Глава вторая
Одесский железнодорожный вокзал - вернее, то, что от него осталось после отступления румыно-германских войск, - был окружен густой цепью молчаливых солдат. Они стояли, преисполненные важностью своей миссии, сурово поглядывая на горожан и не отвечая на их робкие вопросы.
На перроне собралось, должно быть, все городское начальство. Тут были и высшие чины округа, и работники горкома, и начальники из прокуратуры и МВД. Блестели штыки карабинов почетного караула. Молчаливо поблескивал надраенной медью оркестр.
Казалось, над всеми этими принаряженными людьми витает видимое глазу облако нервозности. То и дело кто-нибудь из ожидающих бросал нетерпеливый взгляд на часы - то на свои, то на вокзальные, то на соседские, - подходил к краю платформы и вглядывался в даль, туда, где маневровый паровоз, часто пыхтя, отгонял на запасной путь вагоны.
Следователь МГБ майор Максименко - высокий, худощавый, лет сорока, с недовольным лицом - на ходу прошелся взглядом по малярам, которые торопливо подкрашивали фронтон чудом уцелевшего вокзального пакгауза. Почувствовав его взгляд, маляры быстрее замахали кистями. «Видал, как зыркнул?» - молча спросил пожилой маляр у своего юного напарника. «Ага», - так же молча ответил вспотевший от напряжения напарник, окуная кисть в ведерко.
Оглядываясь на их работу, Максименко чуть не наткнулся на пожилого рабочего, который, морща лоб, старательно бормотал себе под нос:
- «Товарищ Маршал Советского Союза, одесский пролетариат рад приветствовать вас и в вашем лице… и в вашем лице…» Тьфу ты, от же ж понаписали… Та хай вин не замоется! - Испуганно оглянувшись по сторонам, рабочий продолжил: - «…И в вашем лице нашу могучую партию, мудрое советское руководство и армию-освободительницу». О, ты кажи, а?…
…На перроне между тем маялись ожиданием двое, неуловимо похожие друг на друга. То ли выражением лиц, напыщенных и раздраженных, то ли покроем широких костюмов, пошитых из дорогого трофейного материала. Один был чуть потолще, другой - чуть постройнее. Это были первый и второй секретари Одесского горкома Кумоватов и Телешко.
К уху Кумоватова склонился неизвестно откуда появившийся вестовой. По мере того как он шептал, на квадратном лице секретаря горкома постепенно проступало недоумение. Он даже брови приподнял, что было грозным признаком недовольства, хорошо знакомым подчиненным.
- Как это неизвестно? - заговорил наконец Кумоватов. - Выяснить и доложить!…
Вестового как ветром сдуло. Кумоватов бросил нервный взгляд на циферблат трофейной «омеги».
- «Неизвестно»! - передразнил он кого-то. - Битый час уже торчим!
- Зря мы его встречаем, - негромко произнес придвинувшийся ближе к шефу Телешко. - Задницей чую - зря…
Лицо Кумоватова снова замкнулось.
- Обком приказал - стой и не дергайся… Сам Кириченко…
- Обком!… - с сарказмом отозвался Телешко. - Сегодня его к нам сослали. А завтра?… «Кто его встречал? Первый секретарь горкома со своим замом!» А подать сюда Ляпкина-Тяпкина!… И нас за ним по веревочке! А обком будет в чистеньком ходить…
Оба говорили еле слышно, чуть двигая губами, а Телешко еще и размеренно кивал, так что со стороны можно было подумать, первый секретарь горкома советуется с замом по вопросам исключительной важности. Тем не менее оба сочли необходимым оглянуться - так быстро, что сторонний наблюдатель опять-таки подумал бы, что первый и его правая рука просто поежились или передернули плечами.
Телешко придвинулся ближе к шефу.
- Это как пойдет, - пробормотал Кумоватов. - Завтра американцы сунутся к нам со своей бомбой, и Жуков снова на коне.
- А может, не сунутся?
- Кто?
- Американцы.
- Сунутся, - уверенно предрек Кумоватов. - Ты чего, о речи Черчилля забыл?
- Ну, дай бог, дай бог… Тьфу ты, то есть не дай бог, конечно, - торопливо поправился Телешко. - Но…
И оба снова замолчали, каждый о своем.
На другом краю того же перрона неспешно, заложив руки за спину, прогуливались два офицера с узкими серебряными погонами военно-юридической службы - военный прокурор округа полковник юстиции Мальцов и его помощник майор Кречетов. Выражение их лиц было точно таким же, как у Кумоватова с Телешко, - застыло-размеренным.
- М-м-м-да… - говорил Мальцов еле слышно. - Маршала Победы - командующим округа!… Ну, им там виднее, конечно. Тем более маршалов много, не его одного на округ кинули… Нас это не касается… Наша задача - законность и порядок в армии. Работали и будем работать… - Он откашлялся, прикрыв рот ладонью, и продолжил, глядя на собеседника: - Хотел вас, Виталий Егорович, в Москву рекомендовать. Но теперь уж придется немного отложить, не обессудьте…
- Ничего, товарищ полковник, - откликнулся Кречетов. - Я не спешу.
Офицеры негромко посмеялись. Первым оборвал смех Мальцов. Глядя на его круглое лицо, на котором проступило досадливое выражение, резко посерьезнел и Кречетов…
…У стены вокзала начальник Управления военной контрразведки МГБ Одесского военного округа - худощавый полковник с ястребиным лицом - распекал бледного офицера спецсвязи:
- Что значит - «нет связи»?! Вы в своем уме?! Вам что тут, сорок первый год?! Маршал едет - и без связи?! Как… Чтобы… Твою мать!… - захлебнулся полковник. - Через три минуты доложить! Бего-ом…
Провожая взглядом спину офицера, начальник контрразведки вытер вспотевший лоб платком. Повернулся к своему заместителю, полковнику Чусову, но увидел Кумоватова, неслышно приблизившегося сзади.
