Среда обитания
1
Прохор Савельич Баланин, кладовщик совхоза «Орлинский», встал рано. В половине шестого он уже вышел из дома, выпустил кур из сараюшки и, зябко поеживаясь, пошагал по тропинке через запущенный парк. В совхозе началась копка картофеля, и Баланин торопился. В шесть к складу должны были подъехать машины за ящиками.
Солнце с трудом пробивалось сквозь густой утренний туман, начинающая жухнуть трава серебрилась от росы. «И не выкосил никто, — пожалел Прохор Савельич. — Скотину люди не держат — коров по пальцам пересчитать можно».
Склад помещался в старой церкви с разрушенным куполом. Закрыли церковь еще в тридцатые годы. Все хотели приспособить под клуб, да так и не дошли руки. После войны устроили здесь склад. Сначала хранили капусту и картошку. Несколько лет назад приезжала какая–то комиссия из района. Сказали, что от сырости здание разрушается. Овощи хранить запретили, и теперь там складывали ящики.
У церкви было пусто — не подъехал пока ни один грузовик. Баланин, с трудом подняв лицо к разрушенному куполу, привычно перекрестился, — был Прохор Савельич от рождения горбат, а к старости и совсем скрючился. Ходил, глядя себе под ноги. Открыв огромный амбарный замок, кладовщик вошел в церковь.
«Пока они там чухаются, — подумал Прохор Савельич о шоферах, — я успею дюжину ящиков починить». И пошел было за алтарь взять молоток с гвоздями, но едва не споткнулся о распростертое на полу тело. Баланин хотел выругаться, подумав сначала, что запер с вечера на складе кого–нибудь из деревенских забулдыг, но увидел около головы лежащего лужицу запекшейся крови.
— Этого еще не хватало, — прошептал старик и, опустившись на колени, попытался перевернуть лежащего на спину. Но все его лицо было залито кровью, и Баланин испугался. Ему показалось, что у человека разбит череп.
— Ох ты, господи, беда–то какая! — теперь уже крикнул Прохор Савельич и, поднявшись, побежал к выходу.
К церкви как раз подъехал грузовик. Кинувшись к водителю, Баланин замахал руками и закричал:
— Павлик, вылазь поскорее! Человека убили!
Шофер не спеша вылез из кабины и с недоверием глядел на старика.
— Из наших, что ли?
— Откуда я знаю. Весь в кровищи. Пойдем! — Прохор Савельич дернул шофера за рукав ватника.
Павлик шел с неохотой, и старик все время подталкивал его:
— Давай, давай. Может, он жив еще…
Вместе они перевернули лежавшего навзничь. Это был молодой мужчина с маленькой бородкой и тонкими усиками. Из–под синего старенького халата, который был надет на нем, торчал воротник замшевой куртки.
— Нет, не наш. — Павлик внимательно разглядывал мужчину. — Я его ни разу не видел…
— Никак дышит, — сказал Прохор Савельич. — Ты, Павел, давай его в больницу вези.
— Не надо трогать, — проворчал шофер, — умрет в дороге, потом хлопот не оберешься. Я счас «скорую» вызову.
— К Филиппычу стукнись, — попросил Баланин. — Все равно мимо поедешь.
Филиппыч, старший лейтенант Владимир Филиппович Мухин, был участковым инспектором и жил в их деревне.
Когда он приехал к церкви на своем мотоцикле, собралось уже довольно много народу — шоферы, несколько женщин, присланных из города в подшефный совхоз на уборку.
— В больницу–то Пашка Гавриков спугался на своей машине везти, — сказал кладовщик, когда они вошли в церковь и старший лейтенант молча остановился около лежавшего на полу мужчины.
— И правильно, — хмуро отозвался Мухин. — Сейчас приедут. Я тоже позвонил… Народу много потопталось? — обернулся он к старику.
— Не. Только я да Пашка. И женщина одна, из городских. Объявилась, что доктор, а как посмотрела, так плохо ей стало.
— Не наш, — сказал участковый, покачав головой. Совсем, как перед этим шофер Гавриков. — Ты, Прохор Савельич, расскажи–ка, что и как?
— Рассказывать тут нечего, — Баланин прислонился к ящикам. Ему было трудно смотреть снизу на рослого милиционера. — Замок открыл…
— Замок был цел? — удивился Мухин.
— Целехонек. И засов задвинут.
— А ты контрольку в замок ставишь?
— Ставлю. Как же. Хоть и невелико богатство, а поживиться есть чем. Ты, Филиппыч, не сомневайся — все в целости было. И замок и контролька. Я, как наткнулся на него, — старик кивнул на распростертого мужчину, — подумал сперва, что из наших алкоголиков. Забрался с вечера да заснул… Но потом вспомнил — церковь я вчера днем закрыл — с полдня правление заседало…
Приехала «скорая». Пожилой врач осмотрел лежавшего, покачал головой. Потом кивнул двум санитарам, стоявшим с носилками тут же.
— Погодите минуту, — попросил старший лейтенант. — Может, документы при нем есть? — Он стал на колени, отвернул полы синего халата, осмотрел боковые карманы замшевой куртки. В них ничего не было. Потом сунул руку во внутренний карман, на мгновение замер и тут же вытащил большой черный пистолет. Один из санитаров присвистнул.
— Ничегосеньки! — сказал старик Баланин. — А документа нету?
Участковый несколько секунд смотрел на пистолет, потом вынул платок, завернул в него оружие и спрятал в сумку. Из другого кармана вытащил ключи на тонком колечке. Один — маленький, французский, другой — длинный, с какой–то очень сложной бородкой.
— Больше ничего. Вы его везите. Я в больницу наведаюсь.
Мужчину унесли.
— Ну что, Андрей Петрович? — спросил участковый врача.
— Тяжелый случай. Не по нашим силенкам. Тут, похоже, опытный нейрохирург требуется. Сейчас с Гатчиной свяжусь.
Врач ушел. Было слышно, как заурчал мотор, потом, уже издалека, несколько раз донесся вой сирены…
— Как же он сюда попал? — задумчиво сказал инспектор, осматривая склад. Всюду высились горы ящиков, пустые бочки. — Другого хода нет?
— Был, да его давно кирпичом заложили, — отозвался Баланин.
— Все же посмотрим.
Осторожно обойдя темное пятно, расплывшееся на мраморных плитах пола, они прошли за иконостас. Когда–то там был вход, но дверной проем был прочно заделан кирпичной кладкой.
Старший лейтенант для верности потрогал кирпичи рукой.
— Ладно, Прохор Савельич, — сказал Мухин. — Похоже, дело серьезное, надо начальству в район доложить. Давай–ка запрем храм божий, да поеду я названивать.
— Не выйдет закрыть, — покачал головой Баланин, — надо ящики мужикам отдать. Мне директор башку открутит. Сам понимаешь — каждый день дорог.
— Ладно, — согласился участковый, — ящики пускай забирают от дверей, а внутрь — чтоб никто ни ногой.
Позвонив с почты в район, инспектор Мухин заехал в поселок Дружная Горка, в больницу. Оказалось, что потерпевшего уже отправили в Гатчину.
«Быстро они сработали, — с одобрением подумал Владимир Филиппович. — Бывает, «скорой» часами ждать приходится, а тут…» Он заглянул в кабинет к главврачу, своему старому приятелю и верному товарищу по охоте.
— Как живем, Иван Иванович?
— Ты по поводу раненого? Увезли…
— Знаю. В сознание не приходил?
Главврач, нестарый еще, но совсем лысый, с маленькими острыми глазами, мотнул головой:
— Ты что! Довезут ли еще?
— Ударили?
— Нет, Филиппыч, не ударили. Похоже, что он откуда–то упал. Пролом черепа и бедро сломано.
— Упал он на мою шею, — сердито сказал Мухин. — А впрочем… Так, так, так. — Он хитро сощурился. — Упал, значит? Проверим.
Иван Иванович смотрел на него с чуть заметной улыбкой. Он знал, что его приятель — мужик во всех отношениях основательный, но тугодум.
— Ты мне, Иван Иваныч, скажи — ничего при нем не обнаружили? Я наспех посмотрел…
Главврач открыл ящик стола и положил перед инспектором два ключа на брелоке в виде какой–то большой монеты.
— Все, и боле ничего.
— Ни документов, ни записной книжки?
— Ничего.
Мухин взял ключи. Внимательно осмотрел их. Ключи были от автомобиля.
— Ты мне, Иваныч, позвони, если будут новости. — Он поднялся. — А я поехал начальство встречать. Из уголовного розыска инспектор приедет.
То, что пострадавшего не ударили, круто меняло дело. На участке Мухина уже несколько месяцев не было никаких серьезных происшествий, и утренний вызов его огорчил. Теперь же появилась надежда, что произошел несчастный случай. Правда, несколько странный несчастный случай — это инспектор понимал. У пострадавшего в карманах вместо документов, как должно быть у каждого порядочного гражданина, — пистолет ТТ. Ни паспорта, ни удостоверения личности, ни записной книжки. Ключи от дома, ключи от автомобиля. А где этот дом? Где автомобиль? Инспектор сделал еще одну заметку на память. Подумал: нельзя скидывать со счета и такой вариант — мужчине могли «помочь» упасть… Но у Владимира Филипповича имелась своя версия, и ее следовала поскорее проверить.
К тому времени, когда из Гатчины приехал инспектор уголовного розыска Гапоненко, Мухин еще раз облазил церковь, долго, задрав голову, разглядывал разрушенный купол, шепча себе под нос: «Свалился он на мою голову. Как пить дать, оттуда свалился». Потом, распугивая кур и гусей, объехал на мотоцикле село, все его закоулки, дальние и ближние концы.
Они сели с Гапоненко на бревнах, рядом с церковью, закурили, и Мухин подробно рассказал инспектору о случившемся.
Владимир Филиппович недолюбливал Гапоненко. Встречаться им приходилось нечасто, но даже из этих редких встреч Мухин вынес впечатление, что капитан — человек равнодушный. Главное, что раздражало Мухина, — так это то, как легко и быстро капитан делал выводы и как потом, легко отказывался от собственного мнения. Владимир Филиппович если делал после долгих раздумий какой–нибудь вывод, так стоял на этом до конца. Гапоненко чувствовал, что дружногорский инспектор его не жалует, и держался с ним настороженно.
— Ну и что ты думаешь об этом? — спросил Гапоненко.
— Думаю, что приехал человек пошарить — нет ли в церкви икон. Этих шаромыжников развелось много. Вон в прошлом году Рождественскую церковь обчистили…
— Знаю.
— Залез он через разрушенный купол. — Мухин поднял голову и показал на ржавый скелет купола. — Там и лестница валяется. Я проверил. Залезть–то залез, да сорвался…
— Логично. Только почему же лестница валяется? Что он, залез, а лестницу спихнул? Или ветром сдуло?
— Нет. Лестница здоровенная. Откуда он ее только приволок?
— Проверь, — строго сказал Гапоненко.
— Видать, матерый дядя. Пистолет в кармане, документов никаких.
— Ты, Владимир Филиппович, протокол оформил?
Мухин кивнул.
— Все чин чином? С понятыми?
Мухин пропустил этот вопрос мимо ушей и продолжил:
— Ключи от машины в кармане. А машины нет. Я все объехал. Нету. В карманах у него никаких билетов нет. Значит, скорее всего на машине прибыл.
— Машину будем потом искать, — сказал Гапоненко. — А сейчас давай займемся делом. — Они встали с бревен и пошли к церкви…
Вечером Мухину позвонил главврач дружногорской больницы. Потерпевший скончался, не приходя в сознание, по дороге в Гатчину.
На следующий день утром мальчишки обнаружили в кустах у соседней деревни Лампово автомашину «Жигули» с ленинградским номерным знаком. Ключи, которые были в кармане пострадавшего, к автомашине подошли. В «бардачке» «Жигулей» лежали водительские права на имя Анатольева Дениса Петровича.
Владимир Филиппович долго сравнивал фотографию, наклеенную в водительских правах, с фотографией погибшего и в сомнении качал головой. И борода и усы на карточках были одинаковые, и овал лица похожий, а люди были разные.
А когда он, приехав в Ленинград и выяснив в Петроградском райотделе ГАИ адрес Анатольева, явился вечером на его квартиру с неприятным чувством, что он несет родственникам печальное известие, Анатольев сам открыл ему дверь. Оказался он совсем не таким, как на карточке, — толстым, кучерявым и добродушным.
— Права–то мои, голуба, — удивленно крутил он головой, рассматривая водительское удостоверение. — Скажу так — корочки мои, а физиономия чужая. Ну и личность! Какой–то типус–опус. — Анатольев вытащил из пиджака другое водительское удостоверение. На нем стоял штамп «дубликат», с фотографии смотрел сам Денис Петрович.
Полтора года назад, по словам Анатольева, он остановился около магазина купить хлеба. Было жарко, пиджак висел в машине. Денис Петрович взял только мелочь из кармана. Вернувшись через несколько минут из магазина, машины на месте не обнаружил.
Мухин, разглядывая улыбчивого и добродушного толстяка, почему–то неприязненно думал, что Анатольев не за хлебом ходил, а скорее всего пиво пил. Но к делу это никакого отношения не имело, и старший лейтенант спросил:
— А машина у вас была «Жигули»? Третья модель?
— Да, третья. Машину нашли через неделю на Таллинском шоссе, а пиджачок–с — увы. Вместе с правами, деньжатами и прочей полезной мелочью… Вперед наука!
— Нашли, значит, машину, — разочарованно сказал Мухин, уже выстроивший свою версию.
— Да, целехонькую. Даже приемник не вытащили.
Экспертиза подтвердила, что фотография на украденном у Анатольева водительском удостоверении переклеена, печать подделана. Подделан и штампик о годовом техническом осмотре в техпаспорте.
В тот же день в научно–техническом отделе Главного управления внутренних дел была произведена трассологическая экспертиза пистолета, найденного у разбившегося в Орлинской церкви мужчины. В пулехранилище Главного управления имелась пуля, которой две недели назад был убит научный сотрудник института литературы Николай Михайлович Рожкин.
2
К вечеру стало чуть прохладнее. Подполковник Корнилов почувствовал, как в открытое окно потянуло свежим ветерком, стих уличный гул, и только время от времени грохотали по Литейному трамваи, да с нарастающим шелестом проносились троллейбусы. Заглянул в кабинет франтоватый Бугаев.
— Звонили из Сестрорецка, товарищ подполковник. Задержали там бродягу на пустой даче. Очень похож на Степку Прыгуна…
— Степан Валерьяныч объявился?
— Полной уверенности нет — молчит. Но похож… Ребята из Сестрорецка зря бы не побеспокоили…
— Похож… похож… Это я уже слышал, — недовольно сказал Игорь Васильевич. — Ты мне сразу скажи, как только его опознают. А потом уж сам беседы с ним беседуй.
— Будет сделано! — улыбнулся Бугаев.
Степана Прыгунова, квартирного вора и пьяницу, Ленинградский уголовный розыск искал полгода. Корнилов даже подозревал, что Прыгунов окончательно спился и умер где–нибудь под забором.
— Так я домой, Игорь Васильевич! — сказал Бугаев. — Мама сыночка ожидает…
— Она же у тебя на даче? — спросил подполковник, подозрительно оглядывая с иголочки одетого капитана.
— Все верно! Через десять минут электричка. Ребята обещали до Финляндского подбросить. — Уже уходя, он сказал: — А у вас, Игорь Васильевич, наверное, борщ дома стынет? Ольга Ивановна заждалась.
— Она у меня сегодня в поликлинике дежурит, — улыбнулся Корнилов.
Потом зашел Белянчиков. Они поговорили минут пять о делах на завтра. День прошел без серьезных происшествий, можно было со спокойным сердцем собираться домой. Корнилов закрыл окно, подергал по привычке ручку сейфа.
— Ты на машине или пешком? — спросил Белянчиков.
— Пройдусь пешочком.
Они вышли в приемную. Секретарь отдела Варя Дудышкина уже давно ушла. В большом кресле, тяжело навалившись на подлокотник, дремал старший лейтенант, рядом с ним стоял толстый черный портфель… Светлые длинные волосы растрепались, упали на загорелое лицо. Загар у него был плотный, красноватый, и Корнилов подумал о том, что посетитель приехал из деревни. Услышав щелчок замка, старший лейтенант поднял голову и вскочил, убирая со лба волосы.
