Глава вторая
На обширном пустыре, упиравшемся в длинную стену, сложенную из старого, выщербленного кирпича, неспешно возилось с лопатами человек шестьдесят пленных румын. Лезвия со звоном и скрежетом уходили в растрескавшуюся от жары, щедро начиненную железом и камнями землю. Согласно новому плану развития города, утвержденному после войны, здесь собирались разбить большой детский парк. В сторонке, забросив автоматы за спину, млели от жары и скуки четверо солдат конвойных войск МВД.
Раздалось грозное рычание моторов. На пустырь вкатил большой «Автозак» на шасси «Студебеккера», за ним следовало еще два таких же грузовика, но уже обычных, набитых солдатами. Подчиняясь хлестким командам, они быстро построились в две шеренги, окружив «Автозак» и направив на него автоматы. Пленные и конвоиры, разинув рот, наблюдали за происходящим.
- На выход! - гаркнул командир комендантской роты, распахивая заднюю дверь фургона. - Руки за голову, к стене, быстро!
Из дверей «Автозака» показались одесские воровские авторитеты. Были среди них и Писка, и Мужик Дерьмо, и дядя Ешта. Щурясь от яркого солнечного света, непонимающе глядя на застывших солдат, воры сгрудились у кирпичной стены. «Автозак», разгрузившись, развернулся и уехал.
Мужик Дерьмо, взмахнув руками, тараном ринулся на оцепление, прямо на стволы. И в следующий момент покатился по земле от умелого удара прикладом…
Командир роты, молодой капитан, подошел к нему:
- Вставайте…
От спокойного и вежливого обращения Мужик Дерьмо растерялся. Молча поднявшись, прихрамывая, отошел к группе своих товарищей по несчастью. Вслед ему капитан кинул полную пачку папирос:
- Курите.
- А водки, гражданин начальник? - тонким голосом осведомился, высунувшись вперед, Мадамский Пальчик.
Лица солдат не дрогнули. Офицер тоже бровью не повел. Молча взглянул на часы и начал, заложив руки за спину, расхаживать перед строем своих подчиненных…
Недоумевающе переглянувшись со своими, Писка подхватил с земли брошенную пачку, ловким движением ногтя разорвал пополам, извлек большой папиросный обломок. Но Мужик Дерьмо вырвал у него из рук пачку и бросил оземь. Сопя, вытащил из кармана свои папиросы - «Норд». Авторитеты так же молча, по очереди потянулись к нему.
Где-то рядом снова зашумел мотор. И на пустырь влетел, подпрыгивая и раскачиваясь на ухабах, еще один бортовой «Студебеккер». Хлопая задним незапертым бортом, грузовик заложил крутой вираж направо, затормозил и осторожно двинулся задним ходом к кирпичной стене. Солдаты оцепления молча раздались, чтобы пропустить его, и снова сомкнули строй.
Арестованные, замерев, смотрели на кузов подъехавшего грузовика. Там не было ничего, кроме обыкновенного станкового пулемета «максим». Не доехав до группы воров буквально десяти метров, грузовик замер. Из кабины выпрыгнул такой знакомый арестованным Гоцман в своем черном пиджачке и, несмотря на лютую жару, кепочке. Ни на кого не глядя, он перемахнул через борт машины и, оказавшись в кузове, начал умело, споро заряжать пулемет.
- Лицом к стене! - скомандовал командир комендантской роты.
Бандиты, переглянувшись, неспешно выполнили приказание. И застыли у стены, слушая холодное лязганье железа за спиной.
Наконец щелкнула взведенная затворная рама. И напряженную тишину разорвал такой же злой, напряженный голос Гоцмана:
- Теперь слушайте сюда и вбейте себе в мозг… Беспределу - ша! Погромы прекратить! На улицах должно быть тихо, как ночью в бане! Все вы вежливые, аж до поносу…
Писка, полуобернувшись к Гоцману, попытался вставить что-то остроумное. И тут же вжал голову в плечи - длинная пулеметная очередь прошла над самыми головами авторитетов. Кирпичная крошка и пыль полетели им на головы. В небе носились, испуганно крича, взбудораженные стрельбой птицы.