- Доложитесь, Алексей Иванович…
Это было сказано вежливо, но требовательно - именно так, как имеет право говорить первый секретарь горкома КП(б)У. Тем более что по аттестации, которую проходили в начале войны партийные работники всех уровней, Кумоватов был старшим батальонным комиссаром, а в 1943-м получил звание полковника. И начальник контрразведки, отведя неприязненный взгляд от квадратного лица Кумоватова, буркнул себе под нос:
- Маршал Жуков задерживается…
- Почему? - Брови Кумоватова прыгнули вверх, он оглянулся на маячившего рядом Телешко. - И насколько?
Но начальник контрразведки, сухо козырнув, пошел прочь.
Выдержав секундную паузу, вслед за ним двинулся и полковник Чусов.
Дома у Гоцмана пахло лекарствами - остро и тревожно. Сам Гоцман огромной, тяжело дышащей глыбой громоздился на кровати, рядом с ним с озабоченным лицом сидел судмедэксперт - немолодой, седоусый подполковник медицинской службы Арсенин. Вслушивался в биение сердца через стетоскоп.
Фима Полужид, теребя в руках тюбетейку, нервно кружил по комнате и непрерывно что-то рассказывал, не обращая внимания на то, что никто его не слушает:
- …Та он и с детства такие номера откалывал. На Пересыпи как-то три некрасивых пацана привстали на дороге, как шлагбаум… Повытягали из карманов перья-кастеты и сами себе смелые стоят. С понтом на мордах - сделать нам нехорошо. Так Дава, ни разу не подумав, пожал им сходу челюсти… Они с такого «здрасте» побросали свой металлолом, схватили ноги в руки и до хаты - набрать-таки еще пять-шесть солистов до ансамбля. Ну, при такой заветренной погоде неплохо ж пробежаться… Таки нет! Он встал столбом.
- Фима, - еле слышно пробасил Гоцман, с трудом разлепив веки, - закрой рот с той стороны. Дай доктору спокойно сделать себе мненье.
- Мне не мешает, - отозвался Арсенин, откладывая стетоскоп и открывая потертый саквояж, стоявший на полу.
При виде шприца, извлеченного врачом из саквояжа, Фима умолк и, пятясь, поспешил ретироваться.
Галерея, на которую он вышел, вилась вокруг дома, старого одесского дома - давно вышедшего на пенсию инвалида, знававшего лучшие времена. И двор был такой же - похожий чем-то на двор Сеньки Шалого и еще на сотню других одесских дворов. Были тут и полуобгоревший каштан со стволом, иссеченным осколками недавней войны, и разрушенная авиабомбой стена каменного сарая, и покосившаяся голубятня, небрежно выкрашенная в синенький мирный цвет…
И конечно, тут была своя тетя Песя. Она смотрела на Фиму подозрительно и с любовью, как умеют только много пожившие одесские тети.
- Шо у нас случилось?
- Пара малозаметных пустяков, - любезно ответил Фима, облокачиваясь о перила. - Вам что-то захотелось, мадам Шмуклис?
- Немножечко щепотку соли. Эммик, такое счастье, надыбал глоссика…
- Два Больших Расстройства надыбал глоссика?! - изумился Фима. - Всего?! Или только плавники?
- Как есть всего! - гордо ответствовала тетя Песя.
- Так надо ж жарить. По такой густой жаре глоссик долго не протянет…
- А я за шо? - пожала плечами тетя Песя. Эммик, он же Два Больших Расстройства, - сын тети Песи, круглый, как шар, и нелепый, как вся жизнь, если взглянуть на нее с хвоста, - неторопливо вышел на галерею, прижимая к полной груди длинный нож и глоссика. Камбала энергично боролась за существование. Ее тинистые глаза смотрели на Эммика с ненавистью, а белое жирное брюхо словно пыталось его отпихнуть.
- Мама, он проснулся и не хочет, - обиженно сообщил Эммик, не давая камбале вырваться.
Тетя Песя, ахнув, бросилась к сыну:
- Не трогай нож, халамидник! Ничуть не трогай!…
Не ожидавший такой активности сын выронил нож, который смачно воткнулся в доски пола. Вслед за ним полетела и воспользовавшаяся минутной слабостью Эммика камбала. Мать и сын, ругаясь на чем свет стоит, бросились ее ловить. Снизу сцену, смеясь, наблюдал еще один сосед Гоцмана - седой дядя Ешта.
- Тетя Песя, я таки принесу вам соль и йоду, - прокомментировал Фима и пошел обратно к Гоцману,
По-видимому, самое страшное было уже позади. Арсенин вытирал несвежим полотенцем руки. На Фиму он для порядка шикнул, хотя тот всего-навсего аккуратно шарил по шкафчикам в поисках соли.
Машинально продолжая вытирать руки, врач вошел в комнату, где лежал Гоцман. Кроме кровати, огромного круглого стола и платяного шкафа, здесь из мебели больше ничего не было. Но на выгоревших обоях опытный глаз Арсенина - как-никак судмедэксперт, а в прошлом военврач - углядел нечто, что всякий назвал бы следами от детской кроватки и ножной швейной машинки.
Повыше на обоях темнели прямоугольники от когда-то висевших здесь фотографий и, видимо, портрета. «А сейчас ни одного снимка», - машинально отметил Арсенин, оглядываясь по сторонам. За его спиной хлопнула дверь - это Фима с солью вышел на галерею.
- Где ваша семья? - спросил Арсенин, отбрасывая полотенце и садясь в ногах кровати.
- Нету, - коротко обронил тот и, тяжело закряхтев, сел. - Так шо вы скажете за мой диагноз?
