Глава VI
Номера «Архистратига» на набережной Сен-Мишель, куда скрылась госпожа Жипси, содержала мадам Александра, жена Фанферло. В тот момент, когда Партижан отправился в госпиталь, чтобы допросить Антонина, мадам Александра приготовляла для мужа суп и очень удивлялась, что его так долго нет. Вернулся он домой довольно поздно.
— Как ты сегодня запоздал! — воскликнула она, бросившись к нему навстречу.
— Утомился! — отвечал Фанферло. — Целый день играл на бильярде с Эваристом, лакеем Фовеля. Дал ему обыграть себя. Третьего дня я только познакомился с ним, а сегодня уже мы с ним большие приятели. Если бы теперь я захотел поступить к Фовелю на место Антонина, то мог бы рассчитывать на протекцию Эвариста.
— Как! Ты хочешь поступить в артельщики? Ты?…
— Да, если понадобится поближе все узнать у Фовеля и получше изучить всех, кто меня интересует.
— Разве лакей тебе ничего не сообщил?
— Ничего такого, что могло бы для меня быть полезным, а между тем я располагаю им вполне. Этот банкир какой-то невиданный человек! Эварист говорит, что у него нет никаких пороков, никаких грехов. Он не курит, не пьет, не играет, не содержит любовниц. Какой-то святой! Он миллионер, а тратит на себя так мало, как какой-нибудь лавочник. Он влюблен в свою жену, обожает детей. Он часто принимает у себя, но очень редко выезжает сам.
— А его жена молода?
— Лет под пятьдесят.
— А из кого еще состоит семья?
— Один сын — офицер, не знаю в каком полку, об этом не разговаривали. Очень еще молодой. Другой, Люсьен, живет с родителями, хоть он и старший, а, говорят, скромен, как девица.
— Ну а что сама барыня и та ее племянница, о которой ты мне говорил?
— На этот счет Эварист не мог мне ничего ответить.
Госпожа Александра повела плечами.
— Знаешь, что я сделала бы на твоем месте? — спросила она.
— Говори.
— Я посоветовалась бы с Лекоком.
При этом имени Фанферло вздрогнул так, точно над ухом у него выстрелили из пистолета.
— Хорош совет! — воскликнул он. — Ты, вероятно, хочешь, чтобы меня погнали со службы? Стоит только Лекоку усомниться в правильности моих действий, и я пропал.
— А кто тебя заставляет выкладывать перед ним все свои планы? Можно спросить его совета в совершенно индифферентной форме.
Сыщик подумал.
— Может быть, ты и права, — сказал он. — Только Лекок дьявольски хитер, и его не проведешь. Хорошо, я подумаю, увижу… А что наша жиличка?
— Жипси? — переспросила госпожа Александра. — Возбуждена до крайности. Хотела даже пойти устроить Фовелю скандал. А потом раздумала, написала письмо и приказала Жану опустить его в почтовый ящик. Но я перехватила его, чтобы показать тебе.
— Как! — воскликнул Фанферло. — У тебя письмо, и ты до сих пор ничего мне не скажешь о нем? Да ведь в нем, быть может, все решение загадки? Давай его сюда скорее!
Мадам Фанферло отперла комод и достала из него письмо Жипси.
— На! — сказала она. — Ешь его!
На письме был написан следующий адрес: «Господину Кламерану, владельцу рудников. Гостиница „Лувр“ Передать господину Раулю Лагору (очень нужное)».
— Вот так штука! — воскликнул Фанферло.
— Ты хочешь его распечатать? — спросила Александра.
— Немножко, — отвечал ей муж и с удивительным искусством стал отламывать от письма печать.
И они принялись за чтение:
«Господин Рауль!
Проспер сидит в тюрьме по обвинению в краже, которой он не совершал, я убеждена в этом. Вот уже три дня, как я пишу вам об этом…»
— Как! — воскликнул Фанферло. — Эта дура пишет уже не в первый раз и я не видал ее писем?
— Весьма возможно, что она опускала их в ящик сама, — отвечала Александра.
— Очень возможно… — подтвердил и Фанферло и успокоился.