- Кто-то не понял? - угрожающе продолжал Гоцман. - Кто-то забыл, как кончил Миша Японец? Так я напомню - он кончил прямо на сырую землю и прямо кровью! Имеете хочу для повторить?… Тогда два шага в сторону, шобы не забрызгать остальных…
Строй арестованных молчал. Кое-кто затравленно оглянулся через плечо.
- Оружие, шо взяли на складах, - вернуть… - Гоцман спрыгнул из кузова на землю. - И помните - еще полшага, и вы нарветесь на повальный террор. И у стенки мне тогда стоять вместе с вами. - Он приблизился к ворам вплотную. - Так шо грызть буду всерьез. Ну шо? Договорились?…
- А шо договариваться? - пожал плечами Писка. - Вы ж сейчас отпустите, а потом обратно пересажаете…
- Пересажаю, - не стал спорить Гоцман. - Но по закону. Так шо имеете сказать?
От стены отвернулся дядя Ешта. Внимательными, умными глазами взглянул в глаза соседа.
- По закону можно, Давид. Я согласен.
И это слово - «согласен» - полетело над строем испуганных людей, стоявших у стены, над строем солдат с автоматами, над ничего не понимавшими румынами, застывшими на пустыре с лопатами в руках, над птицами, кружившими в высоком небе города Одессы…
После того как участники совещания покинули кабинет, Жуков еще некоторое время сидел, пытаясь вникнуть в смысл бумаги, поданной адъютантом на подпись. Но мысли волей-неволей возвращались к плану, который изложил ему Чусов. План нравился Жукову своей дерзостью и лихостью, не нравилось только то, что для приведения его в действие нужна была помощь других военных округов. А приказывать им Жуков не имел права - там свои командующие. И как они отреагируют на его просьбу, неизвестно. Может быть, сразу же перезвонят в Москву и радостно доложат, что Жуков затевает в Одессе очередное самоуправство… Хотя вроде не должны - со всеми командующими ближайших к Одесскому округов у него нормальные отношения. Но как сказать наверняка?…
Просидев в тяжелых раздумьях минут пятнадцать, маршал снял телефонную трубку внутренней связи и попросил Семочкина зайти. Адъютант мгновенно вырос на пороге кабинета, преданно глядя на шефа.
- Я тебе сколько раз говорил - крупным шрифтом печатать!… - рявкнул Жуков, снимая очки. В последнее время он стал неважно видеть и впервые прилюдно показался в очках на трибуне Мавзолея во время Парада Победы. - Не видно же ни хрена!… На, забери и переделай, потом подашь…
Подполковник почтительно взял брошенную на стол бумагу, вопросительно взглянул на начальника - не будет ли еще каких распоряжений.
- И вот еще что, - наконец медленно, словно камни ворочая, проговорил Жуков. - Вот еще что… Соедини меня по спецсвязи с… - он на секунду умолк, потом решительно, словно отбрасывая сомнения, договорил: - с Гречко, Тюленевым, Поповым и Мельником. В такой последовательности, понял?…
Это были фамилии командующих Киевского, Харьковского, Львовского и Таврического военных округов. Главное - уломать Гречко. Узнав, что он согласился помочь, остальные командующие возражать не станут.
- Так точно, товарищ Маршал Советского Союза, - несколько растерянно отозвался адъютант. - А… если на месте не будет, тогда как?
- Тогда выясни, когда появятся, и снова набери!… Выполняй!
Через пять минут трубка телефона внутренней связи тихо звякнула.
- Гречко на проводе, - тихо произнес Семочкин. Жуков поспешно схватил трубку телефона, стоявшего рядом с правительственным.