— Вы ко мне? — спросил Корнилов.
— Так точно, товарищ подполковник. Старший лейтенант Мухин из Гатчинского района. Из Орлина, товарищ подполковник.
— Чего ж вы тут дремлете? — строго сказал Игорь Васильевич.
Мухин смутился.
— Девушка сказала, что вы заняты… чтобы я подождал. Ну и…
— Ладно, заходите, — подполковник открыл дверь. Махнул на прощание Белянчикову.
— Вы меня извините, товарищ подполковник, — извиняющимся голосом начал Мухин, входя в кабинет, но Корнилов перебил его:
— Да чего уж, ладно. — Корнилов, пригласивший Мухина на шесть часов, решил, что тот сегодня уже не приедет. Из Орлина добираться не ближний свет, если нет машины. — Это наша секретарь виновата, заставила вас ждать, а сама ушла. Садитесь, докладывайте…
Когда человек долгие годы занимается одним и тем же делом, вместе с опытом, с навыками, позволяющими работать лучше, быстрее, у него складывается стереотип мышления — повторяющиеся исходные ситуации подсказывают ему определенный конечный результат. Есть десятки и сотни профессий, где такой стереотип мышления — благо. Но только не в работе с людьми. Мотивы человеческих поступков при всей их кажущейся определенности не поддаются строгой классификации. Они, как папиллярные узоры на пальце, неповторимы. Долгий срок работы в уголовном розыске привел подполковника Корнилова к мысли о том, что при расследовании преступления, особенно сложного, всякая попытка искать аналогии в уже раскрытых делах может завести в тупик. В работе уголовного розыска, считал он, самое страшное дело — утерять новизну восприятия. Поэтому, когда на следующий день на совещании в отделе майор Белянчиков начал вспоминать не слишком давнюю историю спекулянтов старинными иконами, перессорившихся из–за награбленных ценностей и пытавшихся убить своего же товарища, Игорь Васильевич остановил его:
— Юрий Евгеньевич, пустая затея насаживать новое дело на старую колодку. — Он недовольно побарабанил по столу длинными пальцами. — Запутаемся. Давайте танцевать от печки.
— У нас и печки–то нету, товарищ подполковник, — сказал Белянчиков. — Пустое место, ноль.
— Лучше строить на пустом месте, чем потом разрушать старое! — Подполковник сказал это с нажимом, и все, принимавшие участие в оперативном совещании, поняли, что словесная разминка закончилась.
— Лебедев, — обратился Корнилов к молодому блондину. — За последние два дня не было никаких заявлений об исчезновении людей?
— Нет, товарищ подполковник. Даже дети не терялись.
— Тогда ноль действительно абсолютный. Давайте распределим обязанности. — Игорь Васильевич развернул сложенный вчетверо лист бумаги, разгладил его. — Я осмотрел ключи, найденные у погибшего. Скорее всего это ключи от его квартиры. Один очень сложный. Не уверен, но думаю, что ключ и замок, который им открывается, делал очень хороший мастер. В магазине такие не продаются. Ты, Володя, займешься ключами, — кивнул Корнилов Лебедеву. — На всякий случай проверь и в торговой сети. А потом постарайся найти умельцев, которые способны создать такие замки. Зайди, кстати, к Ерофееву, он большой специалист по замкам.
Ерофеев работал в их управлении и слыл знатоком по части взломов.
— Бугаев займется автомобилем. Машина, наверное, краденая. Может быть, в розыске. Номера, я думаю, перебиты. Пускай в НТО проведут срочную экспертизу.
— Да, попался нам субъект — ничего своего, все чужое. Как в том анекдоте…
— В каком еще анекдоте, Сеня? — почти ласково спросил подполковник.
— Про старушку, которая вставную челюсть в стакан опустила, после того как протез ноги сняла, — весело сказал Бугаев.
— В следующий раз за такие анекдоты буду ставить на дежурство в выходные. А по машине чтобы завтра к вечеру была полная ясность. Понял?
— Так точно, товарищ подполковник.
— Юрий Евгеньевич, тебе придется пойти к вдове Николая Михайловича Рожкина. С нею уже много раз беседовали. Не очень–то удобно опять ее дергать… — Корнилов поморщился. — Но выхода нет. В прокуратуре, кстати, недовольны тем, как расследуется это дело. И наши коллеги из Петроградского района не слишком расторопно действуют…
— Понятно, — кивнул Белянчиков. И спросил: — А не стоило бы кому–то из нас в Орлино съездить? У этого человека могли сообщники из деревенских быть: откуда он про иконы узнал?
— Местный участковый инспектор тоже так считает, — сказал Корнилов. — Он у меня вчера вечером был. Хорошее впечатление мужик производит. Жаль, что лет уже немало — я бы взял его в управление. Такой с виду увалень, а цепкий. Сорок лет — старший лейтенант. До капитана, конечно, дослужится. — Подполковник покачал головой. — Трудная у них служба, у деревенских инспекторов.
— И у городских нелегкая, — тихо сказал Бугаев и хитро глянул на Корнилова, но тот никак не отреагировал на его реплику.
— Участковый инспектор подозревает, не работал ли погибший в совхозе на уборке. Среди тех, кого шефы в помощь присылают… Не обязательно в этом году. Мог и в прошлом работать. Заприметил иконы. До поры до времени не мог выбраться.
— Тоже вариант, — согласился Белянчиков.
— Шефы у совхоза постоянные — «Красный треугольник» и институт Гипрохим. Ты, Юрий Евгеньевич, поручи райотделу заняться. А в совхоз пока повременим ездить. Пускай там инспектор Мухин поработает. Да и некого пока туда послать. — Сказав так, Корнилов подумал о том, что неплохо было бы и самому съездить в Орлино. В прошлом году, разматывая историю гибели старшего помощника с теплохода «Иван Сусанин», он побывал в этом красивом селе на берегу озера.
Всякий раз, когда представлялась возможность, подполковник выезжал на место преступления сам — ощущение реальной обстановки давало ему возможность более свободно строить свои гипотезы.
— Какие еще вопросы, сомнения, предложения? Нет? — Игорь Васильевич оглядел собравшихся. — Ну тогда ножками, товарищи. Ножками!
3
В те редкие дни, когда Юрий Евгеньевич Белянчиков не задерживался на работе, жена и сын ужинать без него не садились. У них даже сложился настоящий ритуал для таких случаев. Ирина Степановна накрывала ужин не на кухне, где они обычно ели на скорую руку, а в большой комнате, служившей им и гостиной, и спальней, и столовой. За едой почти не разговаривали. Вечерние беседы начинались за чаем. Костя Белянчиков докладывал отцу все свои школьные новости. Он учился в восьмом классе. Тут же, на импровизированном семейном совете, решались всевозможные спорные вопросы. Такие, например, как стоит ли обижаться на своего товарища Нахапетова, который поехал в Павловск, куда они давно собирались поехать вместе, не с Костей, а с двумя девчонками из их класса. Или сделать вид, что ничего не произошло? Права ли историчка Варвара Сергеевна, рассказавшая на уроке, что слова «И ты, Брут?» были сказаны Цезарем, когда он увидел Брута среди заговорщиков, напавших на него. А он, Костя, читал у Светония, что Цезарь воскликнул: «И ты, мой мальчик?» Потому что Брут якобы был его сыном.
Дело в таких спорах обычно завершалось тем, что отец с сыном зарывались в книги, а мать уходила на кухню мыть посуду. Потом Юрий Евгеньевич играл с Костей в шахматы. Костя был очень самолюбив и азартен, не любил проигрывать, а отец считал, что поддаваться сыну, даже в игре, нельзя. Это может нежелательно сказаться на его характере, приучит Костю к легким победам. Дело иногда кончалось слезами, и Ирина Степановна выговаривала мужу, что он мог бы и поддаться. Подумаешь, игра, а ребенок теперь разнервничался и будет плохо спать. Но Костя быстро отходил, возвращался из своей комнаты как ни в чем не бывало и спрашивал отца:
— Пап, а все–таки я тебя здорово прижал двумя конями. Если бы не зевнул ладью, то выиграл.
Юрий Евгеньевич соглашался, и все заканчивалось миром. Костя шел спать, а Белянчиков выпивал еще чашку чаю и выслушивал теперь все новости из конструкторского бюро, в котором работала Ирина Степановна. Потом он ложился на диван, читал «За рубежом» или «Наш современник». Иногда просматривал «Следственную практику». Но к этому журналу он относился с профессиональной пристрастностью, считал, что сложные дела расследуются там слишком гладко, замалчиваются неудачи и промахи, а все следователи выглядят тонкими психологами и прозорливцами. Если назавтра на службе не намечалось каких–то серьезных дел, в одиннадцать Белянчиков ложился спать. Когда же такие события намечались, Юрий Евгеньевич удалялся на кухню, служившую ему одновременно кабинетом, и часто просиживал там за полночь. Он устраивался за кухонным столом, разворачивал толстую ученическую тетрадь за девяносто шесть копеек и детально продумывал каждый свой шаг, каждую фразу. И это повторялось всегда — готовился ли он к серьезной операции по поимке преступника, или просто собирался встретиться со свидетелями, опросить потерпевших. Во–первых, Юрий Евгеньевич был педант, а во–вторых, он являл собой тот редкий экземпляр человека, который не только хорошо знает свои недостатки, но и по мере возможностей старается компенсировать их своими достоинствами. Среди недостатков Белянчиков числил за собой неспособность к мгновенной импровизации, качеству для сыщика немаловажному. Не то чтобы он совсем не мог действовать быстро при изменении ситуации. Просто каждый раз, когда срывался заранее намеченный план, ему стоило больших трудов перестраиваться и принимать новое, обязательно правильное, решение. Позже он находил единственно верный ход, но это было позже, а обстановка чаще всего требовала моментальных решений.
Сидя на кухне, Юрий Евгеньевич заносил в свою тетрадку вопросы, которые следовало задать свидетелю, продумывал их последовательность. Даже намечал для себя, как он будет их задавать: вскользь, как бы между прочим, или не скрывая от собеседника свою заинтересованность. Корнилов, хорошо знавший про клеенчатую тетрадь Юрия Евгеньевича, не раз пытался уговорить его рассказать молодым работникам о своем методе работы. Но Белянчиков был неумолим.
— Ты что, хочешь, чтобы надо мной потешались? Вот, дескать, видали вы самоуверенного долдона из угрозыска? Нет, пусть Семен Бугаев опытом делится, он мужик хваткий, он и без всяких тетрадей распишет все как надо.
За педантизм и въедливость кое–кто в управлении считал Белянчикова службистом. Но Юрий Евгеньевич меньше всего думал о продвижении по службе. Таким уж он был скроен — дисциплинированным, четким аккуратистом, врагом всяких недомолвок. Иначе он работать не мог. Служи он в бухгалтерии, на стройке или еще в каком другом месте — он везде отдавал бы работе всего себя.
В этот вечер, несмотря на то что поручение, которое ему предстояло утром выполнить, было совсем простое, Белянчиков тоже удалился на кухню, прихватив свою тетрадку.
Все, конечно, просто, если вдова Николая Михайловича Рожкина не опознает человека на фотографии, думал Белянчиков. А если опознает? Тут возникнет масса нюансов. Случайный ли это знакомый? Приятель? У вдовы тоже возникнут вопросы. Почему показывают фотографию мертвеца, какое он имеет отношение к ней? Все это необходимо предусмотреть заранее, а потому сиди, Юра, сиди и думай. Но принятое им в конце концов решение было очень просто. Без обиняков показать фото.
…Еще вечером Белянчиков позвонил Рожкиной и условился о встрече. Рожкина работала во вторую смену, с утра была свободна, и майор поехал к ней домой в Озерки. Жила Рожкина в большом панельном доме, недавно построенном среди деревянных особнячков. Вокруг стоял сосновый лес, невдалеке поблескивало озеро, и было слышно, как где–то рядом проносятся электрички.
Наталья Викторовна оказалась молодой еще женщиной, с простым, не то чтобы красивым, но очень милым русским лицом. Темно–каштановые волосы были расчесаны на прямой пробор и закрывали уши. Белянчикову показалось, что Рожкина чем–то похожа на одну известную балерину.
Усадив Юрия Евгеньевича на диван в небольшой, очень светлой и чистенькой комнате, она спросила, не хочет ли он кофе.
— Спасибо, Наталья Викторовна, — сказал майор. — Я ведь на минутку.
Рожкина села напротив и закурила сигарету. Потом, спохватившись, пододвинула Юрию Евгеньевичу пачку «Столичных» и пепельницу.
Белянчиков поблагодарил ее кивком. Он не курил.
— Нашли? — спросила Рожкина. Майор чувствовал, как она волнуется.
— Нет, Наталья Викторовна. Не нашли. Не все у нас получается так, как хотелось бы… — Он вытащил из кармана несколько фотографий, среди которых было фото мужчины, найденного в Орлинской церкви, и положил перед Рожкиной.
— С этими людьми вам никогда не приходилось встречаться?
Медленно перебирая карточки, она внимательно вглядывалась в лица. Долго рассматривала фото неизвестного из Орлинской церкви. Наконец, догадавшись, спросила:
— Он мертвый?
Белянчиков неопределенно пожал плечами. Рожкина положила фотографии на столик, сделала глубокую затяжку и мотнула головой.
— Нет, никого из них я не знаю. В первый раз вижу и, судя по всему, в последний. — Она посмотрела на фото мертвого еще раз. Потом взяла в руки и чуть повернула к свету. — Нет, нет…
Больше майору Белянчикову делать у Рожкиной было нечего. Но он не мог просто встать и уйти. Ведь перед ним сидела женщина, у которой недавно убили мужа, а убийца до сих пор не найден.
«А может быть, и мертв», — подумал Юрий Евгеньевич, пряча фотографии. Но сказать пока об этом вдове нельзя. Если бы Белянчиков курил, то можно было бы, закурив сигарету, молча посидеть несколько минут, обменяться парой ничего не значащих фраз и откланяться.
— Вы меня извините за то, что я побеспокоил вас, Наталья Викторовна, — сказал майор. — Побеспокоил, а ничего нового не сообщил.
Рожкина кивнула.
— Этот человек имеет отношение к убийству? — спросила она.
И Юрий Евгеньевич понял, что Наталья Викторовна имеет в виду мертвого мужчину. Женским своим чутьем выделила его фото из всех остальных.
— Трудно сказать. Мы думали, кто–то из знакомых Николая Михайловича. Кстати, у него не было друзей среди коллекционеров старинных икон?
— Наверное, были. Он ведь занимался историей России… Даже наверняка были. Как–то Коля мне рассказывал про большую коллекцию, — она покачала головой. — Кажется, он называл фамилию Замчевского.
— Это кто?
Рожкина пожала плечами.
— Не знаю. Наверное, кто–то из его знакомых.
— У вас нет телефона, адреса? Может быть, остались в бумагах мужа?
Наталья Викторовна вздохнула.
— Нет, не остались. Единственное, что пропало в тот день, — так это Колина записная книжка.
— Пропала записная книжка? — удивился Белянчиков. Он читал материалы по делу, и там ничего не было сказано об этой пропаже. Наоборот, одной из особенностей убийства Рожкина как раз и являлся тот факт, что ничего не пропало. Ни деньги, ни часы, ни документы…
— А вы говорили об этом следователю?
— Нет. Я обратила внимание на пропажу много позже. Когда понадобилось разыскать телефон одного Колиного приятеля. Николай рассказывал мне незадолго до смерти, что наткнулся на следы старинной коллекции документов и книг, а какой — не сказал. Я думала, что об этом знает Флорентий Никифорович… А записную книжку могли обронить и в «скорой», и в больнице. Мало ли, что могло случиться. Пришлось звонить на Колину службу, узнавать телефон там.
— Ну и что же ответил вам Флорентий Никифорович? — спросил Белянчиков. Он не любил безответных вопросов, даже в том случае, когда они никакого отношения к делу не имели.
— Флорентий Никифорович ничего об этом не слышал.
— Он не коллекционирует старинные иконы?
— Нет.
— Назовите, пожалуйста, его фамилию.
— Лосев Флорентий Никифорович — известный ученый, специалист по фольклору. Коля очень любил его. — Рожкина замолчала и рассеянным взглядом обвела стеллажи с книгами. «Кому теперь нужны эти ученые записки? — с горечью подумала она. — Даже к букинистам не отнесешь… А Коля был жив, и книги жили».