Чтение продолжалось:
«…пишу вам об этом и не получаю от вас ответа. Кто же придет на помощь Просперу, если его покидают даже его лучшие друзья? Если вы оставите без ответа и это письмо, то я буду считать себя свободной от известного вам обещания и сообщу Просперу о том разговоре, который происходил между мною, вами и господином Кламераном. Я буду ожидать вас послезавтра в гостинице „Архистратиг“ в 4 часа пополудни.
Нина Жипси».
Ни слова не говоря, Фанферло снял с этого письма копию.
— Ну-с, что ты на это скажешь? — спросила его Александра.
Фанферло тщательно вложил письмо в конверт и запечатал его. В это время дверь неожиданно отворилась и в ней показался мальчишка.
— Тсс!.. Тсс!.. — предостерег он два раза.
С поразительной быстротой Фанферло скрылся в кабинете, в который вела дверь из столовой. Тотчас же в комнату вошла Жипси.
— Как, дорогое дитя мое! — воскликнула с удивлением госпожа Фанферло. — Вы уходите?
— Да, по делам. Я убедительно прошу вас, если кто-нибудь ко мне придет, попросите его подождать меня.
— Но куда вы идете? В такой час и такая больная?
Жипси с минуту помедлила.
— Ах, — сказала она наконец. — Вы так добры ко мне, что от вас я ничего не скрою. Сейчас посыльный принес мне вот эту записку. Прочтите ее.
— Как! — воскликнула в изумлении Александра. — Посыльный?
— Что ж тут удивительного? — спросила Жипси.
— Нет, так… ничего…
И громким голосом, так, чтобы ее слышал муж в кабинете, госпожа Фанферло стала читать записку:
— «Друг Проспера, который не может ни принять вас у себя, ни лично побывать у вас, должен нечто вам сообщить. Сегодня вечером, в понедельник, как только пробьет девять часов, будьте в бюро омнибусов, которое находится против башни Святого Иакова. К вам подойдет написавший эти строки и передаст вам то, о чем должен вам сказать».
— И вы отправляетесь на это свидание? — воскликнула Александра.
— Конечно.
— Но ведь это очень неблагоразумно, это сумасшествие! Быть может, это для вас западня!
— Ну что ж такое? Я так несчастна, что мне нечего бояться!
И не успела она выйти на улицу, как Фанферло выскочил из своей засады.
— Черт побери! — закричал он. — Что же это у нас за проезжий дом, в котором можно появляться разным рассыльным, точно у себя на площади! Виданное ли это дело! Входит рассыльный, и его никто не замечает! И ты тоже хороша! Вздумала предостерегать эту змею от этого свидания! Разве ты не понимаешь, что я должен знать все, что она от нас скрывает? Помоги мне одеться, а то она меня узнает!
И в одно мгновение, надев парик и нацепив густую бороду, Фанферло стал неузнаваем. Затем он быстро надел блузу и стал походить на одного из тех рабочих, которые вечно просят работы и которым никто ее не дает.
— Не забудь захватить свой открытый лист и кистень!
— Нет, нет… А письмо этой несчастной все-таки опустите в почтовый ящик! До свидания!
И он исчез.
Жипси находилась от него уже на расстоянии восьми или десяти минут, но он ловко выследил ее и пошел за нею. На площади Шатле она сделала два или три тура, прочитала театральные афиши, посидела с минуту на скамье и, наконец, без четверти девять отправилась в бюро омнибусов. Жипси поместилась в дальнем углу, в тени. В бюро толпилось много народу. Люди входили и выходили, выкрикивались номера, и происходила раздача корреспонденции.
Наконец на городской думе пробило девять часов, и в бюро вошел какой-то господин. Не осведомляясь в кассе о доставшемся ему номере места в омнибусе, он подошел прямо к Жипси, поздоровался с ней и сел рядом.
Это был не толстый и не худой господин, высокого роста, с рыжей бородой, не представлявший собою ничего интересного и ничем не отличавшийся от других.
Фанферло уставился на него во все глаза. К несчастью, он не мог ничего услышать из того, о чем они говорили. Все, что ему оставалось сделать, это только догадываться о предмете их разговора по их жестам и по игре их физиономий.