- Генерал-полковник Гречко у аппарата! - раздался в трубке резкий, повелительный голос. - Слушаю вас!…
- Здравствуй, Александр Антонович, - произнес маршал. - Жуков с тобой говорит…
Дежуривший по УГРО лейтенант милиции проводил взглядом небольшую колонну пленных румын с лопатами, возвращавшихся, видно, с работ, и, бросив докуренную папиросу, с сожалением вернулся в душное, знакомое до боли помещение. В пропахших потом и табаком коридорах сегодня под вечер стояла такая тишина, что даже удивительно. Впрочем, нет. Невразумительный скрежет все-таки исходил из недр здания. На всякий случай сурово насупившись, дежурный неспешно двинулся на шум и вскоре увидел приоткрытую ржавую решетку, закрывавшую выход из коридора на запасную лестницу третьего этажа.
Бесшумно расстегнув кобуру, лейтенант осторожно выглянул на лестницу. И тут же заулыбался, сдвинул фуражку на затылок, облегченно вздохнул. Источником шума был гвоздодер, которым орудовал багровый от натуги Кречетов. Еще усилие - и ржавый гвоздь звякнул о каменный пол. За распахнувшейся дверью открылся кабинет Кречетова.
- Вам помочь, товарищ майор? - осведомился дежурный.
- Нормально, да? - вместо ответа пропыхтел тот. - Дверь в кабинет следователя держится на двух гвоздях! Обычный гвоздодер, и пожалуйста, заходи кто хочет!…
- Так это ж черный ход, - улыбнулся дежурный, - здесь никто не ходит.
- А если пойдет?!.
Кречетов подобрал с полу валявшийся там молоток и злыми ударами начал загонять гвозди обратно, забивая ненужную дверь.
- Я сейчас плотника позову, товарищ майор.
- Не надо. Я уже сам.
Через несколько минут дело было сделано. Дежурный запер решетку, ведущую на лестницу, а Кречетов заколотил дверь изнутри, для верности. На стену поверх двери повесил большую карту Одессы. И, отступив шага на два, полюбовался своей работой:
- Ну, где-то так…
Глянул на часы и схватился за голову - мать честная, Тонечка будет на месте через пятнадцать минут!… А у него наверняка такой вид, будто он целый день разгружал вагоны. Кречетов нашарил в ящике стола осколок зеркала, с отвращением взглянул на свое мокрое от пота, осунувшееся от бессонных ночей лицо. И эти мешки под глазами… Обреченно вздохнув, майор решительно поднялся из-за стола и потопал к умывальнику - смывать и сбривать следы многочасовых бдений в служебном кабинете.
На столе тихо застрекотал телефон.
- Слушаю…
- Виталий, разгребешься немного с делами, зайди ко мне, - раздался в трубке голос Гоцмана.
- Будет сделано…
По улице, поднимая пыль, тащилась возвращавшаяся с работ колонна пленных румын. Их лица были темными от загара и усталости. Сопровождавшие их конвоиры, казалось, тоже еле передвигают ноги. Они вяло поглядывали на пленных и с несравненно большим энтузиазмом - на красивых девушек, которые время от времени попадались навстречу.
Одесса жила вечерней жизнью. Возвращались в перегруженных троллейбусах и трамваях с работы люди, у продовольственных магазинов томились усталые очереди, на тротуарах стучали молотками «холодные» сапожники, самосвалы, рыча, вывозили груды битого щебня с тех мест, где еще недавно стояли дома. У Воронцовского дворца робко знакомились с барышнями курсанты мореходки. На Потемкинской лестнице, как всегда, фотографировались на память. У памятника Пушкину давал автограф двум школьницам красавец Аркадий Аркадьев, снявшийся недавно в фильме «Сын полка». На той части Приморского бульвара, что когда-то называлась «чистой» - вход на нее стоил пять копеек, там размещалась шикарная кондитерская Каруты, - сидели на лавочках юноши в клешах, небрежно посматривая на прохожих из-под козырьков своих кепок. Грозно уставилась на море старинная пушка у горсовета, который многие по традиции называли думой… Словом, это был целый мир неповторимого, ни на один другой не похожего города, к тому же изнывавшего от летнего зноя.