Арсенин, сжав губы, повелительно махнул рукой: мол, что это еще за штучки, а ну ложитесь!… Гоцман покорно подчинился.
- Когда был последний приступ?
- Давно.
- А в детстве часто было?
- Ну, было…
Арсенин понимающе кивнул.
- Есть такое вещество - адреналин…
- Знаю, - вставил Гоцман.
- Вот… В момент опасности у вас его вырабатывается слишком много. А сердце вы поизносили. И оно не справляется. Может плохо кончиться…
- Насколько плохо?
Арсенин сделал рукой жест, будто рвет что-то на мелкие части. Гоцман внимательно следил глазами за движениями его длинных пальцев.
- Та не смешите меня, доктор, - наконец обронил он. - Вас зовут?…
- Андрей Викторович. Арсенин Андрей Викторович…
- Вы, Андрей Викторович, человек новый. Еще не врубаетесь…
- Я врубаюсь, - покачал головой врач. - Но сердце-то - одно…
- Шо предлагаете? - деловито поинтересовался Гоцман и быстро добавил: - Только без больнички.
Арсенин со вздохом посмотрел на пациента.
- Изюм, курага, молоко - чем больше, тем лучше. Если понервничали, походите… Просто походите. Вообще побольше гулять, поменьше волноваться. Должно помочь.
- Угу, - промычал Гоцман. - Особенно в засаде. Прихватило сердце - встал, походил и полегчало…
- В крайнем случае вдохните поглубже и держите воздух, сколько сможете. И так несколько раз… Это тоже помогает. Упражнение японских самураев.
Гоцман подозрительно покосился на него:
- Откуда знаете за самураев?
- В тридцать девятом - Халхин-Гол, - неохотно пояснил врач. - И до этого Дальний Восток. Кое-чему обучился.
Он взял тонкими пальцами запястье Гоцмана. Холодные руки, подумал тот. И пальцы такие… длинные. Как у артиста.
- Попробуйте сейчас задержать дыхание. Чистоту эксперимента едва не нарушил смеющийся Фима, с порога во всеуслышание сообщивший:
- Тетя Песя купила глоссика…
Арсенин бросил на Фиму молниеносный взгляд, отчего тот закончил фразу уже шепотом, по-прежнему давясь от смеха:
- …а в нем два солитера и полкило гвоздей…
Но Гоцман этого уже не слышал. От тонких пальцев врача шла по телу спасительная прохлада, от выдоха, казалось, потускнел свет под потолком, и Гоцман, ни о чем не помня, падал в долгожданный спокойный сон, от которого ему становилось легче, легче, легче…
…День сиял над Одессой. Отличный день. Ровно дышало море, голуби чертили над крышами немыслимые фигуры, женщины казались ослепительными даже в скромных послевоенных нарядах. Дюк на своем постаменте доброжелательно смотрел вниз, на Потемкинскую лестницу, где целовались парочки, и на порт, в котором кипела работа. Весело шелестели по мягкому от жары асфальту новенькие троллейбусы. Афиши извещали о концерте несравненной Валерии Барсовой. И у Гоцмана было легко на душе.
Он шел на работу, провожаемый ревом огромной трофейной дуры, приемника «Телефункен», выставленного владельцем на подоконник, чтобы Утесова слышал весь двор. Открывая щегольскую карманную закрывашку и стряхивая в нее папиросный пепел, Гоцман улыбался, представляя, как хозяин приемника, крепкий мужик в галифе и майке, ест в глубине своей комнаты пшенку, любуясь самим собой на настенной фотографии - там, где он с двумя орденами Красной Звезды и медалью «За взятие Кенигсберга»…
Он шагал знакомыми до последнего дерева улицами, городом, где шла его жизнь и где ее подстерегало столько опасностей. С ним здоровались. И он здоровался в ответ, невольно подмечая детали, которые, может быть, никогда ему не пригодятся, но все же, все же…
За эти считанные минуты ему пожелали здоровья два пацана, возившиеся с велосипедом, женщина с полными ведрами воды, безногий чистильщик сапог и старшина конвойных войск МВД, сопровождавший с двумя солдатиками колонну пленных румын. Румыны шли вялые от жары, в поношенном обмундировании цвета хаки, с лопатами на плечах. И кто жадно, кто уныло смотрели на девушку, вышедшую из подъезда за руку с младшим братом…
Девушка сердито сдвинула брови, делая вид, что происходящее ее не касается. Худой румын лет двадцати пяти, шедший с краю колонны, шумно вздохнул, отводя глаза в сторону. «Лукотенант», - машинально подумал Гоцман, глядя на погоны с одной серебристой нашивкой.
- Марик, ты в школу или как?
Гоцман слегка вздрогнул от раздавшегося сверху крика. Так и есть - шестнадцатилетний Марик, крадучись, рвет куда-то вдоль стеночки, а бдительная мамаша высматривает его с балкона…
- В школу, в школу, - без всякой радости отзывается Марик.
- Так она в другой стороне, паразит!… Здрасте, Давид Маркович!…
Из соседнего подъезда, кряхтя, появился хромоногий фронтовик. Его младший, Сережка, тащил за отцом станок для заточки ножей. Вместе они установили его на тележку.
Вот с этими надо поговорить отдельно. Потому как дело серьезное.
- Доброго здоровьечка, Давид Маркович!…
Фронтовик сдернул с головы кепку. Гоцман уважительно пожал твердую, исполосованную шрамами руку. На гимнастерке соседа пестрели ленточки за ранения - три желтых и три красных.
- Как жизнь?
Фронтовик степенно прикурил, насладился первой затяжкой. И только потом ответил:
- Крутимся. Хошь не хошь, а крутимся!
- Ты Ваську-то на работу устроил? - серьезно спросил Гоцман.