«Экий я идиот! — злился на себя Фанферло. — Занять место так далеко!» И он уже хотел как-нибудь тайком приблизиться к ним, как вдруг высокий господин поднялся с места, подал руку Жипси, которая без церемоний взяла ее, и они вместе направились к выходу.
Подойдя к двери, Фанферло увидал, что высокий господин и Жипси недалеко от бюро омнибусов наняли извозчика и сели в фиакр.
— Превосходно! — пробормотал Фанферло. — Теперь уж они от меня не уйдут. Нечего торопиться!
Фиакр поехал к Севастопольскому бульвару. Он продвигался вперед довольно быстро, но для Фанферло это ничего не значило. Широко расставив локти и еле сдерживая дыхание, он побежал за ним вслед. Однако же, добежав до бульвара Сен-Дени, он стал задыхаться и почувствовал легкую боль в боку, а фиакр тем временем уже въезжал на улицу Форбур-Сен-Мартен. Тогда Фанферло уцепился за его рессоры и примостился на его оси. Здесь было очень неудобно, но он уже не стал рисковать собою, чтобы не потерять из вида фиакр.
— Однако! — усмехнулся он себе в фальшивую бороду. — Хлесткий извозчик!
Наконец экипаж остановился около какого-то кабачка, извозчик слез с козел и пошел выпить.
Сыщик покинул свое неудобное место и, притаившись за дверью, приготовился бежать вслед за высоким господином и Жипси, как только они вылезут из экипажа.
Но прошло пять минут, а они все еще не вылезали.
«Что они там делают?» — подумал сыщик.
И он подкрался к карете и заглянул исподтишка в окно.
Какая подлость! Карета была пуста.
Точно ушат холодной воды сразу вылили на Фанферло. Он остановился как вкопанный и окаменел, как жена Лота.
— Ах, черт возьми! — воскликнул он. — Удрали! Ну, хорошо же!
И он стал быстро соображать, что произошло.
— Очевидно, — пробормотал он, — этот индивидуум и Жипси вошли в одну дверцу кареты, а вышли в другую. Маневр самый элементарный. Но несомненно, что они его задумали еще раньше, так как ожидали погони. А если они боялись погони, то, значит, у них нечиста совесть. Следовательно…
Но тут ему пришла мысль допросить обо всем извозчика. Наверное, ему кое-что известно.
К несчастью, извозчик был очень выпивши и отказался говорить наотрез и так многозначительно помахивал кнутом, что Фанферло счел более благоразумным ретироваться.
Что теперь оставалось ему делать? Вся изобретательность покинула его. Печальный, побрел он домой, и было уже около полуночи, когда он позвонил в свою квартиру.
— Жипси вернулась? — спросил он первым делом.
— Нет, но откуда-то ей принесли два громадных свертка.
Фанферло принялся обшаривать эти свертки. В них находились три костюма, большие сапоги, простые юбки и чепцы.
Сыщик не мог удержаться от негодования.
— Что ж это такое? — воскликнул он. — Она хочет наряжаться? Теперь уж и я теряюсь!
И еще долгое время муж и жена разговаривали об этом приключении, рассматривая дело со всех сторон, изучая его и стараясь найти ему возможное объяснение. Они решили не укладываться спать до тех пор, пока не вернется Жипси, от которой мадам Александра надеялась добиться хотя бы каких-нибудь разъяснений.
Но вернется ли она? Это был еще большой вопрос!
Однако же Жипси вернулась во втором часу ночи. Едва только раздался ее звонок, как Фанферло моментально исчез в своем кабинете и его жена осталась одна.
— Наконец-то! — воскликнула она. — Вот и вы, дорогое, мое дитя! Ну как? Все благополучно? Я так о вас беспокоилась!..
— Благодарю вас за ваше участие ко мне… — отвечала Жипси. — Мне ничего не приносили?
Она вернулась совсем другою, чем ушла из дому: она казалась печальной, но уже не угнетенной, как прежде. После прострации первых дней твердая и бесповоротная решимость сквозила во всей ее фигуре, и глаза засветились блеском.