— Наталья Викторовна, вам так и не удалось выяснить, что за коллекцию обнаружил Николай Михайлович?
Рожкина развела руками.
— Он не сказал об этом никому. Так странно… Коля был очень общительным человеком. Может быть, не был уверен, что все удастся? Вы знаете… — Женщина как–то болезненно сморщилась, словно вспомнила что–то неприятное. — Коля последние дни ходил очень расстроенный.
Белянчиков вдруг почувствовал острое сожаление оттого, что муж этой приятной и, судя по глазам, доброй и умной женщины погиб как раз в тот момент, когда обнаружил что–то интересное. Какую–то коллекцию книг и документов. Это обстоятельство волей–неволей давало определенный ход мыслям. И Белянчиков спросил:
— Это документы времен войны?
— Не знаю, — с сомнением ответила Рожкина. Она помолчала, вспоминая, при каких обстоятельствах рассказывал ей муж о находке. Потом покачала головой. — Нет, нет, к войне они относиться не могут. Коля сказал: «Мать, кажется, я наткнулся на что–то новое. Наш старик разинет варежку». — Наталья Викторовна грустно улыбнулась. — Коля любил шутку, острое слово. На самом–то деле он уважал институтское начальство.
— Но почему вы решили… — начал Белянчиков.
— Понимаете, Коля имел в виду академика Яцимирского. А он занимается Петровской эпохой…
«Ну и что? — подумал Юрий Евгеньевич. — Одно другому не мешает. Яцимирский занимается стариной, а Рожкин мог найти документы, проливающие свет на чью–то деятельность в годы войны. И мог предположить, что академик разинет рот от удивления, узнав что–нибудь неприятное о своих сотрудниках». Но вслух сказал:
— Почему же вы не сказали об этом следователю?
— Это все так далеко…
— Но ведь, наверное, надо продолжить поиски? Пусть возьмутся коллеги.
— А что искать? — тихо спросила Рожкина. — Он не оставил никаких записей. Никакого намека.
— А где он мог наткнуться на документы? — спросил Белянчиков. Он плохо представлял себе характер работы покойного.
— Трудно даже предположить. Коля занимался архивами в самом институте, бывал в рукописном отделе Публички… В государственном архиве… — Она задумалась, припоминая, где еще работал муж. — Ездил в Москву, в Институт мировой литературы. Был в экспедиции в Архангельской области.
— Да–а, размах серьезный, — вздохнув, сказал Белянчиков.
— Вот видите! Даже предположить трудно. А ведь мог еще кто–то из случайных знакомых рассказать. Или даже показать…
Прощаясь, Юрий Евгеньевич сказал Рожкиной:
— Вы уж извините, Наталья Викторовна, но, может быть, придется вас еще побеспокоить… Следователя наверняка заинтересует пропажа записной книжки.
Рожкина молча пожала плечами. Лицо у нее было усталое и отрешенное.
4
Володя Лебедев нервничал. Прошло уже полдня, а результатов не было никаких. Старший лейтенант посетил управление хозторгами, побывал в большом хозяйственном магазине в Гостином дворе, объехал три колхозных рынка, где в захудалых будках пьянчужного вида умельцы чинили замки, делали ключи и выполняли еще самую разную слесарную работу. Никто не признал тонкий изящный ключ с замысловатой бородкой.
— Нет, наша местная промышленность еще не доросла до таких сложных изделий, — покачал головой начальник отдела в управлении хозторгами, с удовольствием разглядывая ключ. — У нас недавно была выставка финских бытовых изделий. Много замков… Даже с дистанционным управлением. Но таких ключей я и там не видел.
— А вы считаете, что этот ключ фабричного производства?
Начальник отдела посмотрел на Лебедева с сожалением.
— Я думаю, английская работа. Наверное, кто–то привез замок из–за границы. Никакому кустарю это не под силу.
На всякий случай старший лейтенант заглянул еще в Гостиный двор. Продавщица из секции скобяных товаров скользнула по ключу равнодушными глазами:
— Впервые вижу… Наверное, финский. Но до нас, до магазина, импортные товары не доходят. Их распродают на складе…
Ближайшим от Гостиного двора был Сенной рынок. Туда уже без особого энтузиазма и поехал Лебедев.
Небритый хмурый старик взял ключ, подкинул слегка в темной костистой ладони и тут же вернул Лебедеву.
— Ну так что? — повторил старший лейтенант свой вопрос — Не приходилось вам делать замки с такими ключами?
— Сорок рублей и полбанки, — сказал старик. — Полбанки сейчас.
— Вы что, делали такой замок? — У Лебедева появилась надежда.
— Тебе–то что, делал — не делал! Иди за бутылкой. Я тебе посложнее сварганю.
— Но вы можете мне ответить — делали замок под этот ключ? Или нет?
Дед сердито крякнул и отвернулся.
Теряя терпение, Лебедев достал удостоверение и сунул ему в окошечко:
— Я вас серьезно спрашиваю. Делали или нет?
Взглянув на документ, старик отрезал:
— Не делал.
Чувствуя, что теперь от него ничего не добьешься, Лебедев сказал почти ласково:
— Вы поймите, папаша, я ведь к вам без всяких претензий. Нашли человека — машина сбила, — никаких документов. Только ключи.
— Небось родственники объявятся, — усмехнулся старик. Потом нагнулся, достал ополовиненную бутылку пива, ловким щелчком большого пальца скинул пробку и одним духом выпил. Заметив, что Лебедев все еще стоит рядом с будкой, сказал ворчливо:
— Да не делал, не делал я. А попросишь, смогу. Сорок рублей и бутылка. Бутылка сейчас.
Лебедев вздохнул. Спрятал ключ в карман.
— А вы походите по домам–то, — засмеялся старик. — Походите! Может, к какому замку и подойдет. Я даже кино такое видел.
Третий рынок, на котором побывал Лебедев, был Некрасовский. Ларек металлоремонта был закрыт. Старший лейтенант зашел к директору рынка, но тот ничего о мастере не знал.
— Может, обедает. Они тут сами по себе: захотел — пришел, захотел — ушел.
— Ну что, товарищ инспектор? — спросил шофер, когда Лебедев молча сел рядом с ним. — Куда теперь? Может, на Охтенский?
— На Андреевский. А потом на Сытный.
— А я вот походил по рядам, посмотрел, — сказал шофер. — Рынки разные, а цены одинаковые. Картошка везде по тридцать. Яблоки по восемьдесят. Только цветы — как бог на душу положит. На Сенном три гладиолуса — четыре рубля, а здесь — пять. Ну и дерут, я вам скажу!
— Да, дерут, — рассеянно согласился Лебедев, с тревогой думая о том, что шансов у него на успех совсем мало. Да, может, обойдется все и без ключа? Не может же человек исчезнуть бесследно. Время пройдет — хватятся. Но эти мысли утешали мало. Задание оставалось невыполненным.
Только на следующее утро Лебедев закончил свой объезд мастерских. Никто из опрошенных ключ не признал. Но это была капля в море. Замок мог сделать какой–нибудь мастер и дома, и в заводском цехе.
Старик мастер с Сенного рынка не давал инспектору покоя. Перемена в его поведении после того, как он увидел милицейское удостоверение, настораживала. «Темнит старик, — думал Лебедев, — чует мое сердце, темнит». Он остро переживал свой неудачный разговор со стариком. Инспектор попросил шофера еще раз подъехать к Сенному рынку. Но за окошком мастерской сидел совсем другой человек — молодой, атлетического сложения парень. На вопрос, куда делся старик, он сказал:
— Запил Никитич. Теперь неделю не появится. А то и больше. Считается, что мы вдвоем с ним мастерим.
— А где он живет?
— Где–то в Гавани. Где, точно не знаю. Он у нас прижимистый. В гости не приглашает. А вам чего? Заказ ему давали?
Лебедев вытащил из кармана ключ. Положил перед парнем.
Мастер внимательно, оценивающим взглядом посмотрел на него.
— Такой ключик я могу вам изобразить. Дня через три. Сейчас работы завал. И вся срочная.
— А замок могли бы под такой ключ?
— Нет. Придется Никитича дожидаться. Это только он умеет.
— Адрес его где можно узнать?
Парень безнадежно махнул рукой.
— Пустое дело. Он сейчас не только напильник в руках не удержит — двух слов не свяжет.
— Ну а все же?
— Идите в контору. На Владимирский. Там скажут. Петр Никитич Гулюкин его зовут.
5
Семен Бугаев с утра заехал в прокуратуру и попросил у следователя разрешение использовать автомашину потерпевшего. «Если я приеду на станцию технического обслуживания на этих «Жигулях», — рассуждал он, — больше шансов, что кто–то вспомнит и владельца. Иной мастер лучше знает машину, с которой возится, чем ее хозяина».
Следователь замысел Бугаева одобрил.
На станции капитан заглянул к директору, договорился, чтобы ему выписали документы на техосмотр, въехал во двор, но остановился поодаль от вереницы автомобилей, ожидавших своей очереди перед воротами цеха.
Первым к нему подошел мужчина в заношенной спецодежде с испитым почерневшим лицом.
— Замок для запаски не нужен?
Бугаев мотнул головой.
— Ножной насос? — в голосе мужчины чувствовалась надежда.
— Имеем свой.
Мужчина сплюнул чуть ли не на ботинки капитану и, шаркая подошвами по асфальту, удалился.
Потом из ворот цеха с деловым видом выскочил длинный тощий парень в синем берете и внимательно оглядел выстроившиеся колонной автомашины. Из кармана его спецовки торчали отвертка и кронциркуль. Заметив Бугаева, он почти бегом пересек двор.
— Вы от Роберта Максимовича?
— Нет.
— Странно, — сказал парень. — Кого ждем?
— Вам эта карета не знакома?
Парень посмотрел на машину. Пожал плечами.
Бугаев поиграл ключами, у которых вместо брелока был американский серебряный доллар с изображением президента Кеннеди. Сказал:
— Мой товарищ у вас тэо делал. Денис Анатольев…
— Всех разве запомнишь, — поскучнев, сказал парень и отошел. Потом опять внимательно оглядел двор. Одна машина, тоже белая, как и та, на которой приехал Бугаев, привлекла его. Капитан слышал, как он спросил владельца, тучного молодого мужчину в больших роговых очках:
— Вы от Роберта Максимовича?
Толстяк кивнул. Парень сел за руль его машины, толстяк — рядом, и машина, минуя очередь, скрылась за воротами цеха.
Почему он не показал парню фотографию погибшего, Бугаев и сам не знал. Скорее всего не почувствовал к нему доверия. Такой сразу трепанет товарищу, через полчаса об этом будут знать не только все слесари, но и их клиенты. Набравшись терпения, Бугаев ждал.
Минут через пятнадцать из цеха вышел еще один мужчина. Тоже в синем берете, из кармана спецовки тоже торчал инструмент. Достав сигарету, капитан подошел к нему. Попросил прикурить.
— Очередь у вас, не приведи господь…
Мужчина скользнул взглядом по автомобилям. Озабоченно покачал головой.
— Оформляют в конторе больше, чем мы пропустить можем. Покурить еле вырвешься, — он был уже немолод, с пышными, хорошо подстриженными темными усами.
«Серьезный товарищ», — подумал Семен и, достав ключи, стал раскручивать цепочку на пальце:
— Эх, день у меня пропадет. С товарищем несчастье случилось. Попросил вместо него осмотр сделать. Продавать собирается…
— Эту, что ли? — кивнул мужчина на «Жигули».
— Ну да. У вас там кто командует? Начальник цеха? Поговорить с ним, что ли?
— Я там старший, — сказал мужчина. — Бригадир. Сегодня запарка. А брелок такой я видел. С долларом…
— У кого?
— Делаю тут парню одному профилактику.
— Не Денису Анатольеву?
Бригадир удивленно посмотрел на Бугаева.
— Нет. Одному знакомому. Олежкой зовут.
Бугаев вытащил из кармана фотографию.
— Не этому?
— Чего это он? Мертвый?
— Он? Олег? — быстро спросил Бугаев.
Бригадир взглянул еще раз. Уже более внимательно.
— Да.
— Вас как зовут? — переходя на деловой тон, спросил капитан.
— Валерий Сергеич.
— Валерий Сергеевич, я из уголовного розыска. — Бугаев показал удостоверение. — О нашем разговоре прошу никому…
Валерий Сергеевич кивнул. И тут же оглянулся на ворота цеха.
— Я вас недолго задержу, — сказал Бугаев.
— Пойдемте тогда в контору, — попросил бригадир. — А то неудобно перед цехом маячить без дела. Ребята скажут — бригадир лясы точит.
Они пошли по двору.
— С Олегом случилась беда. Погиб он…
— Разбился?
— Нет, не на машине. Машина его здесь.
— Ну да. Я–то смотрю, вроде бы проходил этот «жигуленок» через мои руки. Первая модель, а задние фонари от шестерки. Приличная машина, еще девочка…
— Валерий Сергеевич, расскажите мне все, что вы знаете об Олеге, — попросил Бугаев, когда они сели на диванчик в конторе. — Фамилию, где живет, кем работает?
Бригадир с недоумением пожал плечами. Хотел о чем–то спросить, но не спросил…
— Да ведь что я знаю — Олег и Олег… Парень веселый, при деньгах. За кордон часто ездит, как ни пригонит ко мне карету, всегда сувенир заграничный. Мне вот тоже такой брелок привез, с долларом…
— А фамилия?
— Не помню. В накладной–то всегда пишется, да я не помню. Простая какая–то фамилия.
«Ну, это все можно будет выяснить по книге регистрации, — подумал Бугаев, но тут же спохватился. — Он ведь как Анатольев пишется. По краденым правам».
— Ну хоть отчество? — попросил он Валерия Сергеевича.
— Да мы с ним по имени… Олег и Олег. Он как–то раз своего знакомого привозил, доцента. Так тот его Олежкой звал.
— А где жил Олег?
— Не знаю.
— Может быть, кто другой из ваших знает? Могли дома ремонт делать…
— Нет, с Олежкой только я работал.
— А этот его знакомый, доцент? Где работает?
Бригадир улыбнулся.
— Где работает, не знаю. Но человек серьезный. На генерала похож.
— А зовут как? — с надеждой спросил Бугаев.
— Аристарх Антонович его зовут, — сказал Валерий Сергеевич, — чудное имя всегда хорошо запоминается.
— А фамилия у него не чудная?
— Нет, фамилия у него, как и у меня. Платонов.
Бугаев вздохнул с облегчением.
Расставаясь, он с чувством тряхнул руку Платонова.
— Валерий Сергеевич, договорились? О нашем разговоре — ни слова!
— Будет сделано, товарищ начальник. Приезжайте, тэо вам устроим по высшему классу.
— Приеду, — пообещал Бугаев. — Когда меня машиной премируют. За хорошую работу…
6
Участковому инспектору Мухину не давала покоя одна мысль — почему этот человек, разбившийся в церкви, оставил свои «Жигули» так далеко? За несколько километров от села. Да еще загнал машину в такие кусты, из которых ночью не сразу и выберешься. Своими сомнениями Владимир Филиппович поделился с гатчинским следователем Гапоненко, но капитан только усмехнулся.
— Что ж он, по–твоему, прямо у церковной стены их поставил бы? У всех на виду?
— Мог бы все же поближе. Тут с километр будет…
— Видно, тертый калач. Думал, что мы собаку пустим. А там — за ручьем. Прошел по воде, и конец.
Доводы капитана не успокоили Мухина. «Объяснить то все можно, — думал он. — А вот если в шкуру этого субчика влезть? Он же не на экскурсию пришел. За иконами! И тащить их в такую даль? А как ночью машину в кустах найти? Тут и свой, деревенский, заблудится, не то что дачник…»
Всех городских Владимир Филиппович называл дачниками. Без иронии, без подковырки — просто по привычке. Выросший в деревне, он привык к тому, что в их избе, да и у соседей летом всегда жили дачники. Орлино — село красивое. Огромное озеро плескалось прямо за огородами. В каждом доме плоскодонка. Чуть снег осядет под мартовским солнцем — дачники уже тут как тут. Ходят от избы к избе, спрашивают, не сдается ли.