Из распахнутого настежь окна звучал строгий, официально-правильный мужской голос:
«Постановление Совета Министров Союза ССР об увековечении памяти Михаила Ивановича Калинина. Первое. Соорудить памятники М. И. Калинину в Москве, Ленинграде и Калинине. Второе. Переименовать: а) город Кенигсберг в город Калининград и Кенигсбергскую область в Калининградскую область…»
- От же ж дела, а, - озабоченно покачал головой пьяненький хромоногий мужичок, толкавший перед собой тележку для заточки ножей. - Кенигсберг зачем-то переименовывают…
Из подъезда показался младший сын инвалида, Сережка. И глядел он на родителя без всякой симпатии.
- Отец! Опять?…
- А де Васька? - дал уклончивый ответ находчивый мужичок, стараясь дышать в сторону.
- Шлендается где-то…
- Подсоби, Сережка. - Фронтовик деловито взялся за край тележки.
Но сын продолжал смотреть на него укоризненно, сунув руки в карманы.
- Ну шо такое? - не выдержал наконец мужичок. - Ну, немного угостили добрые люди… Однополчанина встренул на Екатерининской… Мы с ним знаешь как под Алленштайном… Когда на нас эсэсовцы со «штурмгеверами» поперли…
- Каждый день?… Отец, мне Васьки за глаза хватает. Еще с тобой возиться!
- Сережка! - попытался насупиться фронтовик и даже пальцы сжал в кулак. - Ты на отца-то голос прибери, слышь!… Я ж за тебя, между прочим, кровь проливал! За твое беспросветное счастье…
- Ну и грузись тогда один, - пожал плечами Сережка и, хлопнув дверью, скрылся в подъезде.
Мужичок, благодушно посмеиваясь, полез в карман за дешевыми папиросами-«гвоздиками». Не такой был сегодня вечер, чтобы злиться. Да и однополчанина он действительно встретил, не соврал.
Худой, стриженный наголо пацан, одетый в добела застиранную ковбойку и болтавшиеся на нем солдатские брюки, рассеянно поглядывая по сторонам, брел по панели улицы Ленина. Его толкали, обгоняли, задевали прохожие, но он знай себе неспешно чапал, лузгая семечки и изредка отвечая на слишком уж обидные шутки в свой адрес.
Да, вечер был поистине чудесен. С ревом обгоняли друг друга автомобили, расхваливали свой товар продавщицы цветов. Парами, держась за руки, шли по тротуару дети, приехавшие на экскурсию из пионерлагеря «Украинский Артек». Они, вертя головами во все стороны, старались слушать объяснения экскурсовода, но куда больше их привлекала вереница из десяти пацанов, двигавшаяся вслед за толстым, одышливым дядькой, заметно прихрамывавшим на левую ногу. Пацаны в точности копировали походку дядьки, отчего встречные прохожие давились от смеха.
Наконец дядька догадался оглянуться. Пацаны кинулись врассыпную.
- Я вас! - взвился над улицей Ленина негодующий, насквозь пропитой бас. - Халамидники!… И это за вас, бандиты, мы проливали кровь! За нашу смену! За наше будущее!… Товарищ милиционер, обратите внимание…
Постовой в мокрой от пота белой гимнастерке вежливо козырнул в ответ:
- Изложите вашу жалобу связно, гражданин.
- Связно?! - изумился толстяк. - Да вся улица видела, шо они меня передразнивали самым злодейским образом! Так шо примите меры…
Обходя незадачливого прохожего, горожане смеялись. «Очередь» одесские пацаны устраивали каждый вечер, и обижались на эту шутку разве что люди, у которых чувство юмора отсутствовало напрочь, то есть исключительно не одесситы. Толстый дядька наверняка был приезжим из Херсона или Николаева, а может, даже из Киева.