Фронтовик только вздохнул, опустив глаза. Дескать, сам понимаю, что старший у меня шалопут и балбес, а поделать ничего не могу…
- Слышь, Захар, - так же серьезно продолжил Гоцман, посасывая папиросу, - вчера, часов так в пол-одиннадцатого, на углу Энгельса и Кирова…
- Не он! Точно не он! - живо перебил Захар. - Вчера, еще светло было, заявился задутый и залег. До сих пор лежит…
- …женщину раздели. А у ней часы были от мужа. Муж погиб в сорок четвертом. Сам понимаешь - память. Если твой… - Гоцман помедлил, - так скажи, чтоб вернул.
- Ей-богу, спал! - горячился фронтовик. - Я за полночь ворочался, от Васьки только храп стоял!
- Живет она на Энгельса, в номере пять, - договорил Гоцман. - Квартира двадцать восемь. Легкова Наталья Ильинишна.
Подмигнув и улыбнувшись слушавшему разговор взрослых Сережке («Сережка, помогай отцу!»), Гоцман зашагал дальше.
А Захар, решительно сплюнув, бросил сыну, чтоб присматривал за станком, и вернулся в квартиру.
Через минуту из окна на первом этаже послышался смачный звук удара и топот босых ног.
- Часы!!! У фронтовички!!! - ревел Захар. - Да шо ж ты за отродье!…
- Батя! - оправдывался заспанный Васька. - Не я! Клянусь - не я!
- А кто?!
Еще через мгновение Васька в одних трусах выпрыгнул из окна первого этажа. Разъяренный Захар высунулся следом, цапнув рукой воздух.
- Та не знаю, батя! - уже плачущим голосом выкрикнул Васька. - Но не я!
- Найди! - рявкнул грозный отец, бухнув кулаком по подоконнику. - Чтоб вернули, падлы! А то порву!…
- Так ты хоть штаны мне кинь! - взмолился Васька.
Сережка, молча наблюдавший эту сцену, вздохнул и перевел взгляд наверх. Там, над крышами, парили красавцы-голуби, и среди них знаменитый мурый николаевский. Только один такой был в округе - у Рваного…
Сидя на стуле, Гоцман следил за руками начальника уголовного розыска Одессы. Быстрые то были руки и точные, хоть и далеко им было по красоте до рук врача Арсенина. Нервозность, пожалуй, чувствовалась в этих руках. Отделяли они от пачки стопку чистых листов, сбивали их в ровную стопочку, на глазок, привычно определяли середину, от души крякали по дыроколу, пробивавшему два симметричных отверстия, складывали в серую потертую папку скоросшивателя и двумя резкими движениями завязывали замурзанные тесемки…
Над столом начальника всепонимающе смотрел из рамки товарищ Сталин в мундире генералиссимуса. В окно рвался птичий щебет. В графине - теплая, желтоватая от стекла водичка… Жара. Гоцман вздохнул, меряя шагами кабинет.
- Нет, операцию по Сеньке Шалому задумал ты казисто, не скажу дурного. - Полковник милиции Андрей Остапович Омельянчук, седоусый и крупный, похожий на Тараса Бульбу, отбросил папку в сторону и уставился на Гоцмана. - И балагула подставной - цикавая идея… Но зачем?! Зачем ты сам туда залез? Для покататься с ветерком? А если б он тебя признал? Та дырку б провертел в тебе - не к ордену, а так, для сквозняка?
- Сенька - залетный, - спокойно произнес Гоцман. - Всего месяц в городе. К тому же ночь…
- Согласен, - кивнул Омельянчук. - А если б кто признал из проходящих? Окликнул: здрасте, Давид Маркович, шо свеженького в уголовном кодексе? Тогда как?!
- Я ж повторяю - ночь…
- Обратно согласен! А к чему один попер на пять стволов?! Там народ с душком, очки не носит. К чему один?! Ты шо, броненосец?!
Гоцман снова вздохнул:
- Та если б я тех пацанов не взял на бздо, они бы начали шмалять, Андрей Остапыч… Сколько бы пальбы вышло - волос стынет. А там ребенок скрипку пилит, мамаша от ужаса умирает на минутку…
Омельянчук раздраженно нашарил на столе очередную папку, дернул за тесемки так, что они порвались. Посмотрел на Гоцмана, мерившего шагами кабинет.
- Та шо ты мечешься, как скипидарный?!
- Доктор сказал ходить, - пожал плечами Гоцман. - Вот и ходю. Полезно для здоровья.
- Ну раз сказал, ходи…
Оба умолкли. Раздражение повисло в воздухе, мешало двигаться. Омельянчук остервенело лупанул кулаком по дыроколу, но тот только жалобно чвакнул, пытаясь пробить толстую стопку листов. «От же ж зараза», - с сердцах сказал про себя Омельянчук.
- Ну хорошо… - наконец хмуро произнес он после паузы. - А Фима был к чему?
- Ты шо опять за Фиму, Андрей Остапыч? - выдохнул Гоцман.
- А то, - зло оскалился начальник УГРО. - В честь чего вор-щипач экстра-класса гуляет с вами до секретной операции, а?!
- Андрей Остапыч!…
- Нет, в честь чего?!
Омельянчук снова шарахнул по дыроколу.
- Ты дырку сделаешь в столе, - заметил Гоцман.- Шесть лет как Фима завязал, и вам за то известно.
Дырокол полетел в сторону. Омельянчук выскочил из-за стола.
- Да, он герой подполья - это я знаю! И в катакомбах газом травленный - за то не спорю! Но вся Одесса знает Фиму Полужида за щипача! Он же из желудка гаманец сработает на раз! И то, шо он - твой друг! Ты шо?… - Голос начальника внезапно стал испуганным. - Шо, опять?!
