерживают Гитлера, стало ясно, что дни Брюнинга сочтены. Несмотря на то что рейхсканцлер без устали вел избирательную кампанию от его имени, старый фельдмаршал, который для многих воплощал прусские традиции монархизма и протестантского консерватизма, был глубоко обижен своей зависимостью от голосов социал-демократов и центристской партии. Эта зависимость делала его похожим на кандидата от левых и клерикалов, каким он в конечном счете и был. Более того, армия больше не хотела терпеть последствия экономической политики Брюнинга в отрасли вооружений и считала, что его запрет коричневых рубашек превратил их во вспомогательные войска, что становилось тем более заманчивым, чем больше новых людей приходило в их ряды. Наконец, внимание Гинденбурга привлек проект умеренной земельной реформы, предложенный правительством на востоке, согласно которому обанкротившиеся хозяйства следовало разбивать на части и предоставлять в качестве малых наделов безработным. Будучи сам представителем землевладельцев, Гинденбург был убежден, что такой подход отдает социализмом. В атмосфере закулисных интриг, когда Шлейхер подрывал положение Грёнера в армии, а Гитлер обещал признать новое правительство, если оно снимет запрет, наложенный на движение штурмовиков, и проведет новые выборы в рейхстаг, Брюнинг быстро попал в изоляцию. Когда Грёнера вынудили уйти в отставку 11 мая 1932 г., положение Брюнинга оказалось совершенно безнадежным. Испытывая постоянное давление со стороны окружения Гинденбурга, он не видел для себя другого выхода, кроме как подать в отставку, что и сделал 30 мая 1932 г.

Человеком, которого Гинденбург назначил новым рейхсканцлером, стал его старый друг Франц фон Папен. Аристократ-землевладелец, малозаметный и не очень активный депутат от центристской партии в прусском парламенте, Папен был еще более правым, чем сам Брюнинг. Во время Первой мировой войны он был выдворен из Соединенных Штатов, где работал военным атташе при немецком посольстве, за шпионаж или «действия, несовместимые с его статусом», как говорилось в типовой дипломатической формулировке, и попал в Генеральный штаб Германии. В 1920-х он использовал богатство, полученное в результате женитьбы на дочери богатого промышленника, чтобы выкупить контрольный пакет газеты «Германия», принадлежавшей центристской партии. Таким образом, у Папена были тесные контакты с некоторыми ключевыми социальными и политическими силами в Веймарской республике, включая земельную аристократию, министерство иностранных дел, армию, промышленников, католическую церковь и прессу. Гинденбургу его порекомендовал Шляйхер, охарактеризовав Папена как человека, который будет прислушиваться к интересам армии. Папен даже в большей степени, чем Брюнинг, олицетворял ту форму католического политического авторитаризма, который был распространен в Европе в начале 1930-х гг. Он долгое время был не согласен с позицией своей партии и открыто поддерживал Гинденбурга в борьбе с центристским кандидатом Марксом на президентских выборах 1925 г. Центристы отреклись от Папена, который в свою очередь вернул им свой партийный билет, заявив, что искал «синтеза действительно националистических сил, неважно из какого лагеря, не как человек партии, но как немец». Теперь разрыв был завершен.

Эти события означали, явно и в ретроспективе, конец парламентской демократии в Германии. Большинство членов нового кабинета не принадлежали к какой-либо партии, кроме пары человек, которые, по крайней мере номинально, состояли в Националистической партии. Папен со своими идеологическими сподвижниками, включая Шлейхера, считали себя создателями стоящего над партиями «нового государства», которое в действительности было враждебно самому принципу многопартийной системы и в котором власть выборных собраний была еще более ограниченной, чем мог представить себе более скромный в своих взглядах Брюнинг. Тип государства, о котором идет речь, был указан министром внутренних дел при Папене, бароном Вильгельмом фон Гайлем, который помогал построить расистское авторитарное военное государство в области, отошедшей Германии по условиям Брест-Литовского мирного договора в 1918 г. Среди предложений Гайля было ограничение избирательных прав до минимума и значительное сокращение полномочий парламента. Папен взял на себя задачу отменить историю, не только образование веймарской демократии, но и все, что случилось в европейской политике со времен Французской революции, добиться прекращения современной классовой борьбы и воссоздать иерархическую основу древнего общества. Он запретил использование гильотины — классического символа Французской революции — для исполнения смертных приговоров в тех частях Пруссии, где она была введена в XIX в., и заменил ее традиционным прусским инструментом — топором. Тем временем в качестве срочных практических мер правительство Папена начало распространять ограничения, наложенные его предшественником на радикальную прессу вплоть до демократических газет, запретив популярные леволиберальные издания вроде социал-демократической ежедневной газеты «Вперед» дважды в течение нескольких недель, вынеся предупреждения такому леволиберальному органу, как «Берлинская народная газета» (Berliner Volkszeitung), по двум различным поводам и убедив либеральных комментаторов, что свобода прессы окончательно ликвидирована.

Со своим утопическим консерватизмом Папен был неспособен должным образом оценить политическую ситуацию 1932 г. Его правительство состояло из людей с относительно небольшим опытом. В нем было столько неизвестных аристократов, что его часто называли «правительством баронов». В дискуссии, которая предшествовала отставке Брюнинга, Папен и Шлейхер сошлись на том, что им надо склонить на свою сторону нацистов, чтобы обеспечить массовую поддержку антидемократической политики нового правительства. Они заручились согласием Гинденбурга на роспуск рейхстага и проведение новых выборов, которых требовал Гитлер в ожидании того, что на них нацисты смогут собрать еще больше голосов. Выборы были назначены на конец июля 1932 г. Кроме того, Папен и Шлейхер также согласились с требованием Гитлера о снятии запрета на движение коричневых рубашек. По задумке Шлейхера, это должно было успокоить нацистский экстремизм и помимо прочего убедить штурмовиков исполнять роль вспомогательной армии, что позволило бы обойти ограничения, наложенные на вооруженные силы Германии Версальским мирным договором. Однако это оказалось еще одним роковым просчетом. Массы штурмовиков с триумфом вернулись обратно на улицы, и избиения, бои, увечья и убийства, никогда полностью не исчезавшие в период запрета с предыдущего апреля, быстро достигли новых рекордных уровней. Даже несмотря на это общественное мнение испытало сильнейший шок, когда 17 июля 1932 г. организованный тысячами нацистских штурмовиков марш через коммунистический бастион в Альтоне, рабочем муниципалитете на прусской стороне окружной границы Гамбурга, закончился жестоким столкновением с тысячами тяжеловооруженных бойцов красного фронта. Рихард Кребс, возглавлявший отряд из 800 моряков и докеров-коммунистов, готовых вытеснить нацистов из портового района, позже писал, что бойцы красного фронта имели приказ атаковать штурмовиков на улицах. В проходящих марширующих летели камни, мусор и любые попавшиеся под руку предметы. Согласно некоторым отчетам, у коммунистов были снайперы на крышах, готовые начать стрельбу по штурмовикам. Кто-то, никто не знает точно кто, сделал выстрел. В тот же момент полиция запаниковала и открыла огонь из всех имевшихся стволов, заливая окрестности пулями и вызвав паническое бегство во всех направлениях. Коммунистов унесло прочь вместе с остальными. Их попытка остановить марш коричневых рубашек по своей территории окончилась полным провалом. Восемнадцать человек было убито и более сотни ранено. Как показали результаты вскрытий, большинство погибло от пуль полицейских револьверов. Глубина насилия, в которое теперь погрузилась политическая жизнь Германии, требовала немедленных действий со стороны правительства.

Совершенно не собираясь снова запрещать военизированные группировки, Папен ухватился за события Кровавого воскресенья в Альтоне и сместил правительство Пруссии, которое возглавляли социал-демократы Отто Браун и Карл Зеверинг, на основании того, что оно больше не могло поддерживать законность и порядок. Это был решающий удар по социал-демократам, ради которого его назначили на эту должность. Папен опирался на пример Эберта, отправившего в отставку правительства Саксонии и Тюрингии в 1923 г., но Пруссия, которая занимала больше половины территории рейха и население которой превышало численность Франции, была гораздо более важной целью. Ведущая роль армии в разрываемой борьбой политической жизни 1932 г. стала ясна, когда тяжеловооруженные боевые части захватили улицы Берлина и в столице было объявлено чрезвычайное военное положение. Контролировавшуюся социал-демократами полицию просто отодвинули в сторону. Любая попытка прусского правительства использовать ее для противостояния военным только приводила к беспорядкам. Ее численность была слишком мала, а офицеры высшего или среднего звена были либо разочарованы республикой, либо симпатизировали Папену, либо склонялись на сторону нацистов.