— Вот принесли вам откуда-то свертки, — отвечала Александра… — Видели вы господина Бертоми?
— Да, и он так успокоил меня, что завтра же, к сожалению своему, я должна с вами распрощаться… Я уезжаю.
— Завтра! — воскликнула госпожа Фанферло. — Разве что-нибудь случилось?
— Ничего такого, что может вас интересовать.
И, отвернув газовый рожок, Жипси многозначительно пожелала ей спокойной ночи и ушла к себе.
— Что ты думаешь об этом? — спросил жену Фанферло, вынырнув из своей засады.
— Что-то невероятное! Сама же зовет сюда на свидание Кламерана и вдруг не желает его дожидаться.
— Очевидно, она теперь презирает нас, она узнала, кто я такой!
— Вероятно, ее просветил в этом ее миленький кассир.
— Ну, кто знает! Я уже начинаю плохо верить в себя.
— Послушайся ты меня, сходи к Лекоку!
Фанферло подумал.
— Ладно! Будь по-твоему! — сказал он. — Я пойду к нему, но только единственно для успокоения совести, потому что где я ничего не вижу, там и он ничего не увидит.
Сыщик плохо спал всю эту ночь или, лучше сказать, не спал вовсе, занятый обдумыванием дела Бертоми, как драматург своей пьесой. Так как Лекока можно было застать только рано утром, то он встал в половине седьмого, наскоро выпил чашку кофе и отправился к знаменитому сыщику.
Ему отворил слуга Лекока, Жануйль, бывший каторжник, вооруженный карабином, преданный своему господину больше, чем собака пастуху.
— Что ж вы тут приросли, что ли? — обратился он к Фанферло. — Входите! Барин занимается в кабинете.
Посреди большой комнаты, довольно странно меблированной, представлявшей собою не то студию ученого, не то уборную актера, сидел за письменным столом тот самый господин в золотых очках, который в кулуарах судебного следствия сказал Просперу Бертоми: «Бодритесь».
Это и был знаменитый сыщик Лекок.
При входе почтительно приближавшегося к нему Фанферло он быстро поднял голову, положил перо и сказал:
— Наконец-то! Небось дело Бертоми не двигается вперед?
— Как? — прошептал Фанферло. — Вам известно…
— Мне известно только то, что ты мастер запутывать дела так, что и сам-то в них после не разберешься.
— Позвольте… Ведь я же…
— Молчи. Ты должен был знать, что в тот самый день, когда тебя пригласил полицейский комиссар исследовать кражу, ты должен был установить, чьим именно ключом, банкира или кассира, была отперта касса.
— Как же это было сделать?
— Ты желаешь объяснений? Изволь. Вспомни-ка о той царапине, которая так привлекла твое внимание на дверце кассы! Она поразила тебя так, что ты не мог удержаться при виде ее от восклицания. Ты тщательно рассматривал ее в лупу и убедился, что эта царапина — свежая, недавняя. Ты признал, и не без основания, что она сделана в момент кражи. Но чем она была сделана? Несомненно, ключом. Поэтому необходимо было тогда же тщательно исследовать оба ключа. На одном из них непременно должны были бы оказаться следы той зеленой краски, в которую выкрашена касса.
Фанферло выслушивал это объяснение, широко разинув рот. При последних словах он звонко ударил себя по лбу и воскликнул:
— Ах я дурак!
— Да, ты дурак! — продолжал Лекок. — Эта же улика сама бросалась тебе в глаза, и ты пренебрег ей и не вывел из нее никакого заключения! А это — самая верная и единственная отправная точка во всем этом деле. И если я найду виновного, то только благодаря именно этой царапине, и я его найду, я хочу этого!
— Значит, вы тоже ведете это дело, патрон? — спросил его Фанферло.
— Может быть. Сядь и расскажи мне все!
С Лекоком нечего было хитрить, и никакие экивоки не привели бы ни к чему. И Фанферло чистосердечно рассказал ему всю правду, что с ним очень редко случалось. Однако в конце рассказа он из суетности покривил душой и умолчал о том, как накануне его провели Жипси и высокий господин.