Подросток в ковбойке и солдатских штанах тоже с улыбкой оглядел толстяка, продолжавшего жаловаться на судьбу усталому постовому. Слышался женский смех. С Дерибасовской дребезжали переполненные, тускло освещенные троллейбусы. Впереди зажигал огни оперный театр. И не подумаешь, что буквально несколько дней назад на площади перед ним лютовала яростная, жаждущая крови толпа…
…- Ну, - буркнул Штехель, закусив от усердия губу. Он вынимал с помощью шила косточки из вишен, аккуратно складывая ягоды в банку. - Дальше шо было?
Его племянник Славик вздохнул:
- Она попросила его купить с лотка пирожок. Там с вишнями были… А он ее потянул дальше, к букетам. Ну, выбрал самый большой, розы. Сдачу не взял. Дал ей. А она отошла и засунула букет в урну. Потом вернулась к пирожкам, купила один…
- А он шо?
- Засмеялся. Наверно, денег навалом, букеты ж дорогущие… А когда они дальше пошли, тая торговка взяла букет с урны та снова на продажу поставила…
- Понятное дело, чего ж добру пропадать, - хмыкнул Штехель, поворочался на табурете, устраиваясь поудобнее, и примерился шилом к очередной вишне. - Дальше…
- Дальше он сапоги чистил у безногого… Дал ему два рубля, я видел. Потом они вместе подошли к театру… Он ее там так за ручку смацал… - Пацан хихикнул в кулак, но Штехель только досадливо поморщился:
- Пистолет при нем был?
- Был, - мгновенно посерьезнел Славик. - Кобура не пустая.
- Никто за ним не шел?
- Я шел…
- «Я шел»! - передразнил Штехель, с силой втыкая шило в вишню. - Другие шли?
- А-а, - понятливо отозвался племянник. - Не, не видал никого.
- А ты не высовывался?
- Да не, я так, издаля, - на секунду замешкался пацан. - Как учили.
- Ну а дальше?
- Дальше они в театр не пошли. Повернули до Приморского. Постояли у пушки, у фуникулерной будки…
Штехель, рассеянно кивнув Славику, потащил полную банку вишен к плите. На большой кастрюле подпрыгивала под напором пара крышка.
- Как вам отдыхается, товарищи? - рядом со столиком Кречетова и Тони остановился величественный метрдотель, наверняка помнивший быт еще дореволюционной Одессы. Его блеклые глаза источали отработанную до автоматизма почтительность.
- Хорошо отдыхается, - кивнул Кречетов. - А чтобы отдыхалось еще лучше, принесите нам, будьте любезны, еще бутылочку шампанского. Желательно, конечно, не местного винзавода, хоть это и непатриотично… И фруктов не забудьте.
- Всенепременно, товарищ майор, - вежливо наклонил седую голову мэтр…
Провожая его глазами, Тоня усмехнулась:
- Чего он так перед тобой стелется?
- Ну, я же прокуратура… Важное ведомство, С ним обычно предпочитают дружить. На всякий случай, мало ли что…
Осчастливленная клиентами официантка поставила на столик бутылку «Абрау-Дюрсо» и вазу с крупными, иссиня-черными сливами. Майор взял бутылку:
- Ну что, по-гусарски или чтобы людей не беспокоить?…
- По-гусарски, по-гусарски! - захлопала в ладоши Тонечка. - Мне все-таки хочется у тебя хоть раз выиграть!…
Кречетов, освобождая бутылку от серебряной фольги, притворно вздохнул:
- Сколько раз я говорил тебе, что это невозможно… Ну раз ты так хочешь - пожалуйста. На что спорим на этот раз?…
- На пламенный поцелуй знаменитой артистки!…
- И все?… - удивился Виталий. - Нет, только на поцелуй я, пожалуй, не согласен…
- Ну ладно, - скромно опустив глаза, согласилась Тоня. - Спорим на… на нечто большее. Хочу, чтобы эта пробка НЕ ДОЛЕТЕЛА до потолка!… Потому что он очень-очень высокий!… И если она не долетит, ты… ты сделаешь сегодня все, о чем попрошу я…
- А если долетит - то наоборот, - с улыбкой заключил майор, снимая с пробки проволочный намордничек.
