Глава 36
Я чувствовала, как головка проходит сквозь огненное кольцо. На меня нахлынула эйфория. Ты наблюдал, как я вынимаю его из отверстия в своем теле и осторожно кладу поверх жилища, в котором он обитал двести восемьдесят три дня. Наконец-то. Он посмотрел на меня, выгнул спину, открыл рот и пополз, блестя остекленевшими темными глазами. На его сморщенных ручках было слишком много кожи. Как только он нащупал мою грудь, маленький подбородочек задрожал. Настоящее чудо. Я подтащила его ближе, прижала сосок к губам. Руки тряслись от избытка окситоцина. Вот, держи, малыш. Он казался мне самым прекрасным созданием на белом свете.
– Как похож на Вайолет, – протянул ты, заглядывая мне через плечо.
Для меня он ни капли не был похож на Вайолет. Не ребенок, а семь фунтов чистоты и блаженства. Я боялась, что он вот-вот растает, словно сновидение. За что мне такое счастье? Я прижимала его к себе целую вечность, пока меня не отправили в ванную. В унитаз хлынула кровь. Посмотрев вниз, я подумала о дочери. А потом о сыне, лежащем за дверью в стеклянной коробке.
Я почти не помню, как он пришел в этот мир.
Зато до мельчайших подробностей помню, как он его покинул.
1969
В двенадцать лет у Сесилии начались месячные. К тому времени ее грудь стала больше, чем у остальных девочек в классе. Сесилия ходила, ссутулившись, стараясь скрыть признаки женственности. Этта почти с ней не разговаривала и тем более не обсуждала переходный возраст. Сесилия слышала от других девочек про кровь, но все равно испугалась, увидев на трусах красные пятна. Она открыла мамин шкафчик в ванной, надеясь найти прокладки, но их там не оказалось. Она согнулась от боли, увидела, что трусы промокли от крови, и решила рассказать матери.
Сесилия постучала в дверь, но Этта не отозвалась. В этом не было ничего удивительного – в три часа дня она обычно спала. Девочка приблизилась к кровати и позвала мать по имени. Когда Сесилия сообщила Этте о месячных, та вздохнула – то ли от жалости, то ли от отвращения.
– Ну и что тебе от меня нужно?
Сесилия не ответила; она не знала, что сказать. У нее сдавило горло. Этта открыла тумбочку и достала из красной косметички две таблетки, спрятанные от Генри. Она вручила их дочери, снова улеглась и закрыла глаза.
Сесилия положила таблетки на тумбочку и вышла из спальни. В коридоре нашла мамин кошелек, взяла оттуда мелочь и отправилась в аптеку. Сгорая от стыда и стараясь не смотреть на молодого кассира, заплатила за прокладки. Вернувшись домой, Сесилия набрала ванну, но стоило ей погрузиться в горячую воду, как Этта пришла в туалет. Она помочилась, не открывая глаз, и удалилась.
Ближе к вечеру Сесилия вновь подошла к материнской спальне. В ее груди бурлила неожиданная, неведомая ярость. Она вошла в комнату, включила свет и встала у кровати, крепко сжав кулаки. Как ни странно, ей хотелось, чтобы Этта ее ударила: это означало бы, что она существует в ее маленьком угрюмом мирке. Уже несколько месяцев Сесилии казалось, что для матери она мертва. Этта проснулась, взглянула на нее.
– Ударь меня, Этта, – дрожа, произнесла Сесилия. – Давай, ударь меня.
Она никогда раньше не называла мать по имени.
Этта безучастно посмотрела на взволнованную дочь, потом на выключатель на стене, снова вздохнула, положила голову на подушку и закрыла глаза. Внизу послышались шаги: Генри бродил по кухне. Ему хотелось ужинать, но ужина не было. Две таблетки по-прежнему лежали на тумбочке. Сесилия не понимала, почему ей не хочется, чтобы Генри о них узнал. Она спустила их в унитаз.
– Она опять нездорова? – спросил Генри, наливая воду в чайник.
– Мигрень, – ответила Сесилия. Они давно уже привыкли притворяться, будто все не так уж плохо. Генри кивнул и в очередной раз заглянул в холодильник. Сесилия включила радио погромче, чтобы не было нужды поддерживать разговор.