— Кажется, ты кое-что позабыл, — обратился к нему Лекок. — До каких пор ты следовал за пустой каретой?
Несмотря на свой апломб, Фанферло покраснел до ушей и, как школьник, опустил глаза.
— Как? — прошептал он. — Вам и это известно? Как же вы могли?…
Но вдруг внезапная идея осветила его мозг, он остановился, вскочил со стула и закричал:
— Понимаю!.. Этот высокий рыжий господин — это были вы?
От удивления лицо Фанферло приняло такое странное выражение, что Лекок засмеялся.
— Да, это были вы! — повторил пораженный сыщик. — Вы были этим высоким господином, который мозолил мне глаза и в котором я все-таки вас проморгал! Ах, какой вы удивительный актер, если бы вы знали! А я… я только клоун, и больше ничего!
— А знаешь ли ты, что нужно делать, чтобы тебя никто не узнал? Ты думаешь, что главное — это широкая борода и блуза? Как бы не так! А твои глаза, несчастный! Прежде всего изменяй выражение твоих глаз. В этом весь секрет.
Так вот почему Лекок, у которого глаза были быстрее, чем у рыси, всегда появлялся в официальных местах не иначе, как в золотых очках!
— В таком случае, — обратился к нему Фанферло, — вам, вероятно, известно и то, почему именно Жипси покидает номера «Архистратига», почему она не желает больше свидания с Кламераном и зачем именно ей понадобились костюмы?
— Она поступает так по моему совету.
— В таком случае мне остается только одно удовольствие — это признать себя дураком.
— Нет, нет, — возразил мягким тоном Лекок, — ты не совсем еще дурак. Ты только виноват в том, что взялся за дело, которое тебе не по силам. Ну, подвинул ли ты следствие вперед хоть на один шаг? Нет! А все это оттого, что у тебя не хватает хладнокровия. Прими же от меня в подарок один афоризм, запомни его, и пусть он послужит тебе на пользу: «Кто желает быть первым, пусть будет последним».
— Значит, вам известен уже и виновный?
— Столько же, сколько и тебе, даже меньше: ты уже составил себе хоть какое-нибудь убеждение, а я до сих пор не имею никакого. Ты утверждаешь, что виновен не кассир, а сам банкир, а я даже не берусь сказать тебе, прав ты или не прав. Я взялся за дело уже после тебя и сделал в нем только первые шаги. Я уверен, что самое главное в нем — это одна только царапина на дверце кассы. Вот и все мое убеждение!
Лекок взял со стола сверток, развернул его и разложил перед собою массу рисунков. На одном из них была сфотографирована дверца кассы. Все мельчайшие подробности ее были воспроизведены с громадной точностью. Сразу можно было узнать пять подвижных кнопок с выгравированными на них буквами и узкую замочную скважину, выступавшую бугорком на дверце. Царапина была воспроизведена с замечательной чистотой отделки.
— Вот наша царапина, — указал Лекок. — Она идет сверху вниз, от самой скважины, по диагонали, и — заметь это — слева направо, то есть, другими словами, со стороны двери, ведущей к потайной лестнице из апартаментов банкира.
— Это совершенно верно, — отвечал Фанферло.
— Конечно, ты думаешь, что эту царапину сделал автор кражи? Посмотрим, прав ли ты. У меня есть маленькая железная касса, выкрашенная так же, как и у Фовеля, в зеленую краску. Вот она. Возьми ключ и попытайся-ка ее исцарапать.
Сыщик немедленно повиновался приказанию и с силою стал проводить по краске ключом.
— Черт возьми! — воскликнул он после двух или трех раз. — Краска-то не поддается!
— Совершенно верно. Следовательно, та царапина была сделана не дрожавшею рукою вора, который не попадал, как ты думаешь, в скважину ключом, а кем-то другим.
— Вот так история! — воскликнул пораженный Фанферло. — А мне это даже и в голову не приходило, что кем-то другим.
— Чего тебе! Я и то ломал голову над этим целых три дня и только вчера лишь догадался! Теперь давай вместе исследуем, правильны ли мои предположения, чтобы считать их отправной точкой в моих исследованиях.