Капитан Гапоненко уехал в Гатчину, оставив участкового один на один со своими сомнениями. Владимир Филиппович достал из письменного стола лист бумаги и в течение часа прикидывал, кто из односельчан чаще всего шляется по ночам. Первыми в список было занесено десятка полтора парней и девчат, два мужика, часто работавших на Дружной Горке в ночную смену, несколько доярок, совхозный сторож. Потом инспектор прикинул, кто мог оказаться ночью недалеко от церкви. Выходило, что все молодые. Рядом парк — их туда все время тянет, будто медом намазано. Одна доярка жила неподалеку. И конечно, сторож, но с ним Мухин уже говорил.
После того как список был составлен, инспектор сел на мотоцикл и поехал домой. Там он переоделся в штатское. Каждый раз, когда надо было поговорить с человеком по душам, неофициально, или Мухин предполагал, что его собеседник при виде милицейского мундира может потерять свое красноречие и забыть половину из того, что знал, он надевал штатский костюм.
Разговор с молодежью складывался до противности одинаково. Словно все они сговорились.
— Коля, — обращался инспектор к детине, которому, казалось, тесно в комнате. — Ты третьего дня в парке не гулял?
— А что, разве нельзя? — с наигранным удивлением спрашивал Коля. — Мне шестнадцать еще по весне стукнуло.
— По ночам люди добрые спят, — для порядка говорил Мухин.
— Нет такого закона, — ухмылялся детина, и Владимир Филиппович, безнадежно махнув рукой, переходил к главному.
В разговоре с Любашей Федичевой инспектору повезло. Любаша, ученица десятого класса, приходилась Мухину дальней родственницей. Ее мать была двоюродной сестрой инспектора. Когда он спросил Любашу, не гуляла ли она ночью в парке, девушка залилась краской и опустила голову. Прежде чем Мухин добился от нее путного рассказа, она успела поплакать.
— Дядя Володя, вы только маме не говорите, — попросила Любаша. — Я ей сказала, что у подруги засиделась. У Таськи Зайцевой…
Делать было нечего, и инспектор скрепя сердце пообещал держать Любашину прогулку в секрете.
Любаша и рассказала ему, что когда проходили они с Толиком Ивановым мимо церкви, то видели легковую машину. Белую. Для того чтобы узнать имя Любашиного ухажера, Мухину пришлось еще раз дать клятву не проболтаться родителям.
— В котором часу машину видели?
Любаша пожала плечами.
— Домой ты когда пришла?
— В два.
— Хорошо помнишь?
— Еще бы! Мама мне такую истерику закатила.
Мухин осуждающе покачал головой.
— Когда машину увидали, шли в парк или уже из парка?
— Из парка. Мы потом у озера посидели чуточку и домой. Толик меня до прогона только довел. Вдруг бы мама встречать надумала.
Инспектор прикинул: от церкви до озера — минут пять. Там еще «чуточку» — значит, полчаса. От озера до Любашиного дома тоже минут десять. Выходило, что от часу до двух машина стояла у церкви.
— Вы, дядя Володя, не подумайте чего плохого, — сказала Любаша. — У нас все всерьез.
— Ладно, — помягчев, отозвался Мухин. — На свадьбу не забудь пригласить.
Толик Иванов после недолгого запирательства подтвердил рассказ своей подружки.
«Вот так–так, — размышлял участковый, шагая по вечернему селу домой. — Он, голубчик, в церкви лежал, а машина сама собой каталась? Или сначала он подъехал, осмотрелся, а потом машину в кусты отогнал. И все пехом?» Действия потерпевшего, по мнению Мухина, не соответствовали здравому смыслу.
В селе было тихо. Лишь под ногами шуршали листья. Кое–где в домах еще горел свет, да дрожащие голубые отсветы в окошках выдавали, что хозяева смотрят телевизор. На дальнем конце села за кладбищем лаяли собаки. С озера тянуло прохладой, сыростью, запахом смоленых лодок.
«Не буду я Гапоненке звонить, — думал участковый. — Толку от него мало. Легкий человек. Позвоню начальству, в Питер».
С одной стороны, Мухин стеснялся беспокоить ленинградское начальство, но разговор с подполковником Корниловым оставил у Владимира Филипповича хорошее впечатление. Пожилой сухощавый подполковник хоть и выглядел хмурым, разговор вел по делу, вопросы задавал точные, словно заранее знал мысли самого Мухина. Но больше всего понравилось инспектору то, что подполковник не стал строить никаких домыслов, не поучал его, как надо работать. Сказал, что дело сложное, на кофейной гуще гадать не надо, а побольше порасспрашивать людей.
— Если появится что–то новое, звоните, — сказал он на прощанье. — Майору Белянчикову звоните. Его не будет — мне. Сейчас для нас каждая мелочь дорога.
Владимир Филиппович и позвонил Белянчикову, но его номер не отвечал, и старший лейтенант, преодолев робость, позвонил Корнилову.
Трубку подняла секретарша и, узнав, что звонят из Орлина, тут же соединила Мухина с Корниловым.
— Старший лейтенант Мухин беспокоит, — сказал участковый.
— Что у вас там нового? — Голос подполковника звучал требовательно и строго, и Мухин решил, что позвонил не вовремя. В трубке были слышны голоса, приглушенные низкие гудки другого аппарата.
— По поводу «Жигулей» хотел доложить, — сказал Мухин, но подполковник перебил его:
— Извини, другой телефон…
Участковый слышал, как Корнилов произнес:
— Позвоните через полчаса, у меня совещание.
Мухин совсем смутился и, когда подполковник снова сказал в трубку: «Але, продолжайте, Мухин!» — виновато спросил:
— Может, попозже, товарищ подполковник?
— Давайте, давайте, рассказывайте, не смущайтесь, — ободрил Корнилов. — Мы тут как раз и сидим по этому делу.
Старший лейтенант доложил коротко и четко.
— Молодец, — похвалил Корнилов. Потом несколько секунд помолчал, обдумывая что–то. — На днях я приеду. Жди. — И повесил трубку.
7
Аристарх Антонович Платонов, хоть и был, по словам своего однофамильца со станции обслуживания, похож на генерала, работал в конструкторском бюро старшим инженером. И, по словам сослуживцев, коллекционировал иконы. Корнилов решил съездить к нему сам.
Шил Платонов на улице Зверинской, в большом старинном доме. Его квартира под номером шесть оказалась на третьем этаже. Корнилов лифт не вызвал, пошел пешком, удивляясь, как легко подниматься по широкой старинной лестнице. «Ловко умели строить, — подумал он. — И этажи повыше раза в два, чем нынче, а поднимаешься, словно на эскалаторе».
У дверей шестой квартиры лежал чистый половичок, на самой двери был привинчен красивый крючок, чтобы хозяйка могла повесить сумку с продуктами, а потом уже спокойно доставать ключи. Игорь Васильевич дотронулся до крючка и покачал головой. Просто и удобно. Надо бы перенять опыт. Он позвонил три раза. Он всегда звонил три раза. Куда бы ни приходил. Привычка эта осталась у него с детства, когда они с отцом и матерью жили в коммунальной квартире. На маленькой медной пластине, прибитой к дверям, было написано: «Бубновым — 2 зв., Корниловым — 3 зв.». Люди, имевшие общий интерес, звонили один раз.
За дверью послышались неторопливые тяжелые шаги и неразборчивое мурлыкание. Корнилову показалось, что человек напевает какой–то цыганский романс. Щелкнул замок, дверь приоткрылась. На подполковника смотрел хитрый, сощуренный глаз.
— Вам чего? — спросил довольно бесцеремонно обладатель хитрого глаза и наклонил голову так, что бы видеть Корнилова и вторым глазом. Голос у него был басовитый, с начальственными нотками.
— Мне товарища Платонова.
— По какому делу?
— По общественному, — усмехнулся Игорь Васильевич.
— А, наконец–то! — сказал Платонов и, сняв цепочку, впустил в прихожую подполковника. — Я уже трижды к вам заходил. Хочу поставить дополнительные батареи…
Перед Корниловым в красно–голубом халате стоял невысокий кряжистый мужчина лет сорока пяти. Подполковника поразило лицо Аристарха Антоновича — все в глубоких складках–морщинах, словно порубленное шашкой. Странное сочетание самодовольства и хитрости наводило на мысль о том, что с Платоновым надо держать ухо востро.
— Аристарх Антонович, я из милиции. Подполковник Корнилов…
Платонов чуть выпятил нижнюю губу и с недоумением снова начал разглядывать Корнилова. Потом произнес в растяжку:
— Вот как! Из милиции? А я–то думал… — О чем он думал, Платонов недоговорил.
Игорь Васильевич протянул удостоверение. Аристарх Антонович предупредительно поднял руку.
— Нет, нет! Что вы! Я вам верю. — И читать, что написано в удостоверении, не стал. Но Корнилов был готов поклясться, что Платонов и так успел разглядеть все, что там значилось.
— Вы надолго?
Подполковник улыбнулся. На такие вопросы ему еще не приходилось отвечать.
— Да нет, надоесть вам не успею…
— Я просто думаю, где нам удобнее поговорить, — сказал Платонов и обвел глазами прихожую. Наверное, прикидывал, а нельзя ли ею и ограничиться. Но в огромной прихожей, завешанной иконами, кроме маленького стула да тумбочки, ничего не было, сесть было не на что. Корнилов ждал, разглядывая выразительное лицо Аристарха Антоновича, по которому можно было прочесть весь ход мыслей. Легкая гримаса растерянности сменилась кротким выражением озабоченности, потом напряженного раздумья, решимости, и наконец Платонов показал рукой на дверь:
— Пройдемте, товарищ.
В этом «пройдемте» не было и намека на шутку.
Идя за хозяином в комнату, Игорь Васильевич успел решить, как ему держать себя с Аристархом Антоновичем: «О том, где погиб этот Олежек, рассказывать я ему не буду. Если узнает, что он в церковь за иконами залез, насторожится. Кто их знает, что за отношения у них были!»
Комната, в которую привел подполковника Платонов, была похожа на музей. Три стены ее, как и в прихожей, были увешаны иконами. Только иконы здесь были красивее и, как показалось Игорю Васильевичу, более древние.
— Прошу вас, — Аристарх Антонович кивнул на большое кожаное кресло. Корнилов сел. Платонов устроился напротив.
— Аристарх Антонович, никого из этих людей вы не знаете? — спросил подполковник, раскладывая несколько фотографий на журнальном столике.
Платонов чуть привстал с кресла и с любопытством наклонился над карточками. Потом стал брать по одной и, повернув к свету, внимательно и подолгу разглядывать. Подчеркнуто внимательно. Потом почмокал губами и, вернув фотографии на прежнее место, сказал:
— Нет. Никогда не встречал. Никого.
В это время зазвонил телефон. Аристарх Антонович встал, подошел к письменному столу, на котором стоял аппарат. Плотно приложив трубку к уху, он молча слушал несколько секунд, потом проворчал чуть раздраженно:
— Слушаю, слушаю. Ты не мог бы позвонить через полчаса?
Наверное, звонившего не устраивала отсрочка, потому что Платонов сказал:
— Позвони завтра утром. — И с гримасой недовольства обвел комнату рассеянным, скучающим взглядом. Но неожиданно он преобразился. — Шестнадцатый век? — почти крикнул Аристарх Антонович в трубку. — Ты в этом уверен? Обязательно, обязательно! Приеду сегодня же. Я на тебя надеюсь. — Улыбнувшись, он положил трубку, и лицо его, только что выражавшее неподдельный интерес, опять окаменело.
Он подошел к креслу и хотел опять сесть. Но Игорь Васильевич встал и развел руками:
— Эти мужчины на фотографии — весь мой интерес, Аристарх Антонович. Простите за беспокойство…
— А как же… — Платонов недоуменно пожал плечами. — Почему вы пришли ко мне? — Он справился со своим недоумением и спросил почти сурово: — Почему вы считаете, что я должен знать кого–то из них?
— Эти люди подозреваются в спекуляции. В скупке и перепродаже произведений искусства. Вы, как человек, коллекционирующий иконы, могли с кем–то из них встречаться.
— Кто это додумался прислать вас ко мне? Я не имею дело со спекулянтами.
— Аристарх Антонович, — мягко сказал Корнилов, — еще раз простите. Мы разговаривали со многими коллекционерами. И кто–то порекомендовал мне зайти к вам…
Спускаясь по лестнице, Игорь Васильевич представил озадаченное лицо Аристарха Антоновича и почему–то испытал от этого удовлетворение. «Пускай думает. Пускай ломает голову. Не узнать своего приятеля он не мог!» Ему было совсем не жаль Платонова. Уж очень вызывающе самодовольным показался ему этот старший инженер.
В машине Корнилов связался с управлением и попросил Бугаева выяснить, с кем будет встречаться сегодня вечером Аристарх Антонович:
— У этого Аристарха вся квартира иконами завешана. Не исключено, что у него с погибшим не только общие автомобильные интересы были.
8
В контору на Владимирской Лебедев опоздал. Там уже кончали работу. Ничего не оставалось, как ехать в управление и пытаться разыскать Петра Никитича Гулюкина через справочное. Не так, наверное, и много в Ленинграде Гулюкиных, да еще живущих в Гавани, решил Лебедев. В половине восьмого у старшего лейтенанта уже имелся точный адрес старика — Шкиперская улица, тридцать один, квартира один. «Небось живет Никитич на первом этаже. Подниматься не надо, — с удовлетворением подумал он. — Отправлюсь к Гулюкину через полчасика, а пока загляну в буфет. А то на голодный желудок тяжело будет с пьяным стариком разговаривать». Лебедев помнил слова парня из мастерской о том, что Гулюкин запил.
Но все обернулось иначе. Лебедев еще доедал свою яичницу в буфете, когда динамик хрипло выдавил: «Старшего лейтенанта Лебедева к дежурному по городу».
Лебедев залпом выпил стакан чая и с сожалением бросил взгляд на аппетитную ватрушку, оставшуюся на тарелке.
— Говорят, вы мастерские металлоремонта объезжали? — спросил дежурный, майор Загладин.
— Я, товарищ майор. Что случилось?
— Из Василеостровского управления позвонили, к ним старик какой–то пьяненький пришел. Говорит, был у него в мастерской краснощекий опер, про замок допытывался…
Лебедев густо покраснел и насупился.
— Так передали, — заметив это, сказал майор, пряча улыбку. — Вы, значит, были? Старик, похоже, хочет признание сделать. Поезжайте.
Петр Никитич сидел в комнате дежурного и что–то рассказывал лейтенанту и старшему сержанту. Судя по их улыбкам, что–то смешное. Он был явно подшофе. Увидев Лебедева, старик показал на него рукой и сказал:
— Ну вот, явился — не запылился, а вы говорили.
Поздоровавшись, старший лейтенант сел.
— Может, в пустой кабинет пройдете? — спросил лейтенант.
— Да зачем нам пустой кабинет? — запротестовал Гулюкин. — У нас с молодым человеком секретов нет.
«Ну и нахал дед», — подумал Лебедев, с обидой вспомнив, что тот окрестил его «краснощеким опером», но сказал весело, подыграв Гулюкину:
— Нету, нету секретов. Здесь поговорим с дедушкой.
— Петр Никитич задушевный человек, — подмигнул Лебедеву лейтенант. — Столько нам нарассказал…
— Ты на меня обиду не держи, товарищ, — сказал Гулюкин Лебедеву. — Я дед занозистый. Люблю, когда со мной душевно, а ты забубнил, как радио. Слышать тебя слышу, а не вижу. Не могу понять, что ты за человек…
Лебедев вздохнул. Чего он мелет?! В присутствии сотрудников из района. Но приходилось терпеть. Не зря же пришел дед в милицию?
— Я думал, что ты насчет левой работы придираться будешь. Ну бывает, бывает. Нам–то со старухой много не надо, а внукам хочется чего ни то прикупить. Штаны вон американские двести рубчиков стоят, а глядеть не на что. Купил я внучке, она их мочить стала, чтоб сели, так восемь раз воду меняла — все линяли те штаны. Покрасить как следует не могут! — Дед развел руками и скорчил уморительную гримасу. — Такие вот дела, товарищ опер. Замок–то я делал. Может, я не вспомнил бы, да заказчик один ключ потерял — приходил через полгода, просил запасной выточить. Я и запомнил. Ну а после наших с тобой переговоров загрустил я. Думаю, ведь без дела не спрашивал бы. Поехал домой. Выпил. Это было, скрывать не стану. Загрустил еще боле. Ну прямо тоска заела. Со старухой поделился. У меня после семидесяти секретов от нее нет. Старуха и говорит: «Иди, Петя, в милицию, покайся. Больше десяти суток тебе не дадут за то, что нетверезый». Я и пошел. Старуха у меня умная, голова что Дом Советов. — Старик посмотрел на Лебедева. Глаза у него были добрые, беспомощные, чуть слезились. — Как на Духу.
— Заказчика вы запомнили?
— А как же! По всей форме. Молодой, красивый. Зовут Олегом.
У Лебедева радостно екнуло сердце.
— Ну а фамилию?
Старик виновато мотнул головой.
— Тот–то и оно. Я ему левый заказ делал, квитанций не писал, фамилий не спрашивал. Да на такие сложные замки у нас и расценок нет!
— Эх! — не сдержав разочарования, выдохнул старший лейтенант.
— Если хочешь, могу дом показать, — сказал старик. — Это я помню. Штаны–то американские Олег мне продал. Я с ним поделился внучкиными заботами, а он говорит: «Садись в «жигуль», заедем ко мне — будут твоей внучке клевые штаны». Фартовые то есть. Какой–то там супер.
— Помните адрес?
— Сказать не могу, а на глаз можно. Гдей–то в Парголове. Я еще заметил — у него в саду яблоки осыпавши, и никто не собирает.
— Поехали, Петр Никитич, — вскочил Лебедев. — Так меня выручите!
— Сорок рублей и бутылка, — дурашливо сказал старик. — Бутылка сейчас! — и подмигнул Лебедеву.
Лейтенант и старший сержант засмеялись.
Заметив, что Лебедев нахмурился, Гулюкин улыбнулся и встал.
— Не бери в голову, молодой человек. Это у меня присказка такая. Сказка будет впереди. Поехали, поехали.
«Ничего себе присказка, — думал Лебедев, усаживаясь в машину. — Я уж подумал, придется на коньяк раскошеливаться. Водку–то после семи не продают».
Старик будто читал мысли старшего лейтенанта.
— Башка моя болит от дум и разговоров! Ой, болит — словно у меня там трамваи ездят. Где бы это хоть пива выпить?
— Выпьем, Петр Никитич, выпьем. Только дом покажите, найдем пиво.
9
Бугаев остановил машину на Зверинской наискосок от большого серого дома, в котором жил Аристарх Антонович Платонов. На улице было тихо и пустынно. Только на скамейке рядом с маленьким садиком вели неторопливую, нескончаемую беседу четыре старухи. У кафе, привязанный к ограждению витрины, сидел, склонив голову набок, щенок эрдельтерьер. Наверно, он дожидался своего хозяина давно, потому что радостно кидался навстречу каждому выходящему, а потом разочарованно поскуливал. Близость кафе навела капитана на мысль о том, что сегодня он рискует остаться без ужина. Семен достал из «бардачка» полиэтиленовый пакет и, закрыв машину, пошел в кафе. Эрдельтерьер с надеждой посмотрел на него.
В пустом зале высокая стройная девушка в вельветовых брючках и кожаной куртке о чем–то шепталась с молодой буфетчицей. Бугаев взял из вазы, стоявшей на прилавке, две сдобные булочки и спросил у девушки:
— Это не ваша собачка была привязана у дверей?
Девушка резко обернулась. Глаза у нее были большие, голубые, чуть испуганные.
— Почему это была? — В ее голосе прозвучал вызов.
— Собачка ушла в неизвестном направлении.
— Ой, Галка! — вскрикнула девушка. — Микки опять перегрыз поводок! — И побежала к выходу.
— Галя, — сказал, подавая буфетчице деньги, Бугаев, — получите за две сдобные. А Микки на месте. Мне просто стало его жаль.
Буфетчица улыбнулась. В это время вернулась ее приятельница.
— Это что, новый способ знакомиться? — строго спросила она Бугаева.
— Старый, совсем старый, — усмехнулся Семен. Девушка ему была симпатична, и он чувствовал, по чуть дрогнувшим уголкам ее губ догадался: она готова простить ему шутку. На улице Бугаев остановился перед эрделем, отломил кусочек булочки и положил рядом. Но пес, не обратив внимание на еду, проникновенно смотрел на Семена и жалобно скулил.
— Суровая у тебя хозяйка, — сказал капитан. Он сел в машину, опустил стекло и внимательно осмотрел дом, в котором жил Платонов. В окнах его квартиры на третьем этаже горел свет. В окошке рядом висела авоська с крупными красными яблоками. Бугаев вытащил из кулька мягкую ароматную булочку и, откусив, обернулся к эрделю. Укоризненно покачал головой. Такой булочкой пренебрег.
Из подъезда вышел мужчина с маленьким чемоданом в руке, посмотрел на часы и прыгающей походкой пошел в сторону улицы Горького. Бугаев, с аппетитом уплетая булочку, рассеянно смотрел ему вслед. Его интересовал другой мужчина — «коренастый шатен с выражением на лице». Да уж умел подполковник Корнилов, не вдаваясь в долгие объяснения насчет цвета глаз и формы подбородка, дать словесный портрет человеку, словно припечатать. Бугаев хорошо усвоил его характеристики, научился видеть людей глазами Корнилова и никогда не ошибался.
Радостно тявкнул пес. «Дождался свою хозяйку», — подумал Семен и бросил взгляд в сторону кафе. Эрдель радостно прыгал вокруг девушки. «Фигура–то какая. Ай–яй–яй. А я при деле». Девушка заметила Бугаева, улыбнулась и, наверное, тут же осудив себя за проявленное мягкосердечие, насупилась и гордо прошагала мимо.
— Микки! — позвал Бугаев. Эрдель обернулся и натянул поводок. Девушка сердито посмотрела на Бугаева.
— Я хотел его подкормить, — смиренным голосом сказал Семен, вылезая из машины. — А он у вас привереда. Ему, наверное, колбасу подавай. А колбасы я и сам бы съел.
— На колбасу у вас денег не хватает? — сказала девушка. — Все на машину потратили?
— Конечно! Бензин–то нынче дорогой. — Бугаеву хотелось подольше задержать девушку. Поговорить с ней. Так было полезнее для дела. Кому придет в голову, что любезничающий с девушкой мужчина торчит здесь по службе.
Девушка помедлила, внимательно глядя на Бугаева, потом, словно решившись, вынула из сумки пакет молока.
— Запейте. — Она протянула пакет Семену. — Или вы молоко не употребляете?
— Употребляю, — весело отозвался Бугаев и тут увидел, как из подъезда вышел Аристарх Антонович. Шатен он или нет, капитан не разобрал, — на голове Платонова красовалась светло–серая шляпа, — но по сосредоточенному, смятому волевой гримасой лицу, по всему облику Бугаев понял, что не обознался.
— Если вы еще и улыбнетесь, — сказал капитан девушке, — я буду считать сегодняшний ужин самым счастливым.
Девушка не выдержала и улыбнулась. «Какая у нее добрая улыбка», — отметил Семен.
Платонов уверенной, самодовольной походкой подошел к красным «Жигулям», достал из кармана светлого плаща ключи и открыл дверцу. Прежде чем сесть в машину, он оглянулся по сторонам. По тому, как он это проделал, Бугаев понял, что у Аристарха Антоновича оглядывание — обычный ритуал самодовольного человека. «Я сажусь в свои новенькие «Жигули». Видят ли это прохожие?»
Он заметил девушку и поклонился ей. А она ответила на приветствие небрежным взмахом руки.
«Э–э, да они знакомы», — отметил капитан, еще не представляя, хорошо это или плохо и как такой факт можно будет использовать в будущем.
— Не предлагаю довезти вас до дому. За молоком не ездят в другой район, — сказал Бугаев девушке, внимательно следя за тем, как Платонов усаживается в машину, вставляет зеркало. — За угощение — спасибо. Завтра я верну шестипроцентным… Вашей подруге Гале. И у нее узнаю ваш телефон.
Бугаев сел в машину, включил зажигание и, отпустив метров на двести вперед красные «Жигули» Платонова, двинулся следом. Девушка с недоумением смотрела на отъезжающий автомобиль.
Платонов ехал не спеша, соблюдая правила. Бугаеву даже показалось, что при виде инспекторов ГАИ он сбавляет скорость. Он проехал Большой проспект, свернул на Кировский. Машин было уже немного, и капитан, чтобы Аристарх Антонович не заподозрил недоброе, отпустил его довольно далеко вперед. На Каменном острове Платонов остановился у телефонной будки. Проехав чуть вперед, затормозил и Бугаев. Или нужный номер был занят, или Платонов долго говорил. Ждать пришлось порядочно. А когда Аристарх Антонович вышел из будки, подошел к своим «Жигулям», его ожидал инспектор ГАИ. «Что он там нарушил? — с неудовольствием подумал Семен. — Такой дисциплинированный водитель». Платонов что–то долго объяснял инспектору, смешно жестикулируя, пока инспектор не отвел его шагов на двадцать назад и не показал на какой–то знак. «Стоянка запрещена, — догадался Бугаев. — Сейчас и до меня очередь дойдет». Искушать судьбу он не стал и, пока Платонов платил штраф, отъехал, поджидая его за Ушаковским мостом.
Когда они миновали Поклонную гору, капитан забеспокоился. Похоже было, что Аристарх Антонович собрался на ночь глядя за город, а у Бугаева было меньше чем полбака бензина. Но в Парголове Платонов свернул с шоссе на тихую зеленую улицу. Выждав немного и выключив огни, Семен направился за ним. Габаритные огоньки платоновского автомобиля виднелись уже в конце улицы. Наконец мигнули тормозные. Видно, Аристарх Антонович прибыл на место. Бугаев тоже остановился, чуть не съехав в канаву, осторожно закрыл дверцу и легко побежал по тропинке туда, где только что светились огни автомобиля. Было совсем темно. Лишь редкие неяркие фонари высвечивали неровную, заросшую подорожниками дорогу. В редких домах светились окна, прохожих не было. Не доходя до машины, Бугаев остановился и прислушался. Шагов не было слышно.
«Что же он, решил в машине заночевать? — подумал Семен. — Или уже зашел в дом?» Но, приглядевшись как следует, Бугаев заметил, что Платонов поставил машину там, где никакого дома не было. Напротив пожарного водоема. Капитан решил не торопиться. «Не увидел, куда зашел, увижу, откуда выйдет, а так спугнуть можно». Но в это время осторожно открылась дверь «Жигулей» и так же осторожно закрылась. Слышно было, как царапнули по металлу ключи, не попав сразу в замочную скважину. Потом послышались шаги. Бугаев тихо двинулся следом. Около одного из фонарей он разглядел Платонова. Тот шел спокойной, уверенной походкой, держа в руке довольно большой чемоданчик — «дипломат», тускло поблескивающий металлической окантовкой. Мягко пружинила под ногами земля. Трава уже стала мокрой от росы. Легкий ветерок доносил из садов одуряющий запах цветущего табака и еще каких–то сладко пахнущих цветов. Неожиданно Платонов остановился. Замер и Бугаев. Аристарх Антонович стоял минуты две, очевидно прислушивался. Потом Бугаев услышал шорох, негромкое дребезжащее постукивание — наверное, Платонов подергал калитку. Семен придвинулся поближе, чтобы не пропустить, куда он войдет. Теперь он различал темный силуэт Платонова, припавшего к забору и пытавшегося что–то сделать с замком. Похоже, что калитка никак не открывалась. Аристарх Антонович поднял над забором «дипломат». Бугаев услышал, как, скользнув по кустам, чемоданчик глухо ударился о землю. Громко сопя, Платонов полез через ограду. Семен затаился, ожидая, что штакетник обломается, но Аристарх Антонович ухитрился ничего не сломать и, грузно перевалившись через забор, стал шарить в кустах, отыскивая «дипломат». Потом кусты прошелестели в направлении к темневшему в глубине участка дому. Ни одного огонька не светилось в окнах.
Бугаев осторожно подошел к калитке и с трудом прочитал на проржавевшем номерном знаке: «Озерная ул., дом 6». Рядом висел почтовый ящик, в котором белели газеты.
Собственно говоря, делать здесь Бугаеву было больше нечего. Он выполнил задание подполковника, выяснил, куда отправился на ночь глядя заинтересовавший уголовный розыск Аристарх Антонович Платонов. Но сомнительный способ, с помощью которого Аристарх Антонович проник на дачу, весьма заинтересовал капитана. «Тут что–то не то! — подумал он. — К себе на дачу люди через забор не лазают!» Он прошелся вдоль забора, слегка подергав штакетины. В одном месте они свободно раздвинулись, открыв лаз, которым, наверное, пользовались местные мальчишки. «Могли бы вы, Аристарх Антонович, и поберечь свои штаны, не лазать через забор», — ухмыльнулся Бугаев. Его так и подмывало нырнуть в сад и проверить, чем там занят его подопечный, но это уже было нарушением закона. А если дача принадлежит самому Платонову и он просто забыл дома ключи? «Хорош же я буду, если он обнаружит меня в своем собственном саду». Но и уехать капитан не мог. Чтобы не маячить у забора, он перешел на другую сторону улицы. Отсюда дом, куда приехал Платонов, был виден лучше: не мешали кусты, разросшиеся вдоль забора. Окна в доме были по–прежнему темные, но через несколько минут где–то в глубине дома появился свет, видно, включили лампочку в прихожей, а дверь в комнату оказалась приоткрытой. На мгновение света стало больше, в дверном проеме мелькнула фигура человека, и дверь плотно прикрыли. «Сейчас задернет занавески», — подумал Бугаев и не ошибся — скоро в двух окнах появились слабые отблески, пробивающиеся сквозь узкие щели плотных штор.
За спиной у капитана с громким стуком открылось окно.
— Позакрывала все окна! Не продохнуть! — донесся ворчливый бас, а потом Бугаев услышал приглушенную музыку. И голос популярного актера: «До чего точен этот плут! Приходится говорить осмотрительно, а не то мы погибнем от двусмысленности».
«Который раз показывают эту картину…» — мелькнула у капитана мысль, и тут же резкий женский голос заставил его вздрогнуть:
— Опять зарплату не принес! Пьянь несчастная Что пялишься? Залил глаза водкой!
«Увы, бедный Йорик! Я знал его, Горацио», — прошептал артист. Потом его слова утонули в бубнящем голосе мужчины.
— Ты мне сердце не рви. Уймись! Хуже будет.
Заплакал ребенок, и тут Бугаев услышал шум приближающейся автомашины. Яркий свет фар высветил все колдобины и лужи на дороге. Недалеко от того места, где стоял капитан, машина остановилась. Хлопнули дверцы.
— Где–то здесь, — сказал мужской старческий голос. — Темно как… — мужчина выругался. — Не могли до утра подождать.
— Ничего, Петр Никитич, — успокоил молодой звонкий голос — Сейчас пройдемся, вы и вспомните.
Голос этот Бугаеву был хорошо знаком.
«Володька Лебедев, — удивился капитан. — Чего он тут делает?» — Семен перепрыгнул через канаву и кинулся к машине.
— Лебедев! — тихо позвал он.
— Я, — отозвался молодой голос — Кто здесь?
— Да не ори ты! — одернул Бугаев.
— Семен, ты? — узнал старший лейтенант.
Бугаев подошел к машине и сказал шоферу, выглядывавшему через опущенное стекло.
— Свет выруби.
Улица снова погрузилась во мрак.
— Вы чего приехали? — спросил Семен у Лебедева.
— Петр Никитич ключ опознал, — прошептал Лебедев. — От дома погибшего…
— Значит, сошлось. Платонов туда залез.
— Какой… — начал Лебедев.
— Аристарх. Ну что ж, теперь нам сам бог велел. Сажай своего Никитича в машину. Пусть сидит тихо и не вылазит, — скомандовал капитан.
— А дом? — удивился старик. — Дом будем искать?
— Садитесь и сидите молча. И не курить. — В голосе Бугаева старик почувствовал неоспоримую властность и, не проронив больше пи слова, полез в машину. Бугаев тихонько притворил за ним дверцу.
— Давай за мной, — сказал он Лебедеву, и, перескочив через канаву, они подошли к забору. Семен нашел лаз и нырнул в него.
В боковом окне щель между шторами была побольше. Схватившись руками за наличник, Бугаев влез на уступ фундамента. Лебедев поддерживал его сзади. Комната была большая, плохо освещенная. Скорее всего Платонов включил только настольную лампу. Сам он стоял около стены, завешанной иконами, и, держа в руках, рассматривал одну из них. Потом потянулся вверх и повесил ее на место. И тут же снял другую. Перевернув, он внимательно посмотрел на обратную сторону. Бугаеву даже показалось, что Платонов ласково провел по ней рукой. Эту икону Аристарх Антонович осторожно поставил на пол. Семен заметил, что так уже стоят, прислоненные к стене, несколько икон.
Аристарх Антонович между тем прошелся вдоль стены, внимательно разглядывая иконы. Наверное, он что–то искал и не мог найти, потому что, скрывшись на несколько секунд из поля зрения капитана, появился, держа в руке маленькую настольную лампу, и стал светить на иконы. Косые лучи прыгали по ним, и казалось, что святые ожили — выражения их лиц судорожно менялись в игре света и тени. Наконец Платонов снял еще одну икону и поставил лампу на место. Потом принес «дипломат» и стал складывать туда иконы.
«Сейчас выйдет, — подумал капитан. — Тут мы и возьмем его с поличным. Надо же — ведь самый настоящий ворище!» Он тронул Лебедева за плечо и осторожно слез на землю.
— Будем брать на выходе. А то скажет, что влез из чистого любопытства, — прошептал Семен старшему лейтенанту. — Он тут крупно прибарахлился.
Инспекторы затаились у крыльца, но в доме по–прежнему была тишина.
— Что он там, спать улегся? — сердито шепнул Бугаев и снова приладился к окну.
Аристарх Антонович, открыв дверцу бара, наливал в стакан коньяк. Налив половину, он посмотрел на стакан, смешно оттопырив губы, и долил еще.
«Вот живоглот! — подумал Семен, глядя, как Платонов с удовольствием пьет из стакана. — И коньяк–то марочный выбрал!» Платонов поставил пустой стакан на полочку, внимательно осмотрел бар, взял три пачки сигарет — Бугаев не разглядел каких — и закрыл бар. Потом, словно спохватившись, снова открыл и, вынув из кармана носовой платок, тщательно вытер им бутылку, стакан, потом дверцу бара. Бугаев спрыгнул и подошел к Лебедеву, присевшему на крыльце.
— Что там? — спросил старший лейтенант.
— Цирк. Сейчас будет весь дом носовым платком обтирать.
Но огонь в окне погас, негромко стукнула дверь в глубине дома. Платонов, неслышно ступая, появился на крыльце. Со света он не заметил сотрудников и, повернувшись к ним спиной, прикрыл дверь и сунул ключ в замок…
— Гражданин Платонов! — строго сказал Бугаев.
— А–а–ай! — дернулся Аристарх Антонович, словно ужаленный, и, пригнувшись, кинулся от дверей, угодив Лебедеву головой в живот. Каким–то чудом Володя удержался, а Платонов свалился с крыльца, ломая кусты.
Понятыми пригласили старика Гулюкина и соседку, молодую женщину, которая и сообщила, что дом принадлежит Олегу Анатольевичу Барабанщикову. Лебедев сел писать протокол. Бугаев открыл на столе «дипломат» Платонова. Там лежали три небольшие иконы. Аристарх Антонович на вопросы отвечать отказался.
— В чемодане «дипломат», изъятом при задержании гражданина Платонова Аристарха Антоновича, обнаружены три иконы с изображением святых, — продиктовал капитан Лебедеву.
Гулюкин, с любопытством разглядывавший иконы, сказал:
— «Георгий Победоносец», «Спас на престоле» и «Положение во гроб».
— Вы точно знаете? — спросил Бугаев.
— Точно, товарищ начальник.
— Так и запишите, товарищ Лебедев, — официальным тоном сказал капитан.
— Врет! — вдруг подал голос Аристарх Антонович, пришедший в себя после испуга и сидевший с каменным лицом. — Старый человек, а врет! Какой же тут «Спас на престоле»? Нечего приписывать мне чужие иконы.
— Немой заговорил, — тихо, себе под нос, буркнул капитан и, повернувшись к Аристарху Антоновичу, спросил: — А что же это за икона?
— Принадлежащая лично мне икона «Спас в силах».
Гулюкин смущенно махнул рукой — пишите, мол, что хотите.
Бугаев открыл второе отделение «дипломата» и вынул оттуда большой синий конверт. В конверте лежала старинная книга в бежевом, телячьей кожи, переплете.
— Библия, что ли? — Капитан раскрыл ее и увидел, что желтые, кое–где истлевшие страницы исписаны красивой старинной вязью, а заглавные буквы раскрашены.
— Библия толще, — вставил Гулюкин.
— Э–э… — Аристарх Антонович издал какой–то нечленораздельный звук.
— Вы хотите сделать заявление, гражданин Платонов? — поинтересовался Бугаев. У него никак не выходил из головы Платонов, пьющий чужой коньяк.
Аристарх Антонович не сводил глаз с книги.
— Нет, не хочу, — наконец выдавил он.
— Запишем: старинная книга. — Бугаев сунул руку в конверт и достал оттуда железнодорожный билет с фирменным посадочным талоном на «Стрелу».
— Поезд номер один, вагон шестой, место тринадцатое, — сказал он. — А поезд–то ушел, Аристарх Антонович! Билет–то вчерашний! Что же вы не уехали? Неотложные дела задержали?
Платонов молчал.
— По каким делам вы оказались в доме гражданина Барабанщикова? — спросил Бугаев. — И откуда у вас ключ от чужих дверей? — Он положил на стол длинный ключ с заковыристой бородкой — чудо кустарного производства. Точно такой же, что нашли в кармане погибшего хозяина дома.
— Мое изделие! — гордо сказал Гулюкин. — Точно. — И требовательно уставился на Аристарха Антоновича, словно хотел поскорее услышать, каким образом его произведение оказалось в руках Платонова.
Но Платонов больше не произнес ни слова. Он сидел с таким видом, словно все происходившее в доме совсем его не касалось. Лицо Аристарха Антоновича снова приобрело выражение значительности и превосходства.
Бугаев махнул рукой:
— Ладно. Еще наговоримся. Время будет.
Понятые подписали протокол, дверь опечатали.
В машине Гулюкин с сожалением, ни к кому не обращаясь, сказал:
— Время позднее, пивком уже не разжиться. Ну да ладно. Вижу, и без меня бы вы обошлись, соколики…
10
На следующий день утром Лебедев выяснил в домоуправлении, что Олег Анатольевич Барабанщиков работал на станции Ленинград–Товарный, в военизированной охране.
Начальник охраны, пожилой плотный мужчина, похожий на офицера–отставника, только что вскипятил чай и разложил на столе бутерброды, поэтому появление Лебедева его не слишком обрадовало. Он отвечал неохотно, хмурился, то и дело дотрагивался широкой загорелой ладонью до чайника, словно хотел намекнуть о необходимости поскорее закончить разговор.
— Барабанщиков? Работает такой. Есть ли замечания? Замечаний нет. Все у него тихо, никто не балует.
— Как же вы говорите — работает, — не вытерпел Лебедев, — когда он три дня назад погиб.
— Погиб? — удивился начальник и открыл серую, залапанную не слишком чистыми руками амбарную книгу, словно в ней должны были появиться сведения о гибели Олега Анатольевича.
— Вот как?! Погиб, — шепнул начальник, выискивая что–то в многочисленных графах. Найдя, сказал: — Он сегодня в ночь должен выйти. Но, кажись, с кем–то еще менялся дежурствами. Сейчас выясню. — Открыв дверь в соседнюю комнату, он спросил: — Григорьева, Барабанщиков ни с кем не менялся сменами?
— Менялся, Петр Петрович, — ответил приятный женский голос — С Брейдо он менялся. Говорил, в Москву надо.
— В Москву, говорил, надо, — снова усевшись за стол, повторил начальник и приложил ладонь к чайнику. Наверное, чайник катастрофически остывал, потому что Петр Петрович, вдруг решившись, сказал: — А вы, товарищ, может, со мной за компанию по чайку ударите?
Ничего нет лучше для выяснения каких–либо обстоятельств, получения необходимых сведений, как серьезное, с глазу на глаз чаепитие. Исчезают натянутость первых минут знакомства, настороженность. Ничего не значащие реплики, вроде «эх, чаек, всем напиткам королек» или сообщение друг другу «чайных» секретов, помогают найти общий язык и завести душевную беседу.
Бутерброды Петр Петрович разделил по–братски, чай заварил со знанием дела. Да и беспокоился он напрасно — кипяток был еще что надо.
— У нас ведь народ сложный, товарищ Лебедев, — рассказывал он, с удовольствием прихлебывая чай. — Из–за денег к нам не идут, зарплата с гулькин нос. Нанимаются лоботрясы, к любому другому делу непригодные, или те, кому время свободное нужно. Так что вахтеры наши на всяк манер. В душу–то человеку не залезешь, но я ведь чувствую — есть такие ловчилы! И калымят где–нибудь, и еще черт–те чем занимаются.
Лебедев слушал внимательно, не донимал Петра Петровича вопросами. Ждал, когда дело дойдет до Барабанщикова.
— Вот есть такой вахтер — Плошников. Мужик двужильный. Так он в свободное время у себя в гараже машины чинит. Когда–то на станции техобслуживания работал. Мастер! Так этот Плошников на своей починке в десять раз больше заработает, чем у нас. Но человек он тихий, не запивает, не прогуливает. А есть и умственные люди. Два молодых парня–художника работают. Ну, не могу сказать, что известные. Но хорошие художники. — Он достал из стола книжку в зеленой суперобложке. Лебедев не успел прочитать название. Раскрыл.
— Вот видите — оформление художника Бунчакова. Саня у нас работает… А вот Барабанщик… — Он машинально сказал «Барабанщик», так, наверное, как привыкли звать Олега Анатольевича между собой, но тут же поправился: — А вот Барабанщиков был мне мало понятен. Человек добрый, приветливый, для каждого нужное слово найдет, но не мог я понять — в чем его стержень. Заглянет в контору — все у него хиханьки да хаханьки. Кому среди зимы гвоздичку подарит, кому пачку сигарет американских. А начнешь с ним про житье–бытье говорить, он словно налим, не дается в руки. — Петр Петрович вздохнул, потом спросил: — Он что ж, в аварию попал?
— Нет. Ездил за город, проник в полуразрушенную церковь. Ну и… то ли с высоты сорвался, то ли еще что. Разбился, в общем.
— Вот так–так! — удивился начальник. — Чего это он полез в церковь? Такой осторожный человек.
Лебедев промолчал.
— Да, знал бы, где упасть, — покрутил головой Петр Петрович.
— Он дружил с кем–нибудь из сотрудников?
— У нас особо не раздружишься. Отдежурил сутки и гуляй. Как собрание запланируем провести, прямо бедствие, аврал объявляем. Не соберешь ведь наше войско. — Он подумал немного. — А Барабанщиков–то со всеми ласков был. Дружить не дружил, но ни с кем не ссорился. Подмениться был всегда готов. — Петр Петрович вдруг неожиданно засмеялся и закрутил головой: — Не пойму только, почему его собаки не любили! Ведь сколько раз кусали.
— Какие собаки? — удивился Лебедев.
— Да наши. Сторожевые. Вахтер, когда на дежурство идет, собак во двор выпускает. Да и кормит их он.
Приехав в управление, Лебедев на всякий случай поинтересовался в ОБХСС, не было ли за последние годы случаев воровства на станции Ленинград–Товарный. Ему ответили, что с тех пор, как там поменяли начальника охраны, хищения прекратились. «Молодец Петр Петрович, — подумал Лебедев с теплотой, — наладил дело».
И еще одну новость узнал старший лейтенант в управлении. Олег Анатольевич Барабанщиков, сорокового года рождения, кличка Барабан и Фокус, дважды судимый, один раз — за мошенничество, второй — за покушение на убийство, значился в картотеке Министерства внутренних дел Союза.
11
Вид у Аристарха Антоновича был насупленный. Четыре морщины на лбу залегли особенно глубоко. Не чувствовалось, что неожиданное задержание на чужой даче поколебало его самоуверенность.
«Кого же он мне напоминает?» — подумал Игорь Васильевич, но вспомнить так и не мог.
— Ну что ж, Аристарх Антонович, вчера я у вас гостил, сегодня вы ко мне с ответным визитом…
Платонов шутки не принял, только сердито скосил на Корнилова холодные голубые глаза.
— Вам, конечно, понятна причина задержания? — продолжал подполковник.
— Нет. Совсем непонятна, — отрубил Платонов.
— Я объясню еще раз. Вы были задержаны в доме, принадлежащем гражданину Барабанщикову Олегу Анатольевичу, при попытке вынести оттуда три старинные иконы… — Корнилов перелистнул протокол задержания. — Ценность икон определит экспертиза…
— Все не так!
— Вот и объясните, как было на самом деле. — Корнилов достал сигареты, закурил. Протянул пачку Аристарху Антоновичу. — Не хотите? — Тот мотнул головой.
Несколько минут они сидели молча. Платонов то сдвигал брови, то выпячивал нижнюю губу, то принимался быстро–быстро барабанить пальцами по подлокотнику кресла. Корнилов не торопил. Наконец Аристарх Антонович сделал глубокий вдох, как перед прыжком в воду, громко выдохнул воздух и сказал:
— Вам известно, что я старший инженер конструкторского бюро?
— Да, — кивнул Игорь Васильевич и включил магнитофон. — Это записано в протоколе задержания.
— К тому же я кандидат технических наук. В кругу моих коллег — ученых и инженеров — мой арест вызовет недоумение… — Он на секунду замолк, подбирая слова. — И возмущение произволом…
— Мы заинтересованы побыстрее разрешить все проблемы, — благожелательно сказал Корнилов. — Вы хотели объяснить, как оказались в чужом доме?
— Ну хорошо, — согласился Платонов. — Объ–яс–няю: Барабанщиков — мой знакомый. Не приятель, не друг — просто знакомый. У–точ–няю: несколько раз он оказывал мне услуги — реставрировал иконы. У меня большая коллекция…
Корнилов кивнул.
— Вот–вот. Вы имели честь… Несколько месяцев назад я дал Барабанщикову на реставрацию три редких экземпляра. — Он подумал немного и добавил: — Нет, прошло уже больше времени. Больше года.
Игорь Васильевич пометил на листке бумаги: «3 иконы?»
— Вчера вы приходите ко мне и показываете фотографию Олега Анатольевича. Так сказать, мертвого… — Он свел морщины на лбу. Откашлялся. — Понимаю ваше недоумение, но на фото Барабанщикова я сразу не узнал. Потом, когда вы ушли, меня вдруг осенило… Я решил проверить — это так естественно. Не правда ли?
— Продолжайте, продолжайте, — кивнул Игорь Васильевич. «Не прост, Аристарх Антонович, не прост! — подумал он. — Логично излагает».
— Телефона у Барабанщикова нет. Я поехал на машине. Ключ от дома Олег мне дал давно. Иногда я приезжал в его отсутствие отдохнуть. Увидев, что дом пустой, — понял, случилось несчастье. Я не обознался — на фото Олег мертв? Вы понимаете, товарищ…
— Корнилов.
— Товарищ Корнилов. Когда начинаешь волноваться, всегда делаешь ошибки. Олег умер, подумал я. Приедут родственники. Они живут у него в Пензе. Имущество разделят. Иконы выбросят или продадут. Как я докажу, что это мои иконы? Как? — Он развел руками. — Ну вот! Я решил их забрать. Мои иконы. В это время приехали ваши товарищи.
— Иконы отреставрированы?
— Что? Ах да! Иконы. Уже отреставрированы. Я могу заплатить родственникам за работу Олега Анатольевича.
— Аристарх Антонович, у вас с Барабанщиковым есть общие знакомые?
— Кого вы имеете в виду?
— Общих знакомых. Людей, которые бы знали и вас и Барабанщикова.
— Есть, конечно.
— Кому–то из них можно сейчас позвонить?
— Сейчас? — Платонов посмотрел на часы. — Можно. Только я…
Корнилов протянул ему записную книжку, изъятую во время задержания. Аристарх Антонович начал листать.
— Вот, хотя бы Рассказов Петр Горемирович… Доктор наук. Коллекционер. Вас соединить с ним?
Платонов потянулся к телефону. Корнилов остановил его.
— Звонить не надо.
— Тогда зачем же… — удивился Аристарх Антонович.