Потолок в ресторане, где они пировали, действительно был высоченный, метров под восемь. На пыльной лепнине можно было различить несколько темных отметин.
- А я, в отличие от тебя, верю в то, что пробка до потолка ДОЛЕТИТ, - улыбнулся Виталий. - И поэтому она долетит… Пожалуйста, оп-ля!…
Он взболтал бутылку и отпустил палец, удерживавший пробку в горлышке. Бутылка выстрелила в его руках не хуже пистолета. Некоторые посетители, из нервных, вздрогнули, обернувшись в сторону Кречетова. Высоченная струя пены ударила кверху и опала. А Тоня, казалось, была готова расплакаться - на пыльном потолке появилась еще одна темная отметина. Сверху на столик посыпался тонкий порошок древней побелки. Метрдотель издали приторно улыбался Кречетову.
- Ну почему ты всегда выигрываешь?… - с обидой сказала Тонечка, отпив из наполненного бокала.
- Потому что я верю во все, что делаю. - Виталий, довольный, подобрал пробку с пола. - И еще… еще мне очень хотелось выиграть сегодня.
Тоня слегка пожала плечами, выискивая в вазе сливу посочнее.
- Послушай, - произнесла она слегка изменившимся голосом, - а ты думаешь о… о нашем с тобой будущем?
Виталий внимательно взглянул на нее, взял за руку:
- Ну-у… наше ближайшее будущее, кажется, более или менее ясно. Сейчас мы поужинаем, возьмем такси или извозчика и поедем ко мне…
- Я не об этом, - покачала головой Тоня. - О другом будущем.
Она отложила нетронутую сливу, отставила бокал с шампанским. И он будто впервые увидел ее, эту двадцатипятилетнюю девушку со взбитыми по последней моде светлыми локонами и дерзким, упрямым взглядом. Почему-то вспомнилось, как она отбивала на столе Шумяцкого чечетку, напевая по-итальянски и затаптывая важные документы…
- Конечно, думаю, - тихо произнес Кречетов. - Мой начальник, Мальцов, обещал мне дать рекомендацию в Высшую военную коллегию… Правда, пока это маловероятно - слишком много работы здесь. Но рано или поздно вся эта горячка закончится… И тогда мы уедем в Москву. Ты была когда-нибудь в Москве?
Тоня грустно вздохнула:
- Нет… Я и в Киеве-то была всего два раза до войны.
- Ну вот, - продолжал Виталий. - Нам как молодой семье выделят в Москве комнату в общежитии… Но это временно, потом дадут, конечно, квартиру. Москва сейчас - одна сплошная стройка… Купим автомобиль. Какую ты марку хочешь?
- Не знаю, - задумалась Тоня. - Может быть, «Хорьх»?
- Ого, - засмеялся Виталий, - губа у тебя не дура.
- Просто я полгода назад давала концерт в Кишиневе, - объяснила Тоня, - и там первый секретарь приехал на «Хорьхе». Черный такой, длинный…
- Секретарь? - ухмыльнулся майор.
- Машина, глупый.
- Ты устроишься в облфилармонию, будешь концерты давать, - продолжил Виталий. - А потом, чем черт не шутит, вдруг тебя в ГАБТ возьмут?… Представляешь, правительственный концерт… В ложах сидят иностранные дипломаты, вокруг генералы, на тебя смотрит сам Сталин… А ты непринужденно выходишь под бурные аплодисменты, и тебя объявляют: «Два сольди»! Выступает заслуженная артистка Союза ССР Антонина Царько!…
Тоня рассмеялась. Оркестр на эстраде заиграл мелодию из фильма «Джордж из Динки-джаза», и Виталий галантно встал, приглашая даму на танец.
Настенные часы в кабинете Гоцмана показывали два часа ночи. Горела настольная лампа. Напротив Давида сидел Арсенин, глаза у обоих были красные от усталости.
- Андрей, мне надо, шобы ты подробно рассказал - шо ты делал днем двадцать шестого июня, когда убили Родю…
- Так я же рассказывал, - пожал плечами врач.
- А надо еще разок. И все подробно…
Арсенин понимающе усмехнулся - ну что же, надо так надо. И тут же, заметив, что Гоцман непроизвольно потер грудь, озабоченно произнес:
- Да вы походите…
Давид нахмурился, но все же встал, начал расхаживать по кабинету.
- С какого момента рассказывать?
- С предыдущего вечера… С одиннадцати часов, минута к минуте.
Настенные часы показывали три. Якименко, сидевший перед Гоцманом, крепко поморгал воспаленными глазами и даже пару раз дернул себя за усы, отгоняя сон.
- …Ну вот, а потом я прибежал сюда, и мы поехали на Арнаутскую, - договорил он.
- Когда узнал за убийство Роди?
- Ну вот тогда же.
- От кого?
- Так вы же сами сказали, - обескураженно проговорил капитан. - Когда спускались до машины.
- До этого не знал?
- Так от кого?… Давид Маркович, ну шо вы в третий раз-то?…
- Устал, - качнул головой Гоцман. - Устал, соображаю туго.
Он склонился над протоколом. «Отдохнуть бы ему, - подумал Якименко, глядя, как скрипит по плохой серой бумаге перо. - Куда-нибудь на недельку хотя бы… Сесть на пароход и до Крыма… Хотя, говорят, там жрать нечего, отлов дельфинов разрешили… - Мысли окончательно спутались, и Якименко позатряс головой. - Да нет, куда ему отдыхать. Все же встанет без Давы».
- Распишись. - Гоцман придвинул к Лехе протокол и добавил неожиданно: - Слушай, ты в подброшенный пятак попадешь?
- Из пистолета? - оживился Якименко, расписываясь и возвращая бумагу. - Со скольки шагов?
- Вопрос второй… - Голос Гоцмана стал жестче. - Какая система оружия любимая и какая знакома лучше всего?…
- Э-э… так известно ж, любимая всегда та, которая есть… - Недоумение Лехи, казалось, росло на глазах. - ТТ… хоть его и заклинило, когда я в Чекана стрелял. А любимая - ну, «парабеллум», если речь о пистолетах идет… Автомат - ППС…
- Где научился так стрелять?
- Так я ж в разведроте служил, - захлопал глазами Леха.
- А я ей командовал, - кивнул Давид. - А в пятак не попаду.
Леха растерянно развел руками, снова подергал ус.
- Ну как… Я ж еще до войны нормы сдавал… А потом… Стреляли много. У нас патронов-то без счета было. Любая система - пожалуйста.
- И все так хорошо стреляли?
- Да нет… Тут же талант нужен. Я и не целю вовсе… Просто смотрю, кудой попасть. Ну вот как пальцем тыкаю и попадаю… А шо?
- М-да, - задумчиво хмыкнул Давид. - Как в Чекана стрелял во дворе, так не попал. Вроде как заклинило даже. А так говоришь, шо и не целишь вовсе…
Якименко уже открыл рот, чтобы возмутиться, но скрипнула дверь. Офицеры обернулись. На пороге стоял, слегка покачиваясь, бледный майор Кречетов. В первую секунду Гоцману и Якименко показалось, что он ранен, но они тут же уловили явственный запах алкоголя.
- Так я не понял, Давид Маркович, - наконец растерянно поинтересовался Леха, - за шо вы спросили?
- Так просто спросил… Иди, - махнул рукой Гоцман и, когда за капитаном закрылась дверь, зверем уставился на Кречетова: - Где тебя носило?
- Ты чего, Давид? - с пьяным дружелюбием улыбнулся Виталий. - В театре…
- Я же просил тебя зайти…
- Так я и зашел.
