1
«Мена Хаус» и «Зимний дворец»
«И всякому человеку Мы прикрепили птицу к его шее и выведем для него в день воскресения книгу, которую он встретит разверстой: „Прочти твою книгу! Довольно для тебя в самом себе счетчика!“»
Коран, 17 сура (14, 15)
«Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного!» — так начинаются записки Омара Муссы. «Перед вами — слова состарившегося преступника, жить которому, вероятно, осталось недели две, может, пару месяцев, и которого муки совести довели до отчаяния. Перед вами тайны, известные Омару Муссе, которые он никому прежде не поверял, потому что, с одной стороны, нет смысла в громких речах, ведь Аллаху ведомы самые темные тайны, с другой стороны, мне не поверила бы ни одна живая душа. Да, я взял на себя грех, но было это предрешено судьбой и случилось по воле Всевышнего, прощающего нам все грехи, кроме неуважения к Нему. Такого я не позволял себе никогда. Как никогда не нарушал поста в девятый месяц и всегда помнил о ночи, когда на землю был спущен Коран. Я совершил паломничество в Мекку, считал долгом ежедневное вознесение молитвы и омовения, а когда дела мои шли хорошо, платил налог на содержание бедных. Вино, свинина, кровь и умершие своей смертью животные вызывали у меня отвращение. Женщины, повстречавшиеся мне на жизненном пути, не имели причин для жалоб, а та, с которой я сочетался браком, переживет меня».
Омар Мусса имел бы полное право быть довольным своей жизнью, начавшейся незаметно, как путь Моисея, и ожидать места в Саду Вечности, которое ждет каждого истинно верующего, если бы не бремя, возложенное на него около полувека назад, когда ему довелось увидеть вещи, которые не созерцал прежде ни один смертный. После чего его скромная жизнь начала меняться день ото дня.
Чтобы ясно представить себе весь путь Муссы, необходимо ознакомиться с его жизнью — такой, как помнит ее он сам или как ему о ней рассказывали. Его рождение было темным, как песчаная буря, он не знал ни отца, ни матери — ему еще и двух дней от роду не было, когда его положили в кожаный мешок и привязали к щеколде ворот караван-сарая, расположенного напротив отеля «Мена Хаус». Старый Мусса, владелец семи верблюдов и отец многих детей, взял ребенка в семью (одним ртом больше, одним меньше) и воспитывал, как своего собственного. Много раз за год на щеколде, на которой нашли ребенка, появлялся мешок с деньгами, и никто не догадывался о его происхождении, тогда как его значение было ясно всем.
Первые воспоминания Омара относятся к возрасту лет трех, не позднее. Когда старый отец Мусса, худой, морщинистый мужчина с черными бородой и бровями над глубоко посаженными глазами, вложил в его маленькие ручки огромный набут, он едва мог ухватить его. Эта деревянная, обитая гвоздями палка, по словам Муссы, символизировала мужскую силу — чего в тот момент Мусса понять еще не мог. Зато он неплохо научился с ней обращаться и изо всех своих детских сил бил ею по коленям верблюдов Муссы, чтобы они опустились на землю, согнув сначала передние, затем задние ноги. Он часто видел, как это делают другие. Этот способ используется и по сей день, чтобы дать возможность всаднику сесть на верблюда.
Иностранцы из отеля «Мена Хаус» находили забавным то, как мальчик помогал им забраться и слезть с верблюда, провожая их к пирамидам, и не скупились на деньги. Пара пиастров была в то время большими деньгами для сына пустыни, однако иногда он приносил и по пять, и по шесть монет. В его сводных братьев вселяло зависть то, что самый младший зарабатывал больше всех. И ему пришлось вырыть себе укрытие возле уборной, где ужасно пахло, зато он мог быть уверен, что туда редко кто заглянет.
Странное дело — несмотря на то что мальчик жил практически в тени пирамид, он фактически не воспринимал их. Для него это были просто горы, чьи вершины скрывались в облаках. Он не видел в пирамидах творения рук человеческих. Из-за этого Омар не понимал и трепета, который испытывали приезжие при виде громад пирамид.
Больше всего здесь было англичан — аккуратно и элегантно одетых мужчин, иногда в сопровождении накрашенных женщин, приехавших в пустыню лишь для того, чтобы увидеть пирамиды. Они останавливались в шикарном отеле «Мена Хаус», в который простым людям доступ был заказан даже старому, всеми уважаемыми Муссе, о котором ходил слух, что тот лично провожал лорда Кромера на вершину самой большой из пирамид. И хотя некоторые из местных жителей регулярно получали работу в запретном отеле, им строго-настрого запрещалось кому-либо рассказывать О том, что происходит за выкрашенными охрой стенами.
В то время как старшие не слишком интересовались закрытым прибежищем иностранцев — любой из них легко мог представить себе, как живут богатые иностранцы, — для окрестной молодежи отель стал объектом постоянного любопытства, и одно только утверждение, будто кому-то удалось проникнуть до стойки портье, будь то в качестве носильщика багажа или под предлогом передачи сообщения, мгновенно приковывало всеобщее внимание к герою. Поэтому и Омар ничего не желал более страстно, чем хотя бы одной ногой ступить в недоступный «Мена Хаус». Не единожды забирался он по заросшей стене и проскальзывал мимо садовников и охранников ко входу, надеясь бросить хоть один взгляд в запретное царство, но каждый раз одетые в белое швейцары замечали его прежде, чем он успевал осуществить намерение, и прогоняли его ударами кнутов.
Так что день, когда Омар впервые получил возможность переступить порог «Мена Хаус», ярко запечатлелся в его памяти. В тот день — точную дату он позже вспомнить уже не смог — султан Фуад, сын кедива Исмаила, внук Ибрагима-паши и правнук великого Мохаммеда Али, приехал в черном экипаже, чтобы воздвигнуть египетский флаг на Великой пирамиде. На султане был темный костюм, в остальном он также немногим отличался от англичан, останавливавшихся в отеле.
Омар был несколько разочарован: он иначе представлял себе султана. Но утром того дня старый Мусса собрал возле себя сыновей и произнес речь, которая запомнилась Омару. «Сегодня, — сказал Мусса, сопровождая свои слова энергичной жестикуляцией, — великий день в истории Египта. И каждый из нас может гордиться тем, что он египтянин. И однажды наступит день, когда не англичане будут властвовать над египтянами, а египтяне над англичанами».
Итак, Омар начал гордиться, но значительно больше его интересовали солдаты, одетые, в отличие от султана, по-восточному, вооруженные саблями и ружьями и пронзавшие хмурыми взглядами любого осмелившегося подойти к свите султана чересчур близко. Омар стоял со своим верблюдом у Великой пирамиды, как ему и повелел Мусса, и приветствовал посетителей.
Фуад заметил его и подошел к мальчику, который с удовольствием провалился бы в этот момент сквозь землю. Однако он стоял как вкопанный, вцепившись в свой набут.
— Как тебя зовут? — спросил султан с улыбкой.
— Омар, — ответил мальчик, — сын Муссы.
— И ты погонщик верблюдов?
— Да, — ответил Омар едва слышно.
Султан громко рассмеялся, так как ему в голову пришла забавная мысль:
— Можно, я поеду обратно на твоем верблюде? — Приближенные удивленно переглянулись.
Омар часто закивал.
Между тем подошел старый Мусса. Он попросил прощения у султана за скупость сына на слова.
— Он скромен, высокий господин, — найденыш, которого я воспитал вместе со своими собственными детьми!
Омар почувствовал себя в этот момент совсем маленьким и ничтожным. Зачем Муссе понадобилось упоминать о его темном прошлом? Омару стало стыдно.
После того как султан спустился с пирамиды, Фуад — подошел к Омару; тот заставил своего верблюда опуститься на колени, и султан поднялся на спину животного.
— К отелю «Мена Хаус»! — крикнул он, и Омар повел своего верблюда с султаном на спине к отелю. Солдаты прокладывали Омару путь сквозь толпу, люди по обе стороны от процессии хлопали в ладоши и восславляли султана. Перед входом Омар помог султану спуститься с животного. Кто-то из окружения султана сунул в руку Омара пару пиастров, и тот уже собирался увести верблюда, когда Фуад спросил маленького погонщика верблюдов, не выпьет ли тот с ним лимонада. Омар было отказался, он не хотел пить, но вновь появился Мусса, кивнул и подтолкнул Омара к высокому гостю. Рука об руку с султаном Омар вошел в холл отеля.
Ему в лицо ударила прохлада. Каменные полы были покрыты коврами. Хотя на улице был ясный день, все ставни были закрыты, на потолке же горели синие и красные лампы. Стены были украшены плиточным орнаментом. Хорошо одетые женщины и мужчины расступились, позволяя Омару и султану пройти.
— Лимонад для меня и моего маленького друга! — приказал султан, и мгновенно перед ними возник служащий отеля, одетый в белое. В его руках был поднос, на котором стояли два бокала в форме тюльпанов, наполненные зеленым лимонадом. Омар никогда не видел такого зеленого лимонада. Перед пирамидами продавали красный чай из мальвы, но чтобы зеленый лимонад?
Омар сомневался, что нечто зеленое вообще можно пить. Но султан Фуад взял свой бокал, поднес его к губам и посмотрел на мальчика в ожидании, чтобы тот последовал его примеру. Что оставалось делать Омару, как не взять второй бокал и выпить? Вкус сладкой воды не только был незнаком ему, но оказался настолько неприятен, что он почувствовал тошноту и бросился бежать, расталкивая тесно стоявших людей руками, наружу, где он мог выплюнуть зеленый лимонад.
Начиная с того самого дня сводные братья так возненавидели его, что Омару часто приходилось терпеть наказания за провинности, в которых его обвиняли и к которым он на самом деле не имел никакого отношения.
Старый Мусса был не только верным слугой Аллаха, но и мудрым человеком, несмотря на то что никогда не учился. Однажды он собрал свое многочисленное семейство перед хижиной, чтобы зачитать им суру из Корана. Как и любой верующий, он знал наизусть все суры, в этот же раз остановился на двенадцатой.
«Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного!» — и начал рассказывать об Иосифе, который поведал отцу о том, что видел во сне одиннадцать звезд, и солнце, и луну, и все поклонились ему. И призвал тогда отец сына не рассказывать братьям о своем сне, чтобы не вселить зависть в их души, что в результате и произошло. Братья столкнули Иосифа в колодец, где его нашли люди, шедшие мимо с караваном и продавшие его за пару дирхемов человеку по имени Потифар.
Пока отец рассказывал, сыновья вставали один за другим, потому что понимали намерение отца, и только Омар остался сидеть перед ним. Стрекотание цикад, доносившееся с берега канала, нарушалось только отголосками музыки из парка «Мена Хаус». Огни мерцали перед дверями караван-сарая, то там, то тут можно было расслышать смех, затерянный в теплой ночи.
— Ты знаешь продолжение истории? — прервал Мусса долгое молчание.
Омар покачал головой.
Тогда Мусса продолжил рассказ для одного Омара. Он рассказал о том, как Иосиф стал управляющим, о преследованиях жены Потифара, приговоре на основе ложного обвинения и успехе Иосифа в качестве толкователя снов фараона, сделавшего его своим поверенным. Мусса рассказывал о мужестве Иосифа, когда его голодные братья пришли к нему просить зерно, и тот им простил.
Когда Мусса закончил свой рассказ, уже стемнело, но Омар был бодр, потому что начал понимать, почему отец рассказал именно эту суру. Он, Омар, был чужим, тем, кого никогда не признают его сводные братья. Но не эта ли сура рассказывала также и о том, что отвергнутые способны на великие дела? В своих мечтах мальчик видел себя советником султана, носящим европейскую одежду и ездящим гулять в черной карете, и в ту ночь Омар решил последовать примеру Иосифа.
Но Омар был погонщиком верблюдов, возившим иностранцев от отеля к пирамидам за пару пиастров, и носил длинные одежды вместо желанного костюма: братья звали его Омар Эфенди, что соответствовало обращению к уважаемому человеку, по отношению же к нему, подростку, звучало издевательски.
В мире был только один человек, которому Омар доверял, звали его Хасан, и был он инвалидом — микассой, какие тысячами населяют Каир. Хасан был стар, очень стар, он сам не знал собственного возраста, не знал, где и когда был рожден, и у него не было ног. К его коленям были прикреплены обрезки автомобильных шин. Так он и передвигался, толкая перед собой ящичек, украшенный осколками зеркал и обрывками бус, с помощью которого зарабатывал на жизнь. Хасан был чистильщиком обуви, его деревянный ящичек служил подставкой для ног клиентов, а в нем хранились кремы и щетки для обуви. Так, каждый день его можно было увидеть перед «Мена Хаус» предлагающим свои услуги входящим и выходящим: он бил щеткой по своему ящику и выкрикивал единственное известное ему английское слово: «Polishing, polishing! — Чистка обуви!»
Хасан видел жизнь на уровне обуви: для микассы человек кончается у талии, то, что выше, оказывалось за пределами его зрительного восприятия. Хасан мог восхищаться браслетами женщин, а ноги француженки в туфлях на высоких каблуках возбуждали его воображение.
Он привык смотреть на людей снизу вверх, и это не оскорбляло его. Ему также не мешало выказываемое неуважение, когда люди в его присутствии обсуждали вещи, не предназначенные для посторонних ушей. Хасан был «ничем» и поэтому знал больше остальных.
Он знал большинство гостей отеля по именам, знал о причине их пребывания, а тех, кому он хоть раз чистил обувь, он легко мог отнести к определенному социальному классу. Потому что, по утверждению Хасана: «Человека выдает его обувь!»
По его мнению, новая обувь не многого стоила. Только выскочки постоянно носят новую обувь, хороший человек бережет свою обувь и носит ее с уважением, и это видно по обуви. Обувь всегда должна выглядеть так, будто ее носил еще ваш отец на собственной свадьбе, — так хорошо сохранившейся; прежде всего это свидетельствует о том, что ее хозяин не обременен ни грязной работой, ни долгой ходьбой. При этом Хасан обычно останавливал взгляд на своих стершихся шинах, а Омар — на своих босых ногах.
В доме инвалидов в Айн эль-Сира Хасан научился чтению и письму, и когда хватало времени, старик обучал мальчика, вычерчивая слова Корана палкой на земле перед зданием отеля. Когда Омару исполнилось десять лет, он уже мог написать и прочесть первую суру, начинавшуюся словами: al-hamdu lillahi rabbi l-alamima r-rahmani r-rahimi — Хвала Аллаху, Господину миров, Милостивому, Милосердному.
Омар мечтал пойти в школу, что старый Мусса ему строго-настрого запретил. Сам он в школу не ходил, а ведь многого добился в жизни, сделал такое состояние, что смог себе позволить воспитать чужого ребенка по имени Омар Эфенди.
Омара задели слова отца, и он, плача, побежал к Хасану, который занимался перед отелем своим «polishing». Закончив трудиться над туфлями хорошенькой англичанки, он заметил Омара и помахал ему, стуча одновременно щеткой по ящику и выкрикивая: «Чистка обуви! Один пиастр!»
Затем он увидел слезы в глазах мальчика и сказал: «Есть два типа слез египтян — это слезы счастья и слезы горя. Я очень ошибусь, если скажу, что ты плачешь от счастья».
Мальчик вытер глаза ладошкой и покачал головой, затем уселся рядом с микассой на землю.
— Я попросил Муссу, — сказал он, запинаясь, — отпустить меня в школу…
Хасан прервал его:
— Могу себе представить, что он тебе ответил: зачем тебе школа? Ведь сам он в школу не ходил, а многого добился в жизни, так?
Омар кивнул. И сквозь очередной приступ рыданий проговорил: «И еще он сказал, что смог себе позволить воспитать чужого ребенка по имени Омар Эфенди!» Плача, он спрятал лицо в ладони.
— Слушай меня, мальчик, — старик положил свои грязные, высохшие руки ему на плечи. — Ты молод и умен, у тебя есть пара ног, которые отнесут тебя туда, куда ты пожелаешь. Имей терпение. Аллах укажет тебе путь. Твоя судьба предначертана, как путь звезд. Если Аллах захочет, чтобы ты пошел в школу, ты пойдешь туда. Если же он решил, что ты останешься погонщиком верблюдов, ты пробудешь им всю свою жизнь.
Слова старика утешили мальчика, и он, несомненно, стал бы ждать исполнения своих желаний и того момента, когда Аллах укажет ему предначертанный путь, если бы не тот жаркий ноябрь, когда ветер вздымал в воздух тучи песка, так что небо темнело — и так семь дней без передышки. Глаза слезились, и никто не решался покинуть стены домов без платка, закрывавшего рот от песка. Люди молились о дожде, но Аллах посылал лишь жаркий безжалостный ветер, перехватывавший дыхание.
На восьмой день, когда ветер утих и люди и животные, как обычно, показались из своих убежищ, чтобы вдохнуть свежего воздуха, одного среди них не было — старого Муссы. Его сердце не выдержало безумства стихии.
Его голову укрыли белой простыней, и так сидел он, как привидение, два дня в своем высоком кресле, повернутый лицом в сторону Мекки, потому что места для носилок в доме не было, а человек, готовящий покойников, нашел время лишь позже. Слишком много жизней унес с собой ветер.
Впервые Омар увидел смерть совсем близко, и мертвый Мусса под белой простыней привел его в такой ужас, что он сбежал к Хасану и поклялся, что никогда более не войдет в дом с покойником.
— Глупец! — разбушевался тот. — Ты что думаешь, что глубокой ночью, когда воют шакалы, он поднимется и пройдет сквозь двери или вознесется на небо, как это утверждают неверные? — И он сплюнул в песок.
Омару стало стыдно; он стыдился своего страха, а боялся — неизвестного.
— Что говорят неверные? — спросил он внезапно.
— Ах, вот оно что! — Хасан ответил неохотно и вытер лоб рукавом; затем качнул головой в сторону «Мена Хаус»: — Одни неверные: англичане, французы, немцы. Одни евреи и христиане! — И он вновь сплюнул, как будто произнесенное вызывало у него отвращение.
— Но ты живешь за счет этих неверных! — воскликнул Омар. — Как ты можешь их презирать?
— Аллаху ведомы мои дела, — ответил Хасан, — и он до сих пор не дал мне знать, что я ему неугоден.
— Значит, я поступаю согласно его воле.
Микасса пожал плечами и потянулся.
— Что мне делать? Если Аллах не желает, чтобы я просил милостыню и крал, он должен быть доволен, что я чищу обувь неверных. — При этих словах он вновь начал стучать щеткой по ящику. «Polishing, polishing, Sir!»
Высокий мужчина, одетый в униформу цвета хаки, вышел из отеля, взглянул на солнце, расплывшееся в мареве на западном склоне неба и, направившись к Хасану, поставил ногу на его ящик. Хасан принялся за работу, сопровождая ее театральными жестами и изображая танцора с саблей.
— Достойный господин, — обратился Хасан к Омару, не отрываясь от работы, — это видно по его обуви.
— Неверный в хорошей обуви! — поправил его Омар.
Мужчина громко засмеялся, и оба испугались, так как, по-видимому, тот понимал их язык. Он же, достав старую трубку, бережно раскурил ее и обратился к Хасану: «Ты ведь многих знаешь здесь, старик?»
Хасан преданно кивнул:
— Многих, о Саид.
— Слушай, старик, — начал достойный господин, — я профессор, собираюсь провести в Египте несколько лет. Я ищу помощника, молодого крепкого мужчину, который бы исполнял мои поручения, провожал на рынок мою жену, понимаешь?
— Понимаю, о Саид.
— Ты знаешь кого-нибудь, кто бы мне подошел?
— Нужно подумать, о Саид; но я уверен, что найду кого-нибудь.
— Прекрасно, — ответил достойный господин и бросил инвалиду монету. — Было бы неплохо, если бы ты нашел двоих-троих на выбор. Они должны быть завтра в это же время здесь, возле отеля. — Не попрощавшись, он подошел к одной из повозок, стоявших у отеля, и исчез.
Омар сел на ящик Хасана и посмотрел на старика:
— Возьмет ли он меня, этот неверный Саид?
— Тебя? Ya salaam — о небо!
Омар опустил голову. Реакция Хасана обидела его, и он был готов расплакаться.
Увидев, как обидел мальчика, Хасан схватил его за плечи и встряхнул, как молодое деревце: «Ну, хорошо, хорошо!»
На следующий день Хасан дремал перед входом в «Мена Хаус», когда к нему приблизился достойный господин в сопровождении женщины.
— Надеюсь, успех сопутствовал тебе, старик?
— Inscha’allah — На все воля Аллаха! — ответил Хасан. — Он в зале отеля.
В зале перед ними предстал Омар. Неуклюже поклонившись, он сказал: «О Саид, я буду тебе служить. Меня зовут Омар».
Приятный господин переглянулся с приятной дамой, затем оба взглянули на мальчика, в смущении стоявшего перед ними и силившегося улыбнуться.
— Ты здесь единственный? — спросила женщина на прекрасном арабском языке.
— Я единственный, о Сити.
— Сколько тебе лет?
— Четырнадцать, о Сити.
— Четырнадцать. И ты думаешь, тебе под силу то, что я могу поручить тебе?
— Думаю, да, о Сити.
Достойный господин не торопясь раскурил трубку:
— А как отнесутся к этому твои родители?
— У меня нет родителей, — ответил Омар. — Мой приемный отец, воспитавший меня, умер, и сводные братья выгнали меня. Наудачу Хасан предложил мне временное убежище; я даже представить себе не мог, что мне дальше делать.
Господа продолжили диалог на английском, которого Омар не понимал, причем госпожа постоянно качала головой. Омар еще никогда не видел такую красивую женщину вблизи. На ней было длинное, пурпурно-лиловое платье с воротником цвета охры. Талия была затянута так узко, что, казалось, взрослый мужчина мог бы обхватить ее ладонями. Под оборкой подола платья виднелись застегнутые на пуговицы сапожки в тон платья. Но больше всего Омара поразило то, что кожа ее лица была светлой и нежной, на ней не было и следа горячего египетского солнца, обжигавшего лица местных женщин.
— Ну, хорошо, — сказал достойный господин, — ты будешь получать двадцать пиастров жалованья, а также еду и жилье. Будь готов, завтра утром мы отправляемся в Луксор. Ровно в десять жди у входа в отель. — И, не произнеся более ни слова, господа исчезли.
Inscha’allah. Омар стоял неподвижно, как мангровое дерево, ему казалось, что он спит, его мысли мешались, а в голове звучали слова микассы: «Твоя жизнь предначертана, как путь звезд».
— Эй, ты, убирайся! — Грубый голос служащего отеля привел Омара в чувство. Длинный парень нанес ему удар палкой по спине. Сам по себе удар не причинил боли. Больно было оттого, что его выгоняли как собаку.
Перед входом в отель ждал Хасан.
— Хасан, — закричал Омар, — они взяли меня!
— Я знаю, — ответил тот, и улыбка расплылась на его лице. В руке его были зажаты десять пиастров. — За посредничество.
Ночью Омар проскользнул к своему убежищу позади дома Муссы, чтобы забрать припрятанное там — плоды многолетних трудов, жалованье за его работу. Мешочек был тяжел, и Омара переполнила гордость. На следующий день с самого утра он ждал перед входом в «Мена Хаус». Слова «десять утра» для него ничего не значили. Ни один погонщик верблюдов в мире не знает, что такое часы, и не ориентируется по ним. Омар сел в тени стены, положил возле себя свое богатство и стал ждать появления господ.
Подъехал экипаж, и появился Саид. Служащие отеля засуетились, принося ящики и чемоданы, покрытые пестрыми картинками, и начали нагружать экипаж. Омар подошел и пожелал доброго утра господину. Его никто даже взглядом не удостоил. Когда весь багаж был погружен, появилась женщина в узком дорожном костюме и с зонтиком в руке, и Саид помог ей подняться в экипаж. Омар со своим свертком сел возле кучера. Тот прищелкнул языком, и лошади тронули.
Улица, ведшая в Каир, казалась бесконечной; пыль и грязь, поднимаемые проезжающими экипажами, покрыли пальмы по обе стороны дороги, окрасив их в серый цвет. Торговцы носились между повозками, вспрыгивали на тротуар и пытались всучить проезжавшим цепочки, фигурки или сладкую выпечку, пока кучер не разгонял их кнутом. И чем ближе они подъезжали к городу, тем сильнее становился шум.
У садов Исмаила экипаж повернул на набережную Нила, и Омар впервые увидел зеленоватый поток и фелуки с треугольными парусами, и колесные пароходы, чьи дымовые трубы открывались наверх, как распускающиеся цветы. Удивление переполнило его, так что он не мог произнести ни слова. Он только часто закивал, не оборачиваясь, когда кучер спросил, впервые ли он видит Маср-эль-Кахира. До сих пор мир Омара заканчивался там, где был горизонт, где небо соединялось с землей, на расстоянии одного дня ходьбы от Гизы, и он еще никогда не задумывался о том, что же находится за горизонтом.
Когда экипаж пересек Нил, кучер кнутом показал на отели справа — многоэтажные дворцы, ничего общего не имевшие с «Мена Хаус», окруженные пальмами. Практически все здания по берегам Нила были многоэтажны. Внезапно кучер явно чего-то испугался и изо всех сил вцепился в поводья. «Автомобиль!» — закричал он, резко подавшись вперед.
Омар привстал и вытянул шею, чтобы лучше разглядеть олицетворение чуда, приближавшееся к ним. Он уже слышал, что теперь повозки могут ездить без лошадей, но видеть такое ему не приходилось. Медленно, покачиваясь и пыхтя, к ним приближался автомобиль на маленьких колесах. Вместо поводьев кучер держал в руках руль. Во имя Аллаха, он действительно передвигался без лошадей, как будто подталкиваемый невидимой рукой! Вокруг него, шумя и галдя, толпились ребятишки, некоторые встали на его пути, раскинув руки и будто пытаясь остановить его с помощью той волшебной силы, что двигала им. Кучер автомобиля проложил себе путь, бросив хлопушку — дети с визгом бросились врассыпную, освободив дорогу. Это, однако, напугало и лошадей, и кучеру пришлось приложить массу усилий, чтобы сдержать их.
— Еще придет время, когда лошади не будут нужны, — проворчал кучер, когда автомобиль проехал. — В Америке уже есть автомобили, у них столько сил, сколько у сотни лошадей. Сотня лошадей, слышишь? А знаешь, сколько съедает сотня лошадей? Во всем Каире не найдешь ни одного извозчика, который бы мог себе позволить держать сотню лошадей!
Омар кивнул. Это все выходило за рамки его понимания: сотня лошадей перед одной повозкой.
— В Америке, — продолжал кучер, — производится триста тысяч автомобилей — каждый год. Можешь себе это представить? — Омар молчал — как не мог он себе представить, где находится Америка, так и число «триста тысяч» ничего ему не говорило; ему доставляло уже достаточно трудностей осознать все то, что он видел в настоящий момент.
На площади у вокзала теснились экипажи, между ними — хорошо одетые люди, в основном, европейцы. Египтяне в национальной одежде и служащие в ливреях с тюками, ящиками и чемоданами прокладывали себе путь в толпе, издавая крики, подобные верблюжьим, когда тех бьешь набутом. Если пройти становилось невозможно, слуги брали небольшие палки и били ими тех, кто мешал. Пахло пылью, лошадиным навозом и сладкой выпечкой, которую мальчики пекли в маленьких печках.
Как только повозка остановилась, ее окружила толпа носильщиков, каждый из которых старался заполучить что-либо из багажа, так что на разгрузку много времени не ушло. Затем вышли господа.
— Дорогу профессору из Англии! — кричал кучер, замахиваясь кнутом. — Дорогу профессору Шелли с супругой. — Но ни крики, ни кнут не помогали, так что на то, чтобы вся компания добралась до здания вокзала, потребовалось немало времени.
Вокзал из белого и красного камня был похож на замок. Башенки, эркеры и остроконечные окна с красно-синими стеклами создавали впечатление, что это резиденция паши. «Дорогу профессору Шелли с супругой!» — повторял кучер вновь и вновь, и таким образом Омар узнал имя своего господина, которого раньше ему слышать не приходилось. Повсюду толкались и пихались, и госпожа время от времени вскрикивала: «О боже, о боже!» Там, где толпа сомкнулась еще плотнее, железная решетка отделяла вокзал от перрона, на который пускали только отправлявшихся в путь. Служащие вокзала, одетые в красную с зеленым униформу с золотыми нашивками на груди, сдерживали толпу в узких проходах, пропуская на перрон тех, кто предъявлял билет. Омар впервые в жизни оказался на перроне.
Черное железное чудовище на красных колесах величиной с дом шипело и пускало вокруг себя дым, а иногда из него между путями извергалась струя воды, как между широко расставленными ногами верблюда после водопоя. Устройство издавало металлические звуки, каких Омару раньше не доводилось слышать. За локомотивом и вагоном с углем располагались выгоны с купе первого класса. Господа в светлых костюмах и шляпах с широкими полями и дамы в пестрых платьях беседовали на перроне, пока слуги грузили багаж. Продавцы газет выкрикивали заголовки, продавцы орехов расхваливали свой товар, продавцы лотерейных билетов обещали выигрыши до сотни фунтов.
Омар подобрал полы своей одежды и забрался в купе, которое профессору указал служащий в форме. Носильщики передавали багаж через окно. Это занятие уже не требовало спешки. В Каире, как и во всех прочих городах мира, существует расписание прибытия и отбытия поездов, однако здесь оно использовалось скорее как приблизительное руководство. Поезда отправлялись лишь тогда, когда все пассажиры занимали свои места.
В купе пахло лакированным деревом, бархатом и свежевыкрашенными потолками. Зеркала с серебряными ручками украшали деревянные стены на уровне лица, под окном находился откидывающийся столик; шкаф в углу, при нажатии на него он оказывался вращающейся раковиной; белые занавески контрастировали с ярко-красными подушками. Омар все не мог насмотреться и пришел в себя лишь тогда, когда кондуктор за его спиной подтолкнул его к выходу: «В конец состава, два последних вагона — купе четвертого класса».
На мгновение Омар размечтался попутешествовать, как какой-нибудь Саид, в купе первого класса; но он не слишком огорчился — поездка в четвертом классе обещала быть не менее захватывающей. Когда мальчик спускался, к нему подошел профессор, выдохнувший только что огромное серое облако сигарного дыма.
— И не забудь сойти в Луксоре. Иначе доедешь до самого Асуана!
Омар кивнул: «Да, Саид».
Последний вагон был набит тюками и коробками. Клетки с птицами и животными висели на стенах и распространяли ужасный запах. Повезло тем, кто успел занять место на скамейке. Остальные сидели на собственном багаже, пройти в середину было невозможно. Так что Омару не осталось ничего иного, как устроиться возле своего свертка.
Стук закрывающихся дверей и крики провожающих оповестили пассажиров об отправлении поезда. Резкий свисток прозвучал над зданием вокзала, и медленно, сначала совсем незаметно, с пыхтением и скрипом, поезд тронулся. Сквозь открытые окна врывался душный воздух. Омар был взволнован, как никогда прежде, — поезд набирал скорость, и хрупкий деревянный вагон бросало из стороны в сторону, как мячик, а дома огромного города проносились мимо, как птицы.
Мысли Омара были прикованы к путям железной дороги. Он просто не мог себе представить, что они бесконечны и доведут их до самого Луксора, что они доходят до самого Асуана вдоль берегов Нила; скорее всего, где-нибудь в пустыне пути закончатся и поезд потерпит крушение, погребя под собой всех пассажиров.
Скоро поезд набрал такую скорость, что всадник на лошади уже не поспел бы за ним и в случае появления на путях верблюда или буйвола торможение уже было бы невозможно. Inscha’allah. Мальчик спрятал лицо в коленях и обхватил голову руками. Только однажды Омар поднял взгляд к окну, когда поезд поравнялся с Нилом, и пассажиры парохода замахали пассажирам поезда пестрыми платками.
В какой-то момент Омар, должно быть, заснул, — этому способствовали монотонный стук и равномерное покачивание поезда; так что он вскочил от неожиданности, когда тормоза заскрипели, и поезд остановился у станции. «Бени Суэйф, Бени Суэйф!» — выкрикивал кондуктор, пока толпы людей штурмовали двери вагонов. Никто не сошел с поезда, зато сотни людей набились в переполненный состав. Плотнее всего были забиты купе третьего и четвертого классов, так что Омар вынужден был подвинуться к соседу еще плотнее. У него перехватывало дыхание от жары и вони, но сильные, опаленные солнцем мужчины и подростки напирали и напирали, пока последний пассажир не покинул перрон.
Поезд уже вновь пустился в путь, когда Омар почувствовал, что его толкают в бок. Он обернулся и обнаружил перед собой личико светлокожей девочки.
— Вот, возьми. — И Омар потянулся за палочкой, которой она его только что ткнула. Девочка достала еще одну откуда-то из-под одежды и начала ее есть, показывая пример.
— Что это? — спросил Омар.
— Сахарный тростник, — ответила девочка, выплюнув пару волокон растения.
Омар попробовал: кисло-сладкое на вкус, превосходно утоляет жажду. Он кивнул: «Хорошо, спасибо».
— Можешь взять еще, если хочешь, у меня много. — При этих словах девочка откинула длинный платок, укрывавший ее голову, шею, грудь и достававший до пола. В чем-то вроде фартука у нее была целая связка сахарного тростника.
— Мы едем со сбора сахарного тростника. Здесь все едут со сбора сахарного тростника. Нам платят три пиастра в день, детям — половину.
Омар смотрел на девочку, и та поняла, о чем он думает.
— Ты хочешь знать, получаю ли я три или полтора пиастра в день, правда? — Не дожидаясь ответа, она продолжала: — Три пиастра. В этом году я впервые получала три пиастра. Получается сорок два пиастра за две недели. А вместе с тем, что заработал мой отец, — восемьдесят четыре. — И она указала пальцем на лысого мужчину, дремавшего у железного поручня.
— Мне шестнадцать, — сказала девочка, — а тебе?
— Четырнадцать.
— Меня зовут Халима, а тебя?
— Омар.
— Откуда ты? — спросила Халима.
— Я из Гизы, еду в Луксор, — ответил Омар.
— В Луксор! — Халима захлопала в ладоши. — Я из Луксора, точнее, из эль-Курны. Что ты там будешь делать?
— Английский Саид нанял меня. Ему нужен слуга.
— Значит, ты слуга. — Девочка выпятила нижнюю губу и уважительно кивнула. — А что английский Саид собирается делать в Луксоре?
— Не знаю, он профессор, — пожал плечами Омар.
Глаза Халимы сверкнули, на ее лбу образовались две прямые морщинки.
— Луксор полон искателей гробниц. Они съезжаются отовсюду: из Англии, из Германии, из Франции даже из Америки. Они увозят все, ужасные люди.
Мальчик не понимал возмущения Халимы. В Гизе очень любили иностранцев: ведь те приносили с собой деньги. Все погонщики верблюдов в Гизе жили за счет иностранцев. Омар не помнил, чтобы когда-нибудь к пирамидам на верблюде везли египтянина. Так что он решил промолчать.
Время близилось к полудню, и жара в вагоне стала невыносимой. Слева за окном блестел Нил, светло-зеленый и ленивый, справа крестьяне работали в полях, за ними простиралась бесконечная пустыня.
В Минии, где поезд сделал вторую остановку, пассажирам представилась аналогичная картина всеобщего оживления. Торговцы расхваливали мыло и пироги с маслом, на щитах красовалась реклама отеля «Савой» и пансиона «Аль-Кашиб». Те, кому повезло оказаться ближе к дверям, выходили, чтобы размять ноги и зачерпнуть воды из плотно окруженного людьми фонтана. Омар был так зажат в середине вагона, что о том, чтобы попытаться выйти, можно было забыть.
— Долго еще до Луксора? — спросил Омар, когда поезд вновь тронулся.
— Тебе придется потерпеть, — засмеялась Халима. — Следующая станция — Асьют, это примерно на полпути.
Омар рукавом вытер пот со лба. Он устал как собака, ему было сложно отвечать на все новые вопросы девочки. Затем сдалась и Халима, и они заснули, прижавшись друг к другу.
После наступления сумерек поезд пересек Нил в районе Наг Хаммади. Мост, решетчатое сооружение, заскрипел, и Омара с Халимой подбросило вверх. Близость реки и вечерняя прохлада сделали пребывание в поезде переносимее. Наконец, около полуночи поезд достиг Луксора.
Теперь, удобно прислонившись к плечу Халимы, Омар с удовольствием поспал бы еще, однако пассажиры уже напирали в сторону выхода.
— Ты ведь зайдешь как-нибудь? — крикнула Халима сквозь шум.
— Но я же не знаю, где ты живешь, Халима!
— В Шех абд эль-Курне, на другом берегу реки. Спроси Юсуфа. Моего отца все знают! — Затем девочка исчезла.
Омар пробился вперед, к купе первого класса. Когда в Луксоре останавливаются ночные поезда, кажется, что весь город на ногах. Одетые в черное, матери качают на руках детей, подростки предлагают свои услуги в качестве носильщиков, служащие отелей зазывают постояльцев, слепой играет на каманге. Все заполнено людьми, ослами и тележками — даже железнодорожные пути.
Спереди, у вагонов первого класса, давка была меньше, отель же, в котором намеревался остановиться профессор, прислал собственных носильщиков, которые выгружали багаж. Саид приказал Омару идти с носильщиками, которые покажут, где его разместили. Сам же он с госпожой отправился в экипаже.
— Ну-ка, помоги! Или Эфенди слишком нежен для такой работы? — услышал Омар.
— Нет, нет. — И он стал грузить багаж профессора на двухколесную тележку, в которую был запряжен осел. Поверх всего он бросил свой сверток и, последовав примеру носильщиков, сел на тележку.
Улицы Луксора были погружены во тьму. Освещения не было, и погонщики ослов периодически издавали резкие крики, чтобы предупредить едущих навстречу. Так они благополучно достигли отеля «Зимний дворец».
Профессор с супругой поселились в левом крыле, и, выгрузив багаж и пожелав господам спокойной ночи, Омар направился через темный парк к деревянному строению, окруженному кустами олеандра, отведенному для служащих отеля и его гостей.
В маленькой комнатке, указанной Омару, насколько можно было рассмотреть в темноте, находилось шесть двухэтажных кроватей; вещи было положить некуда. Но Омар настолько устал, что просто упал на одну из кроватей и мгновенно уснул.
Наступило утро. Когда солнце встает над восточной цепью холмов, Луксор заливает свет. Затем деревья начинают отбрасывать длинные тени, а на противоположном берегу Нила скалы горят огнем. И самый великолепный вид открывается с террасы отеля «Зимний дворец». Там-то и собрались к завтраку благородные гости отеля; они читали газеты, принимали почту и обменивались новостями, господа в белых костюмах и дамы в дорожных костюмах пастельных тонов и широкополых шляпах.
Все вновь прибывшие, в настоящий момент ими были профессор Шелли с супругой, вызывали живейший интерес и предоставляли массу тем для обсуждения — в основном для бездельников, проводивших в Луксоре осень и зиму ввиду его благоприятного климата. Почти ежедневно кто-нибудь устраивал вечера, на которых обязан был показаться каждый уважающий себя человек. А раз в месяц Мустафа Ага, британский консул в Луксоре, устраивал праздник, пришедшийся в этот раз на вечер описываемого дня — так что волнений хватало.
Профессор Шелли вежливо поздоровался и под пристальными взглядами окружающих направился к столику, где уже сидел мужчина, разительно отличавшийся от прочих присутствовавших. На нем был вытянувшийся серый костюм с черной бабочкой. Его короткие темные волосы, как и борода, были неухожены, а лицо загорело под солнцем, как у местного жителя, что считалось недопустимым в благородных кругах.
— Мистер Картер? — спросил Шелли.
— Говард Картер, — мужчина встал.
— Я профессор Шелли, а это моя жена Клэр.
После обмена любезностями и общих замечаний об утомительной поездке и погоде Шелли протянул Картеру письмо. Тот взглянул на графу «отправитель»: «Замок Хайклер» и сунул письмо в карман, не читая, будто зная его содержание заранее.
— Я буду говорить прямо, — начал Шелли, не обратив на это внимание, — я прибыл по поручению Фонда Исследования Египта.
Картер кивнул:
— И по какой же причине?
Шелли придвинулся ближе и продолжил тихим голосом:
— В Лондоне недовольны. Критика против вас звучит все громче, мистер Картер.
— Но вы же не думаете, что я…
— То, что думаю я, не имеет решающего значения, мистер Картер, — прервал профессор. — Я просто послан Фондом, чтобы прояснить ситуацию. Вы должны проявить понимание по отношению к людям, вложившим столько денег…
— Деньги! — Картер пренебрежительно засмеялся.
— Дело в том, что в обращение поступили карты, идентичные тем, что составили вы в Долине Царей.
— Я также составлял карты в Тель эль-Амарне.
— И эти карты также можно купить на черном рынке!
Картер застыл. Он посмотрел с недоверием и закрыл лицо руками.
— Этого я не знал, — произнес он.
— Теперь вы понимаете недоверие Фонда? Ну, не вешайте голову, против вас нет никаких доказательств. Просто ваши карты слишком хороши, Картер. Настолько, что служат руководством для расхитителей гробниц.
— Но это безумие! — воскликнул Говард Картер. — Если бы я составил неточные карты, меня бы уволили за некачественную работу. Теперь же мои карты слишком точны, и моя работа за это подвергается критике. Это безумие, слышите!
— О критике речь не идет, — прервал его профессор. — Быть может, мне удастся прояснить дело. Это было бы удачно для нас обоих.
— Что вы собираетесь делать?
— Я приехал не как археолог. Я — путешественник, проводящий отпуск в Луксоре, и буду проявлять активный интерес к фондам, быть может, даже приобрету что-нибудь. Такие новости разносятся быстро. Как только у меня появятся необходимые контакты, я дам понять, что заинтересован в покупке более крупных объектов.
Картер поднял взгляд: «Неплохо!»
— И поэтому, по возможности, мы должны появляться вместе как можно меньше, понимаете?
Картер кивнул и помешал свой кофе.
— Действительно абсурд. Раскопки в Долине Царей должны были прекратиться еще пару лет назад. Немцы утверждали, что все, что там можно было найти, уже найдено. Но потом пришли французы и раскопали напротив, в той долине, где Бельцони восемьдесят лет назад нашел гробницу Сети, гробницу Аменофиса с мумиями Аменофиса, Тутмоса, Сети, Мернепты и Сиптаха, и с тех пор там не пойми что происходит. Чуть не каждый день появляются слухи о невероятных открытиях, о сокровищах и богатствах. И это притягивает всякий сброд. Я никогда не хожу в Долину без оружия. Вы только оглядитесь.
— Вы имеете в виду…
— Аккуратные костюмы и благородные манеры, сэр, могут обмануть, мне бы не хотелось знать, сколько десятков лет тюрьмы за плечами находящихся в этом зале.
Говард Картер всегда выражался прямо, что не помогало приобретать друзей; он слыл одиночкой и отщепенцем, его не любили. Однако миссис Шелли увлекла манера этого человека, и она без стеснения начала строить догадки по поводу темного прошлого окружавших.
— Дорогая, пожалуйста! — успокоил супругу профессор и продолжил, обращаясь к Картеру:
— А скажите честно, вы ожидаете новых сенсационных находок в Долине Царей? Я имею в виду, наука ведь не слухами питается…
— Но и не папками и не учеными статьями! — мгновенно отреагировал Картер. — В Фонде Исследования Египта, бесспорно, есть светлые головы, но египетская история пишется не в Лондоне, не в Париже и не в Берлине. — Картер указал пальцем за спину. — Там создается история, в грязи и пыли, при жаре в сорок градусов в тени, если вы понимаете, что я имею в виду. — И внезапно спросил:
— Вы здесь впервые?
— Да, — ответил Шелли, и Картер продолжил:
— Видите ли, мне было семнадцать, когда я приехал сюда впервые, и с тех пор эта страна и ее история не отпускают меня. С тех пор я здесь живу и работаю, и за это время приобрел такие знания, которые не в силах дать Оксфорд или Кембридж. Жизнь здесь не приносит богатств, максимум — обогащает опыт. Археология — это красивая девушка без приданого.
— Вы не ответили на мой вопрос, — улыбнулся профессор.
Картер задумался.
— Ожидаю ли я сенсационного открытия? — Он поднял глаза, взглянул на Нил, и на его лице появилась самодовольная улыбка. Не глядя на профессора, он сказал: — Да, меня можно было бы посчитать сумасшедшим, если бы я не был убежден, что там есть еще что-то, что одним махом сделает меня знаменитостью.
Шелли взглянул на жену, и та восхищенно воскликнула:
— Расскажите, расскажите, пожалуйста, мистер Картер!
На мгновение Говард Картер потерял над собой контроль, сделал намек, о котором сразу же пожалел; но взял себя в руки и попытался отшутиться:
— Знаете ли, археологи похожи на людей, собирающих мозаику. Чем больше камешков мозаики соберешь, тем ближе ты к цели. Плохо только то, что камешек поначалу приносит больше вопросов, чем ответов. Однако затем находится один, похожий на все прочие с первого взгляда, но именно он дополняет картину, и она становится ясна вся целиком.
Миссис Шелли напряженно посмотрела на Картера.
— Приведу пример. Вход в гробницу царицы Хатшепсут был известен сотню лет назад. Но на нем не было ни надписи, ни рисунка, так что никто не догадывался, куда ведет туннель. Камень там ломкий, и проход заполнен мусором, к тому же извилист. Еще Наполеон начал попытки извлечь мусор, но через двадцать шесть метров отказался от своего намерения. Потом пришли немцы, они освободили еще двадцать метров и тоже сдались. Слишком много усилий для коридора, назначение которого неизвестно. Когда я обнаружил гробницу Тутмоса Четвертого, то нашел среди обломков синего скарабея с именем царицы Хатшепсут. Это заинтересовало меня. Я изучил все документы, касающиеся легендарной царицы, и пришел к выводу, что ее гробница также расположена в этой местности. Но где начать поиски? Однажды я чистил свою палку в камнях. Я находился непосредственно у прохода, который пытался исследовать еще Наполеон. И что же я там увидел? Плоский камень с именем Хатшепсут. У меня не оставалось сомнений, что камень был извлечен с мусором из прохода. То есть это должен был быть проход к гробнице Хатшепсут.
— И что же? — спросила нетерпеливо миссис Шелли, — ваша догадка подтвердилась?
Говард Картер стряхнул пыль с костюма, будто желая показать, сколь незначительна эта тема. Наконец он ответил:
— Да, моя догадка была верна, хотя результат и не стоил затраченных усилий. Нам пришлось прокладывать воздушные шланги и преодолеть три предкамеры, пока через пару сотен метров мы не достигли гробницы.
— И?
— И ничего. Она была пуста, как и все гробницы фараонов, открытые до сих пор. Inscha’allah.
— Вы так грустно это говорите, будто сильно расстроены, — заметила Клэр Шелли.
— Грустно? — Картер вымученно улыбнулся. — Я потерял должность. Как бы вы себя чувствовали, если бы с минуту на минуту могли оказаться на улице?
— Простите, я не знала!
— Ничего, — проворчал Картер, — поверьте, это не очень приятно. Годами я с трудом держался наплаву, рисуя открытки для туристов, по пиастру за штуку. Как нищий, стоял я у отеля, иногда возвращаясь домой с парой пиастров. Мне было несладко.
С юга подул теплый ветер, и красно-белые маркизы, украшавшие террасу, затрепетали. Вверх по реке шла лодка с высоким треугольным парусом, стремясь к причалу у отеля и вызывая острое любопытство высокого общества.
— Наверняка опять какой-нибудь капризный американец, — заметил Говард Картер. — Они налетели на страну, как саранча, и каждый стремится арендовать лодку у Томаса Кука. Такая лодка стоит сотню фунтов в месяц. Аналогичную сумму я зарабатываю за год, копаясь в грязи.
— Американцы, судя по всему, открыли Египет с тех пор, как Амелия Эдвардс отправилась с докладом в Соединенные Штаты, — согласно кивнул Шелли. — Представляете, в Америке даже существует секция Фонда Исследования Египта.
— Знаю. Мой учитель Флиндерс Питри часто рассказывал о леди Амелии. Она была в своем роде гением — умела продавать результаты своих исследований.
— Талант, которым вы не наделены, — констатировал профессор.
— Вы это сказали.
С юга на всех парах приближался почтовый пароход из Асуана. Он выбрасывал тучи черного дыма и издавал воющие звуки, чтобы заставить парусник освободить причал.
— Смотрите, — сказал Картер и указал на флаг на задней мачте. — Американцы! — На паруснике была надстройка с узким тонким окном, за которым можно было разглядеть целую библиотеку. На борту красовалась надпись золотыми буквами: Семь Хаторов.
— Корабль построен по заказу Генри Сейса, — заметил Говард Картер. — На борту библиотека в две тысячи томов. Такого количества книг нет во всем южном Египте! — И этот в остальное время серьезный мужчина впервые искренне рассмеялся. Рассмеялся и Шелли:
— Многие считают, что Сейс уделяет больше внимания роскоши, нежели науке, но я спрошу вас, Картер: где написано, что археологи должны жить, как кроты? Или существует доказательство тому, что успех археолога прямо пропорционален его бедности?
— О, нет! — воскликнул Картер с горечью. — Иначе я был бы самым успешным из всех.
Пока «Семь Хаторов» причаливала к берегу, а почтовый пароход приближался с громким плеском и шумом, перед отелем «Зимний дворец» закипела жизнь. Носильщики с тележками сновали в толпе, продавцы чая и лимонада предлагали напитки, а все повозки, как по команде, съехались со всего Луксора к пристани. Оборванные нищие дети, протягивающие к иностранцам руки в просящем жесте, одетые в черное матери с привязанными за спинами детьми, темнокожие уличные девки, подзывающие мужчин прищелкиванием языка, почтальон в желтой форме с золотыми пуговицами, служащий отеля в белых одеждах и красной феске — все пытались перекричать друг друга, толкались и напирали, как будто происходило важнейшее событие в их жизни.
— Смотрите, — сказал Картер, повернувшись к миссис Шелли, — это Египет, это жизнь. Быть может, вы не поймете, но я бы уже не смог встать в очередь на Оксфордской улице и терпеливо ждать экипаж. Я бы, наверное, умер. Двадцать лет я живу в этой стране, и мне необходимы крик, суета и запах верблюжьего навоза. Конечно, Темза — река более благородная, но что она по сравнению с Нилом! Разве это — не самый завораживающий поток на свете, дикий и ленивый, бурный и в то же время кроткий, одновременно клоака и волшебный пляж? Эту страну можно либо любить, либо ненавидеть. И я люблю ее.
Потрясающе увлекательно было наблюдать, как этот сухой, почти чопорный человек внезапно увлекся, и Шелли в чем-то могли понять его: страна и ее жители на каждого производили впечатление, а Европа и Великобритания, как казалось сейчас, находились на другом краю света.
— Вы в курсе, — спросил внезапно Шелли, — что его величество умер?
Картер засмеялся:
— Не думайте, что мы живем на другой планете! Дважды в неделю приходит почтовый пароход из Каира и привозит новейшие газеты со всего мира. Слава его величеству, королю Георгу Пятому. — В речи Картера прозвучала ирония, свидетельствовавшая о его немонархических взглядах.
— В Европе настали неспокойные времена, — заметил профессор, — и никто не знает, как Германия отреагирует на наш союз с Францией.
— Скорее всего, так же негативно, как и Египет, — ответил Картер. — Договоренность между Францией и Великобританией передать Марокко французам, а Египет — англичанам была воспринята здесь как закулисный, грязный договор и только подогрела нацистские настроения. Думаю, новое восстание — лишь вопрос времени, как это было при Араби-паше. Убийство премьер-министра Бутроса-паши Гали в начале года можно рассматривать как одно из предвестий. Он пал жертвой нацизма египтян.
— Но в Каире наш генеральный консул, он контролирует Египет!
— Быть может, при лорде Кромере так и было, — засмеялся Картер, — но с того момента, как этот пост занял сэр Элдон Горст, в стране царит хаос.
— Сэр Элдон — тяжело больной человек.
— Это известно и вызывает сожаление; но, между нами, у Горста нет ни авторитета Кромера, ни влияния, необходимого, чтобы успокоить возникающие в стране противоречия. Вдумайтесь: еще несколько лет назад в Египте царила власть кнута. С помощью плети взимались налоги. Официально использование кнута запрещено, но в отдаленных местностях с бедным населением, не решающимся обратиться с жалобой, служащие по-прежнему его используют. Это известный факт.
— Необходимо предать такие случаи огласке! — вскричал профессор Шелли возмущенно, и его супруга, слушавшая затаив дыхание, согласно кивнула.
— Предать огласке? Зачем? Эти случаи известны всем, многие даже считают, что запрещение использования кнута было ошибкой. Некоторые усмотрели в этом проявление слабости правительства. Мудиры, губернаторы провинций, и их полицейские потеряли авторитет, постоянно растет преступность, количество уплачиваемых налогов с тех пор, как их уплата перестала быть принудительной, упало до минимума. Тот, кто хочет править это страной, должен быть силен, как слон, упрям, как носорог, и чувствителен, как ящерица.
— И ни одним из этих качеств сэр Элдон не обладает?
Картер пожал плечами и потянулся, вывернув ладони наружу.
— Как я уже сказал, это не Кромер. Британский консул не правит страной, а помогает ей. О лорде Кромере рассказывают безумные истории. Он протестовал против увольнения английского кучера кедивов, заступился за мужчину из семьи кедива, когда жена ежедневно била его туфлей по губам, помог юному британскому офицеру, обманутому во время игры в карты, и девушке-рабыне, желавшей выйти замуж. Все это — дела, никак не связанные с его постом, но для Кромера не было препятствий. И он заслужил этим симпатию со стороны многих.
— А кедив Аббас Хильми?
— Вице-король Египта при Кромере и нынешний — два разных человека, несмотря на одно имя. Когда Аббас Хильми около двадцати лет назад взошел на трон, он был еще юношей; он только что окончил Военную академию в Вене и ни в чем не мог соперничать с опытным генеральным консулом лордом Кромером. Но ситуация с годами изменилась. Теперь генеральный консул в подметки не годится кедиву. В любом случае, между ними очень напряженные отношения.
— У меня такое впечатление, — сказал профессор Шелли, — что нас, англичан, не слишком любят в этой стране.
— Вы абсолютно правы; но речь идет обо всех иностранцах, а не только о подданных его величества. Это нужно осознавать — для иностранцев существует отдельный закон, полиция не имеет права войти в их дом, а что более всего вызывает зависть — они не платят налогов. Посмотрите на корабли, на прекрасные яхты и парусники и посмотрите на флаги на них. Американские, британские, немецкие, итальянские флаги — но ни одного египетского.
— Действительно. Но в чем причина?
— Очень просто: египетского флага не существует. И корабли здесь облагаются очень высокими налогами; иностранцам же их платить не приходится.
— Понимаю.
— И тем не менее, будучи иностранцем, вы не сможете разбогатеть здесь. — Говард Картер опер голову на руки. — Иногда я действительно не знаю, на что буду жить следующий месяц. Я работал уже на всех возможных хозяев, на Фонд, на Управление археологии, на Дэвиса, американского медного магната, теперь на Карнарвона.
После долгой паузы Шелли произнес:
— У вас не лучшие отношения с лордом Карнарвоном?
— Кто это сказал? — вскинул брови Картер.
— Карнарвон.
— Ну, да, если он сказал… Знаете, Высокий Лорд — авантюрист, а я археолог. Авантюристы — враги науки. — При этих словах он достал из кармана письмо, переданное ему профессором. — Я и так знаю, что в нем, — сказал Картер с горечью, просматривая написанное.
Профессор с супругой вопросительно смотрели на Картера.
— Все как обычно: он хочет остановить работы, результаты моих раскопок не оправдывают затрат, нет находок — нет денег.
Он в гневе скомкал письмо и сунул в сумку. Затем поднялся, поклонился и сказал, осторожно оглядевшись по сторонам:
— Как уже было сказано, вам будет проще, если нас не слишком часто будут видеть вместе. Но если я вам понадоблюсь, вы всегда можете оставить мне записку здесь, в отеле. Я дважды в неделю забираю почту. — И он торопливо сбежал по лестнице и исчез в толпе.
Шелли и его жена молча смотрели друг на друга. Думали они об одном и том же: странный человек этот Говард Картер.
За визитом незнакомого господина Омар наблюдал издали. Он стал свидетелем суеты, наступившей по прибытии почтового парохода, однако ни разу не потерял из виду своего господина. Одного кивка было достаточно, чтобы Омар оказался рядом.
— Да, Саид?
— Достань нам лодку. Мы хотим отправиться на тот берег реки!
Через некоторое время лодка была у берега, готовая к отплытию, и высокий, худой перевозчик помог профессору, Клэр и Омару сесть.
Лодка еще не успела причалить, а вокруг нее уже столпились люди, предлагавшие всевозможные услуги; и когда профессор объявил, что ему нужен проводник и два осла, чтобы отправиться в Долину Царей, с полдюжины подростков и взрослых мужчин кинулись исполнять поручение. И даже когда профессор уже принял решение, шум не утих, так что по направлению к Долине Царей выстроилась целая процессия, во главе которой — профессор, верхом, его супруга, сидящая на осле боком, и Омар, догонявший их бегом.
По дороге между Ибрагимом, проводником, и профессором Шелли завязался незначительный, казалось, разговор, в процессе которого второй ненавязчиво поинтересовался, не знает ли Ибрагим какого-нибудь потаенного захоронения — он же интересуется раскопками. В этом вопросе, однако, профессор столкнулся с полным непониманием, даже с возмущением со стороны проводника. Еще при жизни старого, больного отца он поклялся быть честным человеком и никогда не совершал ничего предосудительного, а грабить захоронения — это тяжелый грех. При этих словах он несколько раз поклонился, будто бы прося прощение за одну подобную мысль.
Минуя храм Сети и деревню Дра Абдул Нага, через два часа они достигли Долины Царей, и Шелли выразил желание осмотреть две наиболее сохранившиеся гробницы — Сети Первого и Аменофиса Второго. Пока англичане находились в гробнице, Омар стерег ослов. Прошло около часа, когда профессор с супругой вернулись.
Ожидая у гробницы Аменофиса, Омар присел на ступени и, вероятно, заснул. Разбудил его толчок в правое плечо.
— Эй, проснись! — Перед ним стоял коренастый парень, ненамного старше его, жующий орех и усмехавшийся. — Ты слуга английского Саида?
— Да, я Омар, его слуга.
Парень перекатил орех за другую щеку, оглядев при этом Омара с головы до ног.
— Твой господин ищет захоронения, да?
Омар смутился. Он слышал разговор своего господина с погонщиком, но не знал, как ему вести себя сейчас.
Пришелец нарушил молчание усмешкой, склонился к Омару и прошептал ему в ухо:
— Передай своему английскому Саиду, что он может заполучить такие сокровища, какие ему и не снились. Скажи своему господину, что после наступления темноты ему следует прийти к подножию колосса Мемнона на дороге, что ведет в Гурнет Муррай. Но пусть придет один, понял? А когда он придет, пусть крикнет пароль — «Юсуф», понял? — И он, схватив мальчика за плечо, потряс его.
Прежде чем Омар успел что-либо ответить, парень исчез. Омар ждал с нетерпением и, как только Шелли с супругой появились из гробницы, взволнованно поведал им о случившемся.
— Ведь ты не пойдешь, правда! — вскричала Клэр возмущенно.
Профессор взял ее за руку и сказал успокаивающе:
— Ну что может произойти, дорогая; они хотят моих денег, и как только я объясню им, что денег у меня с собой нет, они поостерегутся причинить мне зло.
— Нельзя тебе луда ходить! — убеждала Клэр мужа.
— Но это единственный шанс найти преступников.
По пути к реке спор достиг апогея, и Омар внезапно предложил:
— О Саид, я мог бы пойти к колоссу вместо вас.
Профессор обернулся к Омару, потом глянул на жену, затем удивленно, почти насмешливо спросил:
— Ты, Омар?
— Омар не знает страха, о Саид. Чего бы я должен был бояться?
Первой откликнулась Клэр:
— Почему бы и нет? Раз уж Омар сам предлагает!
— Глупости, — проворчал Шелли, — мальчик понятия не имеет, о чем идет речь.
— Вот и объясни ему. Омар совсем не глуп!
Шелли ехал молча. Наконец он произнес:
— Хорошо. Слушай, мой мальчик. — И он рассказал Омару о таинственных планах, на которых обозначены захоронения, которые не были открыты, и что Фонд Исследования Египта послал его, чтобы понять, кто создает эти планы и служат ли они расхитителям гробниц. — Ты понял?
— Омар все понял, о Саид, — взволнованно ответил мальчик, напряженно слушавший профессора.
Омар должен был, как объяснил ему Шелли, произвести впечатление, что он, а вернее, его хозяин, заинтересованы в раскопках или картах, где обозначены места захоронений. Передача и оплата должны произойти на той стороне реки, в Луксоре, так желает его господин. А господин его, богатый английский предприниматель, испытывает не меньше недоверия, чем имеет денег. Затем профессор попросил Омара повторить услышанное.
С удивлением слушал Шелли практически дословное воспроизведение собственного рассказа. У него не осталось сомнений в том, что мальчик понял задачу.
Когда скалы западного берега окрасились в темно-красный цвет, потом в лиловый, а затем в темно-коричневый, Омар, воспользовавшись услугами того же самого перевозчика, отправился на противоположный берег Нила.
Луна, отраженная водами реки, танцевала на ее поверхности. Со всех сторон над рекой неслись крики, время от времени прерываемые шумом с проходящих мимо парусников. Плеск воды становился все менее слышен за стрекотанием цикад на противоположном берегу.
По словам перевозчика, Омару нужно было пройти около двух тысяч шагов по берегу реки, пока путь ему не преградит залив. Затем свернуть и идти вдоль залива, от реки по направлению к Гурнет Муррай и Дейр эль Медине, справа от него окажутся колоссы. Не заметить их невозможно даже в темноте ночи, так как по размеру они превышают самые крупные здания Луксора. Сам же перевозчик до возвращения Омара собирался спать в лодке.
Омар спрыгнул на берег. У берега было много лодок, из одной, лодки-дома, доносились крики и смех. Воздух был теплым, как и земля под ногами мальчика, и, сам того не желая, он побежал. Он и сам не знал, зачем спешит, вероятно, причиной было волнение от сознания важности задания профессора.
Залив было видно издалека, и Омар удивился, какой же величины должны быть жившие в нем лягушки, если они издают такое громкое кваканье, сопение и даже рев. Как на верблюжьем базаре. Между полями сахарного тростника Омар разглядел поворот и замедлил шаг. Его сердце билось как сумасшедшее. Менее чем через тысячу шагов Омар увидел двух каменных колоссов. Он попытался разглядеть в темноте людей, остановился и прислушался, но услышал лишь стрекот цикад и удары собственного сердца. Впервые он почувствовал себя неуютно.
Колоссы, две сидящие фигуры, были раз в десять выше человеческого роста, их силуэты отчетливо выступали на фоне освещенной луной цепи скал на востоке. Омар задумался, следует ли ему ждать на дороге или же подняться к колоссам.
Подойдя, он обнаружил, что даже основания, на которых восседали каменные гиганты, существенно выше его. Омар обошел вокруг обеих фигур, никого не обнаружил и уже собирался взобраться на основание одной из них, когда почувствовал удар по голове. В его глазах потемнело.
Омар не знал, как долго он находился без сознания. Он медленно приходил в себя, на верхней губе он ощутил неприятный, острый и одновременно сладкий незнакомый привкус. Попробовав двинуться, он ощутил боль в затылке; одновременно раздался шорох. Омару понадобилось немало времени, чтобы осознать, что он лежит на куче тростника в темном закрытом помещении. Пахло пылью, камнем и тростником. Омар сел и прислушался. Сперва ему показалось, что он слышит крик петуха, но затем вновь воцарилась тишина, мертвая тишина.
Он поднялся, вытянул руки перед собой и пошел вперед, пока не наткнулся на стену. По стене он начал пробираться налево, пока не нащупал угол, затем продолжил движение в том же направлении. Стена не была ровной — руки Омара нащупывали отверстия и углубления; наконец, он наткнулся на дверную раму. Дверь он, однако, так и не нашел: там, где он ожидал услышать звонкий отголосок пустоты за деревянной дверью, он услышал лишь глухое эхо от камня.
Затем мальчик услышал новый звук — нечто похожее то ли на шепот, то ли на скрежет чего-то металлического. И чем дольше Омар прислушивался, тем чужероднее и непонятнее становился звук.
Вновь пробравшись на ощупь к дверному проему, Омар остановился. Где-то должен быть вход в подземелье. Медленно и осторожно, как будто земля под ним могла осыпаться при каждом шаге, мальчик попытался пересечь комнату, однако уже через несколько шагов наткнулся на препятствие. Ощупав его, он пришел к выводу, что это продолговатое корыто, наполненное мешками и прочими вещами, которые он не мог определить. Обогнув корыто, он достиг стены. Затем попробовал пересечь комнату в длину и вновь наткнулся на каменное корыто, затем на колесо с шестью спицами и, видимо, на лошадиную упряжь.
В поисках выхода Омар взобрался на каменное корыто и попытался достать до потолка, отверстие в котором казалось ему последней возможностью выбраться. Однако, как он ни тянулся, достать до свода ему так и не удалось. Потеряв равновесие, он упал, но, к счастью, мешки смягчили падение. Омар на четвереньках отполз обратно на тростник и задумался о том, как ему покинуть темницу.