— Почему же вы вчера не позвонили Рассказову? Но поинтересовались у него, не случилось ли чего плохого с Барабанщиковым, а поехали сразу к нему домой.
— Понимаете ли… — Аристарх Антонович опять выпятил губу, и Корнилов подумал, сдерживая улыбку: «За хороший крючок ты зацепился своей толстой губой, милый».
— Все–таки иконы мои! — выдохнул Платонов энергично.
— Ну и хорошо. Ваши так ваши, — согласился Игорь Васильевич. — Вам хотелось потихоньку забрать свои иконы, — он нажал на слово «свои», — без лишней огласки.
Платонов кивнул.
— Но вот фотографии, которые сделали сегодня утром наши сотрудники в доме Барабанщикова, — он положил перед Платоновым несколько больших фотографий коллекции икон, развешанных на стене. Среди икон явно выделялось шесть пустых мест. В самом центре стены. «А, кстати, почему пустых мест шесть? — подумал подполковник. — Ведь в «дипломате» их было три?»
— Видите, Аристарх Антонович, не хватает шести икон. Там, где они висели, даже обои потемнее. Не выгорели. А по размеру как раз подходят те, что изъяли у вас. Неужели Барабанщиков развесил бы чужие иконы? И потом… Вы не знаете, куда делись еще три иконы? Может быть, не только вы приходили за своим имуществом?
— Он был бесчестным человеком, — упрямо сказал Платонов. — Он присвоил три моих иконы. Три я и взял!
— Аристарх Антонович, не нужно ухудшать свое положение. Чем дальше в лес… А вдруг отыщутся люди, которые видели эти иконы у Барабанщикова? Я не исключаю, что найдем мы и людей, у кого он их купил. Вот с этим ключом тоже… — Игорь Васильевич взял в руку длинный ключ со сложной бородкой. — Вы говорите, что Барабанщиков дал вам его в пользование. Приезжай отдыхай… А ключ от калитки он почему вам не дал? Через забор–то неприлично старшему инженеру лазить.
Платонов опустил голову на ладони, с силой провел ими по лицу. Глаза у него сделались затравленные. Но Корнилов увидел и другое — напускное величие, многозначительность ушли с лица, оно разгладилось, стало как–то мягче, проще. Человечнее. Только четыре глубокие морщины так и остались на лбу. «Вот так–то лучше», — подумал Игорь Васильевич.
— Дело дойдет до суда? — спросил Аристарх Антонович.
Корнилов пожал плечами:
— Будущее покажет.
— Все пропало. Столько лет труда… А если чистосердечное признание? — с надеждой спросил Платонов. — Я дам подписку, что это никогда не повторится. Вы должны понять — я же старший инженер, ученый, интеллигентный человек.
— У вас семья?
— Да. То есть практически нет. Я в разводе. Жена с сыном живет у матери, в деревне.
Чувство жалости, шевельнувшееся было в душе подполковника, угасло.
— Не знаю, как решит следователь, но даже в том случае, если вы докажете, что иконы принадлежали вам, вы, Аристарх Антонович, совершили преступление — проникли в чужой дом, — сказал он. — Конечно, будут учтены и обстоятельства преступления, и личность подсудимого… — Он хотел добавить: «и уровень его интеллигентности», но сдержался. — Если вы хотите помочь следствию, напишите подробно обо всем. Только честно. Неудобно человека, считающего себя интеллигентным, уличать во лжи…
— Да, да. Я напишу, — кивнул Платонов.
— Перечислите людей, которые знали Барабанщикова. Подробно опишите, что вы делали в ночь с третьего на четвертое сентября.
— А это зачем? — насторожился Аристарх Антонович.
— Это важно для нас обоих. И обязательно напишите, как попал к вам ключ от дома погибшего.
Платонов согласно кивал.
— Теперь можете ехать домой. Завтра в десять я жду вас с подробными объяснениями.
— Я могу уйти? — на лице Платонова мелькнула надежда.
— Да. Следователь, который будет вести дело, избрал мерой пресечения для вас подписку о невыезде. Пока идет следствие, вы не должны покидать город. — Корнилов подвинул Платонову лист бумаги, тот внимательно, слегка шевеля губами, прочел и расписался красиво, с кудрявыми завитушками.
Когда Аристарх Антонович подходил к двери, подполковник окликнул его. Платонов вздрогнул и обернулся.
— Вы никогда не видели у Барабанщикова оружие?
— Оружие?
— Да. Пистолет, например?
— Нет, не видел.
«Спокойней было бы оставить его «погостить» у нас, — подумал Игорь Васильевич, когда за Платоновым закрылась дверь, — но раз уж следователь так решил… Может быть, на доверие Платонов ответит откровенностью?»
Правда, не очень–то верил подполковник в откровенность людей такого склада, как Платонов. Слишком много было в нем напускного, неискреннего. «Лицедей, — неприязненно думал Корнилов. — Только мои эмоции к делу не пришьешь, как говорил когда–то Мавродин».
Майор Мавродин, умерший в прошлом году, был первым наставником Игоря Васильевича в уголовном розыске.
12
Телефонный звонок разбудил Корнилова в шесть утра. Дежурный по городу доложил, что ночью на Озерной улице в Парголове сгорел дом Барабанщикова.
Когда Корнилов приехал на Озерную, пожарище еще дымилось. Пахло мокрой золой и почему–то печеной картошкой. Трава, кусты, яблоки — все было засыпано пеплом. Выгорело почти все внутри дома. Стояли обгорелые стены да чудом не обрушившиеся стропила. Пожарные машины уже уехали, осталась только их красная «Волга» с экспертами. Несколько женщин стояли, перешептываясь, и с любопытством разглядывали копавшихся на пепелище экспертов и следователя. Чумазый милиционер потерянно бродил рядом.
— Вы дежурили ночью? — спросил у него Корнилов.
— Я. — Милиционер почувствовал, что перед ним начальство, и совсем стушевался. — Кто же его знает, чего он вдруг загорелся. Тихо было совсем. Спокойненько. Вдруг — жах! Как полыхнет.
— Покажите, где вы были, когда заметили огонь? — попросил подполковник.
Милиционер вышел из калитки на улицу.
— Не надо было отпускать этого Аристарха! — сердито зашептал подошедший Бугаев. — Наверняка его рук дело!
— Спокойно, капитан, — одернул Семена Корнилов. — Лучше вспомни как следует, не оставили ли вы с Лебедевым включенными электроприборы во время обыска. И как с куревом у вас было?
— Все в порядке, товарищ подполковник, — обиженно сказал Бугаев. — Что ж мы, в первый раз?
Милиционер перешел дорогу, остановился у скамеечки…
— Вот здесь я и сидел. У Молевых на скамейке. Все отсюда видно. Дом Барабанщикова как на ладони. Вдруг полыхнуло. Я калитку вышиб и к дому. Да куда там! Стекла уже посыпались. Черепица ровно как пулемет трещит. Побежал звонить пожарникам. Тут автомат на углу…
— Хорошо, сержант. Все сделали правильно, — сказал Корнилов.
Они вернулись на пепелище.
— Скорее всего, поджог. Эксперты, конечно, точнее все доложат, но у меня сомнений нет, — сказал капитан из пожарной охраны. — Все внутри дома было облито бензином. И канистра оставлена, поленились даже спрятать. — Он пнул ногой большую обгоревшую банку. — Из сарая притащена. Я место нашел, где она стояла. А сарай взломан.
— Собаку не пробовали пускать? — спросил подполковник у молодого капитана, следователя из районного отдела внутренних дел.
— Пробовали, товарищ подполковник, не берет. Все вокруг пеплом засыпано. Видно, приличная тут жаровня была. Не хотите печеной картошки? Еще горячая. В подвале испеклась.
— Может быть, и картошкой придется заняться, — без улыбки ответил Корнилов. — Если нужда придет. А сейчас другие заботы есть. Бугаев! — позвал он Семена. — Пройдемся еще разок по участку.
С трех сторон к дому Барабанщикова примыкали участки других хозяев. Забор стоял хлипкий, на «живую нитку». Кое–где подгнили столбы, и штакетник завалился. Лежал прямо на кустах. Позади участка в заборе зияла большая дыра. Корнилов внимательно осмотрел ее. Свежая. «Только–только ломали», — определил он.
— Не проверяли? — спросил подполковник у Бугаева и кивнул головой на дом за забором.
— Проверяли. Когда начался пожар — соседи выломали. Ведрами стали воду таскать, да куда там.
— Если кто–то чужой хотел попасть к дому Барабанщикова незаметно, он скорее всего шел здесь, — сказал подполковник.
— При условии, что сержант с улицы никого не проворонил.
— Ты с ним подробно беседовал?
Бугаев кивнул.
— С той скамеечки ему три дома как на ладони. А вот что на задворках творилось — он не видел.
— Сейчас одна надежда — опросить всех соседей, не видали ли кого чужого, — сказал Корнилов. — Я еще пройдусь по саду и поеду в управление. А ты с людьми беседуй, пока на работу не разъехались. Никого не пропусти.
— Вы считаете, что это не Аристарх поработал? Кто–то другой? — Бугаев с сомнением смотрел на обгорелый дом. Подполковник промолчал, Семен покрутил головой и, вздохнув, пошел через кусты к соседям.
«Нет, это не Платонов, — думал Игорь Васильевич, внимательно, штакетину за штакетиной, осматривая забор. — Он свое уже взял. Хотел бы поджечь — поджог бы вчера. А возвращаться сюда, после того как тебя милиция задержала… Надо решительным человеком быть. А вся его решительность — одна видимость: четыре морщины на лбу да волевой подбородок».
Осмотр ничего нового Корнилову не дал. Повсюду: на траве, в кустах, на заборе — валялось столько всякого хлама — каких–то тряпок, полуобгорелой бумаги, старых корзинок, обуглившейся мебели, что поиски здесь следов преступника теряли всякий смысл. «Бедлам какой–то, — раздражаясь оттого, что ничего не сумел прояснить, думал подполковник. — С чем приехали, с тем и уезжаете, товарищ начальник. Что о вас районные милиционеры подумают?» Он сел в машину и сразу же набрал номер управления. Ответил Белянчиков, которого подполковник, узнав о пожаре, посылал на квартиру Платонова.
— Ну как там наш инженер? — спросил Корнилов. — Написал сочинение?
— Платонов дома не ночевал, — доложил майор. — Соседи видели, как он поздно вечером погрузил в машину чемодан и уехал.
— Этого еще не хватало! — вырвалось у Корнилова. — Розыск объявили?
— Объявили. В доме дежурит Степанов.
«Ну и ну! Ну и Аристарх! — раздражаясь все больше и больше, думал Игорь Васильевич. — Преподнес сюрприз. На что ж он надеется?! Удрал и все свои любимые иконы оставил!» Корнилов вдруг заулыбался. Шофер покосился на него с тревогой.
— Ничего, Саша, ничего. С ума я не сошел, — продолжая улыбаться, успокоил его Корнилов. — Вспомнил я этого Аристарха. Никуда он не убежит, миленький. — Подполковник посмотрел на часы. Было половина десятого. Он снова набрал номер Белянчикова.
— Ты, Юрий Евгеньевич, пропуск Платонову все же закажи.
Когда они подъезжали к Главному управлению, Игорь Васильевич попросил шофера:
— Заверни, Саша, на Каляева, к автомобильной стоянке.
Красные «Жигули» Аристарха Антоновича, забрызганные подсыхающей грязью, красовались в сторонке. Корнилов удовлетворенно хмыкнул.
Платонов, понурясь, сидел в приемной. Увидев Корнилова, Аристарх Антонович встал, поздоровался, чуть наклонив голову.
— Здравствуйте, товарищ Платонов. — Игорь Васильевич скосился на его ботинки — они тоже были в грязи. — Через две минуты я вас приму.
В кабинете, усевшись за стол, Корнилов пробежал сводку происшествий за сутки и, включив селектор, сказал секретарю:
— Варвара Никитична, пусть зайдет гражданин Платонов.
Лицо у Аристарха Антоновича было измученным, отечным. Под глазами залегли густые сине–зеленые тени. От вчерашней фанаберии и следа не осталось.
— Не выспались, Аристарх Антонович?
— Какой уж тут сон…
— Далеко ли ездили?
— Никуда не ездил.
Корнилов снял трубку с телефонного аппарата. Набрал номер Белянчикова.
— Снимите пост на Зверинской у дома тридцать три. Пусть Степанов возвращается в управление.
Посмотрел внимательно на Аристарха Антоновича. Платонов отвел глаза.
— Вы знаете, гражданин Платонов, — жестко сказал подполковник, — дела ваши очень плохи. Очень.
— Но объяснение я принес. — Аристарх Антонович испуганно посмотрел на Корнилова. — Как договорились. Я все написал…
— Сегодня ночью сгорел дом Барабанщикова. Не просто сгорел — его подожгли. Мы подумали: qui prodest? Вы человек ученый, латынь, наверное, понимаете?
— Нет, — мотнул головой Аристарх Антонович.
— Что же вы так? А говорили мне вчера, что кандидат наук. Мы, кстати, проверили — никакой вы не кандидат. Не защитились. А теперь вас другая защита ожидает. Qui prodest — значит: «Кому выгодно?»
Платонов не шелохнулся. Сидел бледный как полотно, ожидая, что еще скажет подполковник.
— Мы решили, что в первую очередь это выгодно вам. Приехали на Зверинскую, а вас нету дома. И соседи говорят — не ночевал. Машина у вас грязная, ботинки тоже… Что прикажете думать? Там, в Парголове, на Озерной, грязи хватает.
Платонов инстинктивно посмотрел на свои ноги.
— А ведь вы, Аристарх Антонович, давали подписку о невыезде. И говорили мне хорошие слова об интеллигентности. Вы знаете, что по моему, милицейскому, разумению отличает человека интеллигентного? Чувство порядочности. — Корнилов смотрел, как розовеют большие, чуть оттопыренные уши Платонова.
— То, что вы написали, я сейчас даже и смотреть не буду. Чтобы не ставить вас в неловкое положение. Мы вас задерживаем. По закону имеем право на семьдесят два часа. До того, как предъявлено обвинение. А новое объяснение я хотел бы получить от вас через час. Успеете?
Платонов кивнул.
Когда его увели, Корнилов вызвал секретаршу:
— От Бугаева нет сообщения?
— Нет, Игорь Васильевич.
— Тогда попроси зайти Белянчикова.
Вся история с погибшим в Орлинской церкви мужчиной получила неожиданный и зловещий поворот. Вначале Игорю Васильевичу казалось, что достаточно найти точки соприкосновения Николая Михайловича Рожкина, убитого из найденного у Барабанщикова пистолета, и самого Барабанщикова, как все станет ясно. Отыщутся скрытые пружины убийства, найдутся люди, знавшие обоих, скрестятся интересы. Но обернулось все по–иному. Существовал еще один человек, решительный и осторожный одновременно, и потому вдвойне опасный, человек, которому не хотелось, чтобы милиция обыскивала дом Барабанщикова, копалась в его вещах. А может быть, это какой–нибудь маньяк или проходимец вроде Аристарха Антоновича? Человек, который решил уничтожить коллекцию погибшего? Чтобы не досталась ни государству, ни родственникам. Решился ведь Платонов залезть в чужой дом за иконами. Корнилов посмотрел на часы — приближался полдень. Подполковнику не терпелось поскорее узнать, что выходил в Парголове Бугаев, хотя он и подозревал, что никакой сенсационной информации капитан не привезет. Все там проделано опытной рукой.
— Ну что? Пишет ученый? — спросил Игорь Васильевич у Белянчикова, когда тот вошел в кабинет.
— Пишет. Почерк, я вам скажу, у него каллиграфический. Нам бы его на полставки протоколы оформлять.
— А по мне, так следовало ему в колонии месяцев шесть стенгазету выпускать «Солнце всходит и заходит», — проворчал Корнилов. — Только ничего ему не будет. Скорее всего он действительно свои иконы с Озерной унес.
— Чьи бы ни были, а выходит, что он их спас, — сказал Юрий Евгеньевич. — Сгорели бы они за милую душу.
— Это ты, Юрий Евгеньевич, правильно заметил, — усмехнулся подполковник. — Коловращение жизни, как писал О'Генри.
— Игорь Васильевич, — спросил Белянчиков, — а почему ты решил, что Платонов не сбежал, а придет к нам?
— Стереотип мышления… Увидел Аристарх у меня фотографию мертвого Барабанщикова — воспользовался случаем и украл иконы. — Корнилов поморщился. — Свои не свои, но украл! Разницы–то почти никакой, — способ преступный. Поймали его с поличным. Платонов понял: не сумеет доказать, что иконы ему принадлежат, — попадет под суд. Я ему на это намекнул. Ну и подумал Аристарх Антонович, а если посадят? Пропала коллекция! Или реквизируют, или кто–нибудь из «друзей» утянет. Он же наверняка и друзей по своей мерке меряет. А тут возможность подвернулась коллекцию «спасти» — отпустили домой. Я думаю, он свои лучшие иконы погрузил в машину и отвез в надежное место. Скорее всего в деревню. Я видел, машина у него вся в грязи.
— Так это только твои догадки? — разочарованно протянул Белянчиков.
— Догадки мои, товарищ майор, имеют реальное основание. Через час прочитаем опус Аристарха Антоновича — убедимся. А у тебя догадок никаких нет?
— Думаю, что ты меня снова к Рожкиной пошлешь.
— Правильно думаешь. Ее надо еще раз подробно расспросить. И про Барабанщикова, и про Аристарха Антоновича.
Белянчиков кивнул.
— На фото она Барабанщикова не признала, а фамилию могла слышать…
— Кстати, а где она живет? — вдруг спросил подполковник.
— В Озерках… Ну–ка, ну–ка! — спохватился Юрий Евгеньевич. — А Барабанщиков в Парголове. Соседи.
— Вот видишь. Еще одна деталь.
13
Объяснительная записка, которую Аристарх Антонович положил на стол Корнилову, начиналась словами: «Серьезно продумав свое поведение за последние сутки, я пришел к выводу, что непреднамеренно совершил ряд неэтичных поступков. Прежде всего, воспользовавшись имевшимся в моем распоряжении ключом от дома гражданина Барабанщикова, я пытался забрать оттуда принадлежавшие мне редкие иконы XVII века. Кроме того, я нарушил данное представителям милиции слово о невыезде из города. Совершил я эти поступки, находясь в стрессовом состоянии, вызванном беспокойством о возможной утрате для общества уникальных произведений древнерусского искусства…» Подполковник читал объяснение Платонова со смешанным чувством удовлетворения и горечи. Удовлетворения от того, что он не ошибся в оценке характера этого человека, его действий. Платонов писал, что, опасаясь за свою коллекцию, решил отвезти иконы на сохранение к своей бывшей жене, в поселок Вырица. И горечь испытывал Игорь Васильевич из–за неискренности, полуправды, стремления вывернуться, которыми дышало каждое слово в записке. «Сообщаю Вам, что все случившееся явилось для меня горьким нравственным уроком. Готов понести любое моральное наказание».
«Согласен только на моральное наказание, — усмехнулся подполковник. — А на большее не согласен. Ну и фрукт! Долго же придется из него правду вытягивать».
Дальше в записке Платонов опять писал о том, что он интеллигентный человек, пользуется уважением в НИИ и много делает для страны и народа. Сплошная лирика — как называл Корнилов такие пустые словоизвержения, и только один конкретный факт. Платонов указал фамилии и адреса двух человек, которые знают историю приобретения им икон, отданных на реставрацию и присвоенных Барабанщиковым.
— Значит, инженер Кузовлев и реставратор Мокшин могут подтвердить, что иконы, изъятые из вашего чемодана, принадлежали раньше вам? — спросил Корнилов, закончив чтение объяснительной записки.
— Да, — кивнул Платонов. — Я же написал. Они все подтвердят. Мокшина я приглашал к себе домой, показывал иконы. Просил отреставрировать.
— Он отказался?
— Да, сказал, работы невпроворот.
— А где вы приобрели их?
Платонов насупился.
— Аристарх Антонович, вы же обещали быть откровенным.
— Я купил их у Барабанщикова.
— За сколько?
— Я уже не помню. — Откровенность у Аристарха Антоновича получилась урезанной, но Корнилов хотел узнать, на какой основе строились отношения этих двух людей — погибшего и ныне здравствующего.
— Постарайтесь вспомнить.
— Я купил иконы несколько лет назад, — морщась, словно у него разболелся зуб, стал рассказывать Платонов. — В то время я еще не увлекался коллекционированием. Купил просто так. Олег предложил, я и купил. За двести рублей все три.
— Почему он предложил их вам?
— Он принес импортные лезвия и джинсы. Открыл портфель — я увидел, что у него там иконы. Выглядели они как рухлядь. Я спросил, что он собирается с ними делать. Барабанщиков говорит — купите. Сейчас это модно.
— А джинсы? Лезвия… Почему он их принес? Вы просили?
— Ну да! Этот Барабанщиков — типичный доставала. Его хаусмайором называют.
— Как, как?
— Хаусмайором. Ну… знаете, домашним майором. Он мог все достать, все дефицитные вещи. Импортные сигареты, кассеты к магнитофонам, даже хорошие стереосистемы. Имел, конечно, свой интерес, но зато удобно — не надо гоняться по городу в поисках дефицита. Приносит прямо на дом…
— Хаусмайор, — пробормотал Корнилов. — Действительно, удобно. А где же он доставал вам дефицит?
Платонов пожал плечами.
— И многие пользовались его услугами?
— Многие.
— Перечислите мне всех, кого знаете.
Платонов поморщился:
— Это, знаете ли, неудобно. Среди них есть мои друзья, солидные люди. Получится сплетня.
— Называйте, называйте. Преступление уже получилось, чего вам бояться сплетен.
Аристарх Антонович вздохнул и начал перечислять…
Фамилии Рожкина среди названных не было.
— Аристарх Антонович, а как вы все–таки объясните, что в вашем «дипломате» оказались чужие билеты в Москву? И эта древняя книга? — Корнилов подвинул Платонову томик Евангелия, но Аристарх Антонович только искоса взглянул на него и отвернулся.
— Это необъяснимо, — сказал он. Выражение значительности, так раздражавшее Корнилова вчера, снова мелькнуло на его лице. Мелькнуло и исчезло. — Я не знаю. Что вы от меня хотите?! Который уже час вы мучаете меня своими вопросами!
Корнилов подумал: «Ну вот, он еще истерику мне закатит», и сказал:
— Ладно, прервемся. А вы, Аристарх Антонович, время даром не теряйте. Думайте, думайте. Вспоминайте. От этого многое в вашей судьбе зависит. И время свободное у вас пока есть.
14
Бугаев приехал из Парголова злой. Корнилов не раз замечал, что когда капитан сердит, то голос у него садится, становится совсем глухим.
— Маковой росинки с утра не перепало, — ворчал Семен. — Перепачкался, как чушка, а результатов — с гулькин нос…
— Ничего, химчисток у нас настроили. Через сутки будешь как огурчик, — утешил его Корнилов. — И пообедать у тебя еще время есть.
— У меня сегодня свидание, товарищ подполковник, — поплакался Бугаев. — Я должен одной даме с собачкой пакет молока отдать. Позавчера, пока Аристарха Антоновича караулил, познакомился. Такая девушка…
— Капитан, — прервал его Корнилов. — Ты мне дело докладывай. — Но, заметив, что Семен обиделся, он добавил: — Про девушку потом расскажешь.
— Да я, кроме шуток, Игорь Васильевич, к девушке заехать хотел. Она с Платоновым знакома, когда Аристарх в машину садился, то с девушкой раскланялся. Хорошо бы побеседовать…
— Сейчас бесед у нас будет — на год вперед набеседуешься, — усмехнулся Корнилов.
Сказав вначале, что результатов «с гулькин нос», капитан немного слукавил. Результат был, и очень серьезный.
Опросив человек пятнадцать соседей Барабанщикова и ничего не узнав нового, Бугаев наткнулся наконец на женщину — работницу прядильной фабрики «Возрождение», которая рассказала ему кое–что новое. Вчера, возвращаясь домой с вечерней смены, Евдокия Ивановна Певунова, так звали прядильщицу, увидела, как на Лесной улице из автомашины вышел мужчина и пошел метрах в двухстах впереди нее. Шел он довольно быстро. Евдокия Ивановна подумала, чего же он машину оставил, а сам пешком? Дорога–то у нас хорошая. И еще подумала — к кому такой поздний гость? В это время мужчина остановился у забора, подтянулся на руках и был таков…
— За забором этим живут Флорентьевы. Участок их задами соприкасается с участком Барабанщикова. — Бугаев взял лист бумаги и быстро начертил план. — Вот, видите, товарищ подполковник? Мы с вами здесь еще у лаза стояли. Натоптано тут…
Корнилов кивнул.
— Евдокия Ивановна отнесла позднего визитера на счет младшей дочери Флорентьевых, Алевтины. Ну, знаете… У них там свои, женские счеты. Но когда я заглянул еще раз к Флорентьевым да поподробнее порасспрашивал их, оказалось, что никто в эту ночь к ним не приходил. Верить им можно. А сама Алевтина, студентка гидрометинститута, не вернулась еще с Ладоги, где проходит практику на метеостанции. Да и калитка в доме Флорентьевых на ночь не запирается. Незачем и лазать через забор…
Евдокия Ивановна показала Бугаеву место, где она видела ночью автомашину. Там, на сырой земле, остались прекрасные отпечатки протекторов.
— Отпечатки — высший класс, — сказал Семен. — И слепки сделали. И «живьем» кусок земли я привез.
— Какая машина?
— «Волга» темного цвета. Двадцать четвертая модель. Судя по протекторам, резина совсем новая. А может быть, и машина новая…
15
Корнилов часто повторял своим сотрудникам, что главное оружие сыщика — умение говорить с людьми. Даже закоренелому уголовнику, засевшему с оружием где–нибудь на чердаке, можно доказать, что ему некуда деться… Но только в том случае, если хорошо знаешь его психологию, тут же добавлял подполковник. Работа сотрудника уголовного розыска на восемьдесят процентов состоит из разговоров. С потерпевшим, со свидетелем, с экспертами и разного рода специалистами, с бывалыми людьми. С преступниками, в конце концов. И оттого, как направить беседу, какие найти слова, от уменья слушать часто зависит успех или провал операции. Эти принципы, не раз проверенные Игорем Васильевичем Корниловым за долгие годы службы в милиции, давно усвоили все сотрудники. Поэтому на совещаниях оперативных групп, когда прорабатывался план действий, Корнилову незачем было напоминать о них. Но сегодня подполковник сделал исключение. Во–первых, вся надежда была на то, что в разговорах с множеством клиентов Барабанщикова, которых назвал Аристарх Антонович, вдруг выплывет еще один его знакомый — разъезжающий на «Волге». И во–вторых, беседовать предстояло с самыми разными людьми, вся «вина» которых состояла в том, что они были не слишком разборчивыми в выборе своего фуражира, хаусмайора Барабанщикова. Эти люди могли быть обидчивыми и неразговорчивыми, заносчивыми и хамоватыми. Могли быть снобами, могли быть лжецами. Но к каждому следовало найти подход, с каждым поговорить, не вызвав у них ни обид, ни раздражения.
Обо всем этом Корнилов напомнил своим сотрудникам, давая им на завтра задание отправиться по адресам клиентов хаусмайора Барабанщикова.
Когда, получив задания, все разошлись, Корнилов позвонил своему старому знакомому — художнику Новицкому.
— Николай Николаевич! Милиция беспокоит…
— Игорь Васильевич! — узнал Новицкий. — Рад тебя слышать, дорогой. — Голос художника был какой–то тусклый, усталый. — Забыл ты меня. Не интересуешься, жив ли, умер…
— Вот видишь — звоню. Интересуюсь, — усмехнулся Корнилов. — Как жив–здоров?
— Нету жизни. Одна работа. Вкалываю, как грек на водокачке, никто доброго слова не скажет…
Игорь Васильевич знал Новицкого уже лет пять и всегда, когда звонил художнику или встречался с ним, слышал и про «грека на водокачке», и про то, что никто не говорит доброго слова о его работе. Это у Николая Николаевича было как заклинание, чтобы не сглазить успехи и то хорошее творческое состояние, в котором он находился.
— Ну, коли одна работа, то не мешало бы и развеяться. Хочу пригласить тебя за город, в деревню…
— Нет, нет! — энергично запротестовал Новицкий. — Какая деревня, мне надо на хлеб зарабатывать. Мне, как в милиции, за звездочки деньги не платят. Мне надо продукцию выдавать. Осенью выставка, а в выставкоме бездарь окопалась, через них даже лауреату трудно пробиться…
— Жаль, — сказал Корнилов. — А я думал, съездим с тобой в село Орлино, там старая церковь полуразрушенная, древний иконостас…
— Знаю, знаю. Церковь Николы–угодника. Построена в конце девятнадцатого века. Ничего интересного иконостас представлять не может.
— А вот грабителей иконостас заинтересовал.
— Какие сейчас грабители. Шантрапа небось без понятия…
— Серьезные грабители, — на всякий случай сказал Игорь Васильевич. Уж очень хотелось ему вытащить Новицкого в Орлино. — А иконостас мог от старой церкви остаться. Ведь была же и раньше в Орлине церковь?
Новицкий молчал. Раздумывал. «Думай, думай, — улыбнулся Корнилов. — Небось на такую приманку клюнешь. А там разберемся».
— Если б уж заодно там пару этюдов сделать, — наконец сказал Николай Николаевич. — Да ведь ты, наверное, все впопыхах. С сиреной.
— Два часа тебе хватит?
— Два часа? Да это роскошь! Я…
— Знаю, знаю, — перебил художника Игорь Васильевич. — Ты в цейтноте. Тебе на жизнь надо зарабатывать. Завтра в восемь заеду. Жди у подъезда. — Он нажал рычажок аппарата. Усмехнулся по–доброму. «Вот так с вами, с вольными казаками, надо. По–военному!»
Прикинув, сколько потребуется времени на дорогу, Корнилов набрал номер управления, попросил дежурного связаться с орлинским участковым уполномоченным, предупредить, чтобы ждал в половине десятого у церкви.
С Новицким Игорь Васильевич познакомился при обстоятельствах не слишком приятных. У художника украли новенькую — только что из магазина — «Волгу», и начальник Главного управления попросил Корнилова взять это дело под личный контроль. Как–никак народный художник, лауреат Государственной премии. «Волгу» нашли в тот же день. В лесу под Зеленогорском. В машине кончился бензин, и похитители, наверное, испугавшись кого–то, бросили ее, даже не разграбив. Корнилов возил художника в лес, туда, где обнаружили машину. Новицкий был восхищен оперативностью милиции.
— Надо же! Так быстро! — шептал он, внимательно осматривая «Волгу». Заглянул в багажник, в мотор. Особенно умилило его то, что в багажнике оказалась целой и невредимой коробка с красками.
— Домой повезу я вас сам! — заявил он Корнилову, и как Игорь Васильевич ни отнекивался, пришлось ему сесть в машину Новицкого, попросив предварительно водителя своей машины одолжить художнику бензина.
— Буду писать ваш портрет, — сказал Николай Николаевич, когда они выехали на Приморское шоссе. — У вас лицо характерное…
— Характерное для милиционера? — усмехнулся Игорь Васильевич.
— Ну почему же? — обернулся к нему Новицкий. — Прежде всего мне понравились глаза. Они у вас задумчивые и грустные…
Что еще понравилось художнику, Корнилов в тот раз не узнал, потому что их спасло только чудо. Художник, заговорившись, выехал на левую сторону дороги, и встречный самосвал, дико завизжав тормозами, съехал на обочину, подняв тучу пыли. Новицкий тоже затормозил и минут десять приходил в себя, понуро выслушивая отборный матерок водителя самосвала. Корнилов видел, как художник полез в карман и, наверное, предлагал водителю деньги, но тот замахнулся на художника кулаком и, зло сплюнув, пошел к своему самосвалу.
«Вот ведь как бывает, — отрешенно думал Игорь Васильевич, наблюдая за Новицким. — Нашел человек машину и тут же чуть не расстался с жизнью. Да и я–то, дурак, дал себя уговорить. На своей давно уж был бы дома».
До города они ехали молча. Лишь только Новицкий начинал разговор, подполковник показывал ему вперед, на дорогу, и художник, сердито покрутив головой, замолкал. Вел он машину плохо, рассеянно. То шарахался от обгонявших автомобилей, то сам принимался обгонять там, где это было опасно.