Если Папен и Шлейхер опасались восстания рабочих, то они были неправы. Много рядовых членов «Рейхсбаннера» уже были готовы взять в руки оружие и пулеметы, были собраны пистолеты и винтовки для защиты штаб-квартиры партии в случае путча, пока на сцену не вышла бы полиция, которая, как считали в партии (ошибочно, как оказалось впоследствии), будет сопротивляться любым попыткам свергнуть республику. Недавний приток новых членов увеличил силы Республиканских отрядов обороны «Рейхсбаннера» до более чем 200 000 человек. Однако их значительно превосходили объединенные силы из примерно 750 000 коричневых рубашек и стальных шлемов, которые бы точно мобилизовались против них, если бы те организовали восстание. Они были плохо обучены и подготовлены. И они бы не смогли оказать серьезного сопротивления хорошо вооруженным силам немецкой армии. Коммунисты, у которых были лучшие резервы оружия, конечно, не стали бы брать его в руки, чтобы защищать социал-демократов.

В ситуации июля 1932 г., когда все: и Гинденбург, и военное руководство, и консерваторы — были крайне обеспокоены тем, чтобы не допустить провокации гражданской войны в Германии, военное восстание «Рейхсбаннера» могло смягчить позицию Папена или заставить рейхспрезидента вмешаться. Этого уже не узнать. Призыв к сопротивлению не прозвучал. Традиция социал-демократов оставаться в рамках закона вынудила их запретить любое вооруженное сопротивление действиям, санкционированным главой страны и законно учрежденным правительством, которых поддерживала армия и которым не противодействовала полиция. Все, что оставалось Брауну и Зеверингу, это выражать словесные протесты и выдвигать обвинения против Папена на основании того, что тот нарушил конституцию. 10 октября 1932 г. Государственный суд вынес решение, по крайней мере частично, в пользу кабинета Брауна, который, таким образом, продолжал оставаться занозой в теле правительства рейха, представляя Пруссию в бундесрате, верхней палате национального законодательного собрания. Тем временем Папен согласовал с президентом свое назначение на должность рейхскомиссара, которая позволяла ему осуществлять правительственные функции в Пруссии, пока педантичные госслужащие колебались и бездействовали, ожидая законного утверждения нового поста.

Переворот Папена нанес смертельный удар по Веймарской республике. Он уничтожил принцип федеративности и открыл путь для тотальной централизации государства. Теперь, что бы ни случилось, полное восстановление парламентской демократии вряд ли было возможным. После июля 1932 г. единственными реальными альтернативами были диктатура нацистов или консервативный авторитарный режим, поддерживаемый армией. Решающим стало отсутствие сколько-нибудь серьезного сопротивления со стороны социал-демократов, основных оставшихся защитников демократии. Это убедило и консерваторов и национал-социалистов, что уничтожения демократических институтов можно было достичь без серьезной оппозиции. Для социал-демократов были вполне очевидны признаки грядущего переворота. Но они ничего не предприняли. Они были парализованы не только из-за того, что переворот был поддержан человеком, за которого они совсем недавно голосовали в ходе президентской избирательной кампании, Паулем фон Гинденбургом, но и из-за своего катастрофического поражения на прусских парламентских выборах в апреле 1932 г. Когда нацисты увеличили свое представительство в прусском законодательном собрании с 9 мест до 162, а коммунисты с 48 до 57, социал-демократы потеряли треть своих мандатов, сократив число мест со 137 до 94. Теперь ни у одной партии не было большинства, и существующая администрация под руководством Брауна и Северинга работала как правительство меньшинства с соответствующим ослаблением политических позиций. Помимо этого в руководстве партии распространилось ощущение беспомощности из-за долгого несопротивления жесткой политике ограничений Брюнинга. Профсоюзы не могли как-либо воспрепятствовать перевороту, потому что массовая безработица сделала невозможной всеобщую забастовку, миллионы отчаявшихся, безработных людей не имели другого выбора, кроме как устраиваться на работу в качестве штрейкбрехеров, и профсоюзы это знали. Поэтому возможность повторного выступления объединенного рабочего движения, которое победило Капповский путч в 1920 г., не рассматривалась. Нацисты ликовали. «Достаточно всего лишь оскалиться на красных, и они падают на колени», — писал шеф нацистской пропаганды Йозеф Геббельс в своем дневнике 20 июля. Социал-демократы и профсоюзы, отмечал он с удовлетворением, «не пошевелили и пальцем». «Красные, — писал он немногим позднее, — упустили свой шанс. И он больше никогда не повторится».