И, оставив фотографию, он подошел к двери, которая вела из его кабинета в спальню, достал ключ и сжал его в пальцах.
— Подойди сюда, — обратился он к Фанферло. — Стань здесь, сбоку от меня… так. Предположим теперь, что я желаю отпереть эту кассу, а ты хочешь, чтобы я ее не отпирал. Когда я коснусь ключом скважины, что ты сделаешь первым делом инстинктивно?
— Я схвачусь обеими руками за вашу руку и быстро потащу ее к себе, чтобы вы не попали в замок ключом.
— Совершенно верно. Давай-ка сделаем репетицию!
Фанферло повиновался и ключ который Лекок уже держал у скважины, отдернутый в сторону, скользнул по дверце и провел по ней черту точь-в-точь такую же, как и на кассе Фовеля, сверху вниз и по диагонали справа налево, в том самом виде, как это было указано на фотографии.
— Так, так… — удивился Фанферло.
— Теперь ты понимаешь?
— Понял! Теперь уж поймет и грудной младенец. Ах, какой вы удивительный человек! Точно вы там были сами! Итак — один воровал, а другой удерживал его от этого воровства. У кассы было двое лиц, это так ясно, так очевидно, что теперь уж я и сам убежден…
— Ну а как ты думаешь, какие могут быть последствия от этого предположения?
— Мое чутье не обмануло меня: кассир невиновен.
— Почему?
— Потому что кто ему может помешать открывать кассу, когда ему вздумается? Станет он приглашать свидетеля присутствовать при краже! Как же!
— Совершенно справедливо. Но в таком случае невиновен и банкир! Сообрази-ка хорошенько!
Фанферло подумал, и все его одушевление исчезло.
— Это верно, — сказал он тоном горького разочарования. — Это верно. Но что же теперь нам делать?
— Искать третьего воришку, который теперь расхаживает на свободе.
— Но ведь это же невозможно, невозможно! Ведь только Фовель и его кассир имели ключ, да и то с ним не расставались никогда.
— Извини, пожалуйста, но накануне кражи ключ банкира лежал у него в письменном столе.
— Одного ключа мало, надо было еще знать слово.
— А какое это было слово?
— Жипси.
— Да ведь это имя любовницы кассира! Пожалуйста, подумай получше! В тот день, когда ты найдешь человека, достаточно расположившего к себе Проспера, чтобы выведать от него это слово, и настолько принятого в семье Фовеля, чтобы проникнуть к нему в спальню, — в тот самый день преступник будет у тебя в руках и загадка будет решена.
Эгоист, как и все великие артисты, Лекок не любил ни у кого учиться и не нуждался ни в чьих услугах. Он работал на свой страх, не выносил сотрудников и не желал делиться с ними ни радостями триумфов, ни горестями поражений.
И Фанферло казалось странным, что Лекок, которого он знал так хорошо, обращается к нему не с приказаниями, а с советом.
— Можно подумать, — сказал он, — что в этом деле замешан ваш личный интерес.
Лекок нервно вздрогнул.
— Что это за тон! — строго спросил он. — Кажется, господин Фанферло сует свой нос дальше, чем следует?
Фанферло стал подыскивать извинения.
— Ладно, ладно! — перебил его Лекок. — Я буду головой, а ты руками. Один, с твоими предвзятыми идеями, ты никогда не отыщешь вора. Будем работать вместе, и мы его найдем, — пусть буду я не Лекок!
— Да уж стоит только вам приняться за дело!
— Я уже принялся за него, и вот уже четвертые сутки, как я кое-что узнал. Только помни: у меня есть свои соображения на то, чтобы не выступать в этом деле открыто. Что бы ни случилось, я запрещаю тебе упоминать мое имя. Если мы поймаем вора, успех этот будет принадлежать только тебе. Кроме того, не суйся ты с носом, куда тебя не спрашивают, и довольствуйся только одними моими указаниями.