- Сколько часов назад!… - вспылил Гоцман, вскакивая из-за стола и отшвыривая стул. - Сколько часов назад я просил тебя зайти?!
Майор успокаивающим жестом поднял обе руки:
- Дава, я пошел с Тоней в театр… Не дошел… Выпили шампанского в «Бристоле»…
- Я - тебя - просил - зайти!!! - яростно отчеканил Гоцман, хлопая ладонью по столу. -А ты - исчез! И теперь заявляешься пьяный!!!
- Я не пьяный! - протестующе взмахнул руками Кречетов и, пошатнувшись, плюхнулся на табуретку.
Гоцман отвел глаза. И тоже тяжело уселся на свое место. Не глядя, пошарил в ящике, извлек чистый лист бумаги, сунул ручку в чернильницу, яростно поскреб по дну.
- Извини, - наконец тихо произнес Кречетов. - Что случилось?
- Вспоминай вчерашний… вернее, уже позавчерашний день, когда убили Родю,- жестко, не глядя на собеседника, проговорил Гоцман. - Все, минуту за минутой. Если, конечно, на это способен…
- Так я же ни на шаг от тебя не отходил, - пропустив колкость мимо ушей, недоуменно развел руками Кречетов. - Ты можешь объяснить, к чему именно ты клонишь? Только спокойно и без нервов…
- А то, шо Лужов не мог быть один, - снова зло оскалился Гоцман. - Ясно, шо действовал он с ходу… И веревки не заготовил. И со шкафом крупно рисковал. Мы могли его там заметить, могли отправить Родю в камеру. Но с чего он знал, шо на квартире главный - именно Довжик? И шо там нет телефона?
В кабинете повисла пауза.
- Ну, во-первых, - медленно заговорил Кречетов, - я тебе уже успел соврать… На минуту я от тебя все-таки отходил. Помнишь, я вышел за водой для Роди?… Лужов стоял тогда у двери и, в принципе, мог слышать о Довжике… О том, что в квартире нет телефона, догадаться нетрудно, их вообще в городе мало… А версия с напарником - любопытная. Давай разложим…
Он потянулся за графином, жадно выпил стакан воды. Гоцман, неодобрительно наблюдая за ним, пробурчал:
- И сколько ж ты того шампанского выдул?
- Та-ак!… - Не отвечая, Кречетов извлек из кармана кителя платок, вытер губы. - Какие у нас есть версии?… Первое: кто-то следил за Родей. Увидел, что того забрали, позвонил Лужову и приказал убрать…
- При этом он не вмешивается, пока мы тянем раненого Родю до машины, - скептически вставил Гоцман.
- Он мог быть безоружен - чего вмешиваться-то?
Гоцман задумчиво кивнул и тут же поднял палец:
- Во, еще… Он позвонил от имени Довжика. А я все время оставляю главным Якименку. Тут - случайно сорвалось. Видно, потому, шо Леша сплоховал тогда во дворе, выпустил Чекана…
- Ну и что? - пожал плечами майор и звучно икнул. - Ой, прости… Откуда ж ему знать твои привычки?… Просто выбрал старшего по званию. Кроме того, я уже сказал, что Лужов мог слышать и сам… Вторая версия… - Он покачался на табуретке. - Все-таки Охрятин.
- С какого боку?
- Давид! Когда душат человека, он так молотит руками и ногами, что надо быть полнейшим идиотом, чтобы чего-нибудь не заподозрить… То есть Лужов душит Родю, а тот совершенно тихо и мирно прощается с жизнью - не кричит, не дергается, да?… А Охрятин, стоящий под дверью, ничего этого не слышит?… По-моему, надо еще раз его пощупать, надо…
Оба помолчали. Наконец Кречетов шумно вздохнул. Гоцман поморщился от запаха ядреного перегара.
- Ну и третье. Самое поганое… Это кто-то из своих.
- Ладно, - скрипнул Гоцман, обмакивая перо в чернильницу. - Тогда давай еще раз сначала. Вспоминай день убийства Роди, минута за минутой…