Гоцман набрал полные легкие воздуха, глаза его расширились, лицо побелело. Омельянчук схватился за графин, плеснул в стакан воды, но Гоцман отрицательно помотал головой, тыча пальцем в сердце, - не волнуйся, мол, так надо.
С шумом выдохнул воздух, снова порозовел. Объяснил испуганному начальнику:
- Доктор прописал. Для здоровья.
- А-а… - с облегчением кивнул Омельянчук и сам жадно выпил воду.
В это время в другом кабинете того же здания изнывающий от жары капитан Леха Якименко сидел за таким же, как у Омельянчука, письменным столом и корябал что-то ручкой в протоколе. Чернила в чернильнице заканчивались, и Якименко поминутно, еле слышно чертыхаясь себе под нос, скреб пером по высыхающему дну. Чертыхался он еще и потому, что рядом с угрюмо сидевшим перед ним Сенькой Шалым мухой вился развязный Фима Полужид.
- Та не гони мне, Сеня, не гони, - интимно нашептывал Фима Сене. - Тут уголовный розыск, а не баня, нема ни голых, ни дурных. В квартире у покойной женщины, мадам Коцюбы, битком шкафов. Следи за мыслью, Сеня… Там есть шкафы, у шкафов - дверцы. А по тем дверцам - отпечатки. Твои, Семен! Ты догоняешь или повторить?
- Да не был я на той квартире, - угрюмо повторил Шалый.
- Там отпечатки, Сеня, отпечатки… Как клопы, по всем шкафам!
- Да я на стреме стоял, - вяло произнес Сенька. - А шкафов не трогал…
- Во, молодец, - одобрил Фима, - на стреме… Это уже веселее.
Он кинул короткий взгляд на Якименко - мол, фиксируй. Капитан раздраженно ткнул пером в чернильницу.
- А кто стрелял? - продолжал плести свои сети Фима.
- Не знаю, - пожал плечами Сенька. - Или Кривой, или Дутый… не знаю. Там не могло быть моих отпечатков!
- Верю! - быстро воскликнул Фима. - Вот теперь - верю!
Сенька перевел растерянный взгляд с Фимы на Якименко:
- Так шо он мне тут расписывал?
Якименко без всякой симпатии взглянул на Фиму, но тут же соврал с простодушным выражением лица:
- Фима ошибся. То было не с мадам Коцюбой, а у Якова Бедовера.
- Во! - шлепнул ладонью по коленке Фима. - Вспомним за Якова Бедовера!
- Где прятали награбленное? - встрял, насупившись для полноты момента, Якименко.
Затравленный взгляд Сеньки Шалого заметался по комнате.
- Награбленное? - наконец выдавил он из себя.
- Нет, заработанное честным трудом! - рявкнул Фима. - Хватит Клару Целкин строить!
- Не знаю я ничего! - взвыл Сенька. - Вы других спрашивайте! Я не знаю!…
С полминуты Фима и Якименко молча смотрели, как Шалый, оскалив щербатый рот, дергая головой и вращая глазами, сползает со стула на пол и бьется, стараясь, впрочем, не травмировать раненую ногу. Наконец Фима взял его за шиворот.
- Сеня! - душевно произнес он. - Друг!… Не дай бог, конечно… Шо ты мне истерику тут мастыришь? Ты посмотри вокруг и трезво содрогнись! Ты вже ж с себе наговорил с вышку. Теперь тяни на снисхождение пролетарского суда. Мудрое, но несговорчивое.
- Других спросите! -жалобно протянул Сенька, но биться перестал. - Не знаю я…
Устало вздохнув, Фима присел перед Шалым на корточки. В его прозрачных глазах плескалось искреннее сочувствие.
- Сема, верни награбленное в мозолистые руки. Тебе еще с них кушать - подумай сам…
- Да шо ж такое, а… - Омельянчук, отдуваясь, пытался отцепить от стопки намертво въевшийся в нее дырокол.
- Дай я тебе прострелю эти несчастные дырки, - улыбнулся Гоцман.
Начальник УГРО, раздраженно сопя, отшвырнул папку вместе с дыроколом, поднял глаза на подчиненного.
- Объясни мне только одно… - начал Гоцман.
Но ему помешал сияющий Якименко, ворвавшийся в кабинет без стука.
- Разрешите, Андрей Остапыч?… Давид Маркович, Сенька Шалый раскололся! По семи эпизодам! И схованку, где заховали все бебехи, выдал!
- Так хватайте ноги в руки и тараньте его до того места, пока теплый! - рявкнул Гоцман. - Бикицер!
- Я уже отправил его с Фимой! - радостно закивал Якименко. - Дождусь грузовик и тоже поскочу!
Лицо Гоцмана потемнело.
- Шо значит «отправил его с Фимой»?! - взревел он. - Кто такой Фима?! Он сотрудник или кем?!
- Так я ж под конвоем, - растерянно пролепетал капитан.
Гоцман досадливо махнул на него рукой - проваливай!… Плотно закрыл за Якименко дверь и повернулся к Омельянчуку.
- Нет, мне это начинает сильно нравиться, - заметил молчавший до этого Омельянчук. - Отправил его с Фимой! А?!…
- За Фиму помолчим, - махнул рукой Гоцман, - ты лучше объясни, какой гэц тебя с утра укусил?…
- Жуков едет. - Омельянчук коротко взглянул на портрет над своим столом и вздохнул. - Под Помошной за пять минут до его эшелона рванули рельсу… И провода, подлюки, все пообрывали.
Гоцман присвистнул, потом рассудительно пожал плечами:
- Так это пусть у «Смерша» штаны преют.
- Или, - согласно кивнул Омельянчук, но тут же завелся снова: - А у нас здесь тихая полянка с лебедями, да?! Щипачи присматривают за мокрушниками…
И обмяк, успокоился, сел в кресло и поискал глазами дырокол.