— Я буду скромен…
— Рассчитываю на это. Для начала же возьми вот эту фотографию кассы и снеси ее к судебному следователю. Ты ему объясни все, точно от себя лично, повтори перед ним в лицах всю ту комедию, которую мы сейчас с тобой разыграли, и — я убежден — он отпустит кассира на волю. Чрезвычайно важно, чтобы Проспер находился на свободе, так как с него-то я и начну свои операции.
Сияя от радости, Фанферло свернул фотографию, взял шляпу и приготовился уже уходить, как Лекок жестом остановил его.
— Я еще не кончил, — сказал он. — Умеешь ты править и ходить за лошадьми?
— Что вы спрашиваете? Да ведь я же раньше служил в цирке Бутора!
— Ну, вот и отлично! Как только отпустит тебя судебный следователь, так ты со всех ног беги домой, переоденься в костюм хорошего слуги и загримируйся и вот с этим письмом отправляйся в контору для найма прислуги, что на углу улицы Делорм… Там тебе дадут место у Кламерана, который ищет себе человека. У него там кто-то получил расчет…
— Виноват, осмелюсь доложить, что вы отступаете от вашего плана. Кламеран, по-видимому, не имеет с этим делом ровно никакой связи, он не друг кассира…
— Делай, что тебе приказывают. Кламеран — не друг Проспера, это верно; но он друг и покровитель Рауля Лагора. А откуда эта дружба? Откуда взялась эта интимность отношений между такими двумя людьми, как эти юноша и почти старик? Это-то и надо разузнать. Надо узнать также и то, почему именно этот владелец коней околачивается здесь в Париже, а не торчит там у себя на заводах? Через тебя я все это узнаю. Он держит лошадей, ты будешь у него кучером, и тем не менее ты должен узнать все про его отношения и о малейших подробностях мне доносить. Еще одно слово. Кламеран — человек очень доступный, но и страшно подозрительный. Ты явишься к нему под именем Жозефа Дюбуа. Он потребует от тебя рекомендаций. Вот три, в которых говорится, что ты служил сперва у маркиза, потом у графа, а затем у барона. Скажешь, что с последнего места ты ушел только потому, что барон уехал в Германию.
— А куда я должен являться с донесениями?
— Я буду сам каждый день приходить к тебе. Впредь до новых моих распоряжений и носа не показывай сюда: он может следить за тобой. Если случится что-нибудь непредвиденное, то телеграфируй жене, а она даст мне знать. Ну, иди… и будь умник!
Как только Фанферло вышел за дверь, Лекок тотчас же бросился к себе в спальню. В мгновение ока он сбросил с себя широкий галстук, золотые очки и, дав свободу своим черным волосам, стал совсем не тем, кем был в официальных отношениях с сослуживцами. Официальный Лекок превратился в Лекока настоящего, которого не знала еще ни одна живая душа на свете: красивый быстроглазый малый с умным, энергичным лицом.
Но он недолго оставался таким. Усевшись за туалетным столом, уставленным разными пастами, эссенциями, румянами и накладками, не хуже, чем у современной барышни, он принялся за приготовление из себя совсем нового лица. И когда он окончил, то это был уже не Лекок, это был тот самый высокий господин с рыжими бакенами, которого не узнал Фанферло.
А Фанферло тем временем не тратил времени попусту. От радости он не бежал, а летел. Наконец-то он мог доказать судебному следователю свою высшую проницательность! И он не обманулся в своих надеждах. Если следователь и не был в нем вполне убежден, то, во всяком случае, он оценил его находчивость в объяснении царапины.
— Вот что я сделаю, — сказал следователь, отпуская Фанферло. — Я представлю в прокуратуру объяснения, достаточные для того, чтобы кассира освободили, и весьма вероятно, что завтра он будет уже на свободе.
И он составил одно из тех ужасных постановлений, которые обвиняемому дают свободу, но не возвращают ему честного имени, так и оставляя его под подозрением.
— Ну-с, — сказал он, обратившись к своему секретарю Сиго, — еще одно преступление, над которым суду не придется произнести своего решения! Еще одно дело, которому суждено исчезнуть в архивах нашей канцелярии!
И, взяв дело Проспера, он обмакнул перо в чернила и на его обложке написал:
