Глава 6
Неуверенное начало

К концу 1944 г. наступления союзников через побережье Нормандии и со стороны Средиземного моря привели к почти полному освобождению Франции. Остались лишь несколько изолированных районов нацистского сопротивления. Союзники очистили от немцев французскую сторону швейцарской границы от Женевы до Базеля, и это позволило мне организовать пост УСС в небольшой эльзасской деревне Гегенхайм, возле Рейна и недалеко от швейцарской границы. Я имел обыкновение время от времени навещать этот пост, чтобы встречаться с руководителями разведок американских армейских групп, освобождавших Францию, в особенности с представителями 12-й армейской группы под командованием генерала Омара Бредли и 6-й армии под командованием генерала Джейкоба Диверса. Офицеры американской разведки, получившие неприятный сюрприз во время битвы в Арденнах, были жизненно заинтересованы в информации о передвижениях немецких войск, которую мы собирали.

В этом районе Эльзаса немцы отступили за Рейн, за исключением Кольмарского котла, и держали оборону в Шварцвальде несколькими милями дальше. Временами они посылали снаряд-другой через реку, то ли пристреливаясь к военным конвоям союзников, то ли просто давая нам знать, что они еще живы. Безопасности ради мы, как правило, выключали фары автомобилей, проезжая ночью по эльзасским дорогам.

В воскресенье 25 февраля 1945 г. было особенно холодно и пасмурно. Мы с Гаверницем приехали в Гегенхайм, чтобы встретиться с генералом Джином Харрисоном, начальником разведки американской 6-й армии. Он сказал нам, что у него есть особая проблема, которую нужно с нами обсудить. В неразберихе сражения за Кольмарский котел, когда немцев выбивали из Эльзаса, таинственным образом исчез американский армейский грузовик, который перевозил сейф, битком набитый исключительно важными военными бумагами. Генерал попросил нас помочь отыскать сейф. В те дни мы взяли себе за правило никогда не оставаться без радио– или телефонной связи с нашей штаб-квартирой в Берне. Пока мы занимались исчезновением сейфа, пришло срочное сообщение из моего офиса. Майор Вайбель из швейцарской военной разведки хотел в этот же вечер повидаться со мной и Гаверницем.

Я знал, что Вайбель не стал бы пересылать такое сообщение через границу, если бы не что-то важное. Заверив генерала Харрисона, что уже идем по следу пропавшего сейфа, мы выехали в Базель и сели в первый же поезд до Люцерна.

На протяжении многих месяцев мы работали с Вайбелем над вопросами, представляющими взаимный интерес, нас связывала тесная