- Ладно, иди. Докручивай Шалого и займись гоп-стопом на Арбузной. Час назад обрадовали…
Видавший виды серый «Опель-Адмирал» притормозил на некотором расстоянии от места происшествия. Где именно это место располагалось, Гоцман увидел издалека. Там пульсировала, размахивала руками, гомонила толпа любопытных. Мокрый от жары и напряжения оперуполномоченный Тишак честно пытался опросить свидетелей, но вместо этого получал кучу самых разнообразных сведений одновременно по меньшей мере от десяти человек. Вторая толпа, не такая людная, но тоже красноречивая, обступила медицинский фургон, куда под руководством судмедэксперта Арсенина грузили тела убитых. На проезжей части, опустившись на корточки, орудовал криминалист, немолодой усатый молдаванин Черноуцану. Его от напора любознательных горожан ограждали трое милиционеров.
Гоцман неспешно двигался к толпе. В нее только что влилась торговка семечками, логично рассудившая, что среди такого множества людей всегда найдутся голодные.
- Семачка, семачка! Жирна та хрустяща! - голосила она. - Лушпайки сами сплевутся!… Семачка!
- За что семачка? - осведомился Гоцман.
- За пять.
- А шо так кусается?
- Хай за три, но с недосыпом.
- За четыре с горкой… - Гоцман вынул кошелек и кивнул на убитых: - Кто их так?
- А я знаю? - пожала плечами торговка. - Семачка-то, посмотрите, як прожа-арена! Як ото-обрана…
Кинув торговке две монетки и ссыпав семечки в карман, Гоцман двинулся дальше. Тишак, изнемогая под натиском любопытных, жалобно повторял как заведенный: «Те, кто свидетели, стоят на месте. Остальные отойдите. Вы мне мешаете. Отойдите…»
Завидев Гоцмана, он умолк. Толпа тоже заметно притихла.
- Всем два шага назад и дышать носом, - негромко произнес Гоцман, обводя взглядом лица людей. Его просьба была немедленно выполнена.
- Давид Маркович! - радостно загомонил кто-то из первых рядов. - Таки вам здрасте! Вы видали, шо творится тут с утра?!
Молчание Гоцмана было выразительным. Толпе ничего не оставалось, как последовать его примеру.
- Нападение на инкассаторов, - моргая от волнения, заговорил Тишак. - Случилось полтора часа назад. Несли деньги из артели шорников до банка. Двое убитых, один сбежал в подворотню… Раненый. Сейчас сидит - вона, сам не в себе. Михальнюк фамилия.
Гоцман сделал короткий жест рукой, и толпа послушно расступилась, открыв сидевшего на краю тротуара невзрачного мужичонку. Не обращая ни на кого внимания, он раскачивался из стороны в сторону и что-то бубнил.
- Еще что? - спросил Гоцман, мельком взглянув на Михальнюка и доставая из кармана горсть семечек.
- Нападавших, по словам очевидцев, было трое, - потерянно произнес Тишак.
Очевидцы тут же начали его дополнять, но, подчинившись выразительному взгляду Гоцмана, умолкли.
- Подъехали на «Додже», - продолжал оперативник, - на нем же и уехали. Один был за рулем, двое стреляли. В военной форме. Других примет никто не помнит, все было очень быстро…
- Блондины, брюнеты, толстые, худые? - обронил Гоцман, сплевывая шелуху.
- Никто не знает, - бойко высказался морщинистый старичок в потертом пиджаке, - они же с ходу начали палить!
Гоцман посмотрел на старичка, и того быстро утянули за полу пиджака обратно в толпу.
- А инкассаторы что, пешком гуляли? - поинтересовался Гоцман у Тишака. - Физкультурники?
В толпе кто-то хихикнул, на него зашикали.
- Машина сломалась, - объяснил Тишак, - а идти тут три квартала…
Криминалист Черноуцану, прежде чем начать говорить, долго морщил лоб, вздыхал, пожимал плечами, вытягивал нижнюю губу, теребил усы. Гоцман знал эту его особенность - предварять доклад долгим мимансом - и потому не торопил.
- Я нашел три гильзы, - наконец медленно, как бы нехотя заговорил Черноуцану. - Две предположительно от «вальтера», одна от «парабеллума». Гильзы нападавших… Никто из инкассаторов оружие не достал, не успел. Стреляли метров с трех… Асфальт сухой. Поэтому след шин не обнаружился. Больше ничего пока…
- И сколько взяли? - обернулся Гоцман к Тишаку.
- По словам инкассатора, - тот кивнул на Михальнюка, - сорок две тысячи шестьсот семнадцать рублей.
Хрустя семечками - не обманула торговка, были они и впрямь хороши - и не обращая внимания на людей, провожавших его взглядами, Гоцман направился к фургону «скорой помощи». Рядом с крылом полуторки стоял Арсенин.
- Как самочувствие? - тихо поинтересовался он. Гоцман нетерпеливо отмахнулся, кивнул на фургон.
- По одному огнестрельному ранению, - так же негромко сказал Арсенин, - в сердце и сонную артерию. Скончались сразу…
- Ворошиловские стрелки, - скрипнул Гоцман зубами. Мотнул головой в сторону уцелевшего инкассатора: - А этот?
- Ерунда. Легкая царапина плеча, но сильный шок. Говорит бессвязно…
Гоцман еще раз пристально взглянул на инкассатора. Михальнюк по-прежнему сидел на тротуаре, раскачиваясь и что-то горячечно бормоча.
- Та-ак… - протянул Гоцман, неспешно стряхивая шелуху в водосток. - Значит, говорить не может, а сумму помнит до рубля? И живой еще? Тишак, вези-ка этого царапнутого до себя и крути ему антона на нос, пока не расколется.
- Думаете, он? - приглушенно прошелестел Тишак
Гоцман кивнул и добавил:
- Да, и держи еще в голове вторую занозу - инкассаторская машина. Шо сломалось, отчего, когда, кто знал, где починяют?… Взгляни у светлые глаза водителя-в общем, бикицер… Я буду через три часа.
Гоцман сел в машину и уже закрывал дверцу, когда в окошке появилась разъяренная потная физиономия директора артели шорников.
- Значит, уезжаете?! А искать кто будет?! Это ж наши трудовые гроши! Моя артель горбатится, ни дня, ни ночи! А какой-то поц делает сиротами детей, с подлючей мыслью пожировать на наши кровные?!
- Калитку закрой, - мирно заметил Гоцман. Опешивший директор отпустил дверцу, Гоцман захлопнул ее.
- И это все, шо вы имеете сказать?! - взвизгнул директор. - И это лично Давид Гоцман, которого мы держим за легенду уголовки?!
- В три часа придешь до моего кабинета, - перебил его Гоцман, - перекинемся за твои деньги и за убитых инкассаторов. Неси ихние личные дела и прочие подробности. А пока не делай мне нервы, их есть где еще испортить… Поехали.
Директор спрыгнул с подножки. «Опель», натужно зарычав, круто развернулся посреди Арбузной улицы.
Одесский вокзал по-прежнему гудел сдержанным хором нетерпеливых голосов. По-прежнему переминались перед зданием солдаты оцепления, нервно покуривали на перроне ответственные товарищи. Но внимательный взгляд заметил бы и кое-какие перемены. Не было старого рабочего, старавшегося запомнить текст приветственной речи, не было маляров, торопившихся закончить работу…
- И как вы думаете он поедет? - негромко переговаривались принаряженные одесситы, толпившиеся с букетами в руках перед оцеплением.
- Шо за вопросы?… Конечно, по Пушкинской и свернет на Дерибасовскую. Не проехать по Дерибасовской - это ж все равно шо сильно обидеть Одессу…
Перед цепью солдат, пронзительно завизжав шинами и заставив людей испуганно шарахнуться в сторону, замер «Виллис». Вестовой, выпрыгнувший из джипа, заученным движением показал начальнику охраны пропуск и бегом бросился к вокзалу.
В конце перрона Кумоватов и Телешко, измученные бесплодным ожиданием, без всякой надежды вглядывались в уходящие вдаль пути. Все возможные соображения были высказаны, все уместные шутки озвучены. Обменивались утомленными взглядами, вздыхали. И не сразу услышали топот бегущего к ним со всех ног человека.
Вслед ему смотрели десятки встревоженных глаз.
- Ну?! - выдохнул Кумоватов, глядя на вестового.
- Маршал въехал! - задыхаясь, отрапортовал тот.
- Куда въехал?! - судорожно сглотнул Телешко.
- В Одессу…
Первый и второй секретари горкома обменялись растерянными взглядами. Происходившее было выше их разумения.
- И где? - наконец промычал Кумоватов, тыча пальцем в сторону путей. - Где он въехал-то?
- На машине въехал, - наконец восстановив сбитое бегом дыхание, объяснил вестовой. - Приказал всем срочно прибыть в штаб округа…
Некоторое время над перроном висела гнетущая тишина.
Первым опомнился Кумоватов. Отстранив вестового, он быстрым шагом, почти сразу перешедшим в заполошный бег, бросился к выходу на вокзальную площадь. За ним устремился Телешко, а там и остальные встречающие.
Перед подъездом дома по улице Островидова, 64, толпились потрясенные одесские пацаны. С немым восторгом они разглядывали две запыленные черные машины - «Мерседес-Бенц» и «Бьюик». Водитель «Мерседеса», лейтенант в танкистской форме, со значительным видом прохаживался рядом, делая вид, будто не замечает жадных мальчишеских взглядов.
А по бескрайним коридорам второго этажа штаба Одесского военного округа размашистым шагом двигался коренастый человек лет пятидесяти. Его крупное решительное лицо, словно высеченное скульптором, было усеяно гневными красными пятнами. На груди при каждом шаге прыгали три Золотые Звезды Героя Советского Союза.
Рядом с новым командующим округом шли - вернее почти бежали - Чусов, Мальцов, Омельянчук, начальник штаба округа генерал-лейтенант Ивашечкин, порученец маршала генерал-лейтенант Минюк, адъютант подполковник Семочкин и несколько офицеров из личной охраны.
- Мы - страна-победитель! - на ходу говорил Жуков, сопя от гнева. - Мы год как закопали Гитлера! Всю Европу поставили на карачки! И что?! Что, я вас спрашиваю?!
Он не глядя отшвырнул фуражку, которую нес в руках. Адъютант подхватил ее на лету.
- Особо тяжкие снизились на десять процентов, товарищ Маршал Советского Союза, - виновато вставил Омельянчук. - А раскрываемость возросла на двенадцать процентов…
- Мне цифры в нос совать не надо, - бросил в ответ маршал.
Он остановился так же резко, как и шагал. Провел платком по вспотевшему лбу, на котором взбухли крупные вены, двинул нижней челюстью. Гневный взгляд голубых глаз остановился на Мальцове.
- Кто?…
- Военный прокурор округа полковник юстиции Мальцов!
- Где мирный сон, Мальцов?! - рявкнул маршал. - Страна поднимается из руин, а какие-то недобитки взрывают железные дороги!
Адъютант Жукова, не оборачиваясь, сунул маршальскую фуражку одному из офицеров охраны. Второму приказал вполголоса:
- Воды и полотенце маршалу. Быстро…
- Да как взрывают! - продолжал греметь Жуков. - Под самым носом! Здесь что, фронт?! Передовая линия?!
В коридоре показалась толпа, в ней преобладали штатские, но встречались и военные мундиры. Запыхавшиеся Кумоватов, Телешко, начальник железной дороги директор-полковник Горский, следователь Максименко и другие, затаив дыхание, смотрели на легендарного военачальника.
- Эт-то что еще за безобразие?… - процедил Жуков, окидывая новоприбывших взглядом.
Стремительно прошагав несколько десятков метров, он ткнул пальцем в плечо Кумоватова:
- Что за дрянь такая? Вся страна голодает, а тебя, как борова, раздуло!…
- Я… - мгновенно вспотел секретарь горкома. - У меня нарушенный обмен веществ…
- Жрешь много!… «Обмен веществ»! - брезгливо передразнил Жуков. - Кто такой?
- Первый секретарь горкома КП(б)У Кумоватов Михаил Мефодьевич, - тихо произнес тот.
Новый командующий на мгновение осекся и даже нахмурился с досады, понимая, что, видимо, хватил лишку. Но тут же взял себя в руки.
- «Ты одессит, Мишка, а это значит…» Что?! - огорошил он Кумоватова вопросом.
- «Что не страшны…» э-э… - выдавил из себя угодливо-растерянный смешок секретарь горкома, - мене ни горе, ни беда…
- Ни хрена это не значит! - рявкнул трижды Герой. - Значит, что бардак в Одессе! Я въехал в город, как к себе домой! Дрыхнут на постах! Ни проверки документов, ни досмотра!
- Было дано распоряжение не задерживать машины маршала, - уточнил Кумоватов.
- Не звезди мне в нос!… - Сорвавшись с места, Жуков зашагал дальше, свита бросилась за ним. - Я им снес шлагбаум, они не пикнули! И не твое это дело - посты!… Где начальник контрразведки округа?…
Худощавый полковник МГБ поспешно сделал шаг вперед. Обернувшись к нему, Жуков, словно метлой, прошелся пренебрежительным взглядом по его лицу и остановился на маячившей на заднем плане растерянной физиономии Максименко.
- Что здесь делаешь, майор?…
- Старший следователь МГБ майор Максименко, - зачем-то пролепетал помертвевший от ужаса следователь.
- Вижу, что МГБ… - Взгляд Жукова равнодушно скользнул по синим просветам золотых погон. - Где старшие по званию? Мне что, с тобой обсуждать ситуацию в округе?
- Э-э… генерал Худимов просил передать, что… - начал было Максименко, но умолк, потому что понял: Жуков уже потерял к нему всякий интерес. Теперь он смотрел на начальника контрразведки округа.
- Почему меня пропустили через посты?! Почему не стреляли?! Не преследовали?!
Полковник понуро опустил голову.
- Виноват, товарищ Маршал Советского Союза…
- Под арест, - сухо бросил Жуков в пространство. - Кто первый зам?
- Полковник МГБ Чусов. - Чусов шагнул вперед, козырнул.
- Вы - начальник контрразведки.
- Есть…
Впереди по ходу движения возникли высокие, предупредительно распахнутые двухстворчатые двери - вход в кабинет командующего округом. Над столом возвышался большой портрет Сталина. Жуков решительно устремился туда, на ходу продолжая говорить:
- Первое. Сегодня к двадцати ноль-ноль всем подготовить отчет по состоянию дел. Никакого словесного поноса! Только факты! Второе… Предложения - как думаете выбираться из этого дерьма!… Третье…
Что именно предлагал Маршал Победы на третье, новый начальник контрразведки округа полковник Чусов уже не услышал. Впустив в кабинет Жукова и толпу свиты, рослый капитан из личной охраны маршала быстро притворил обе створки высокой двери и встал рядом, всем своим видом показывая, кто здесь главный.
Другие офицеры охраны споро и деловито, будто их только к этому и готовили в военном училище, снимали с арестованного полковника ремень с кобурой, извлекали из карманов кителя документы… Резкое, ястребиное лицо бывшего начальника контрразведки было неподвижно, только под левым глазом судорожно билась одинокая жилка.
Рука Чусова непроизвольно дернулась к козырьку фуражки, но на полпути замерла. Он чуть заметно поклонился арестованному и поспешно направился к кабинету командующего. Рослый капитан охраны, скользнув глазами по погонам Чусова, вежливо отступил и приоткрыл створку дверей.
- …рассупонились?!! - выплеснуло в коридор львиный рык Жукова. - Решили - можно?! Ни хрена нельзя!!! Считайте, что снова у меня на фронте!…
В конце коридора показался запыхавшийся старший лейтенант. В его руках были чистое полотенце и кувшин с водой. Капитан охраны снова приоткрыл дверь, впуская его в кабинет.
- Вас, товарищи, конечно же, интересует, почему меня назначили командующим Одесским округом, - говорил между тем Жуков, тяжело упираясь кулаками в столешницу. - По этому поводу могу рассказать вам одну поучительную историю… Замерз как-то зимой, в лютые холода, воробей. Валялся себе замерзший на дороге. Тут шла по своим делам корова, задрала хвост и кое-что сделала… - По кабинету порхнул чей-то робкий смешок, впрочем не встретивший поддержки. - Прямо на воробья. Воробей понемногу отогрелся, ожил, расправил перья и сдуру зачирикал, А тут откуда ни возьмись - кошка!… Набросилась на воробья и сожрала его одним махом.
В кабинете воцарилась мертвая тишина. Старший лейтенант, принесший кувшин, застыл на месте.
- Ну, к чему я вам это рассказал?… А?… Молчание явно затягивалось. Маршал Победы наставительно поднял к потолку палец:
- Видимо, не надо было чирикать…
Новый командующий Одесским военным округом вступил в должность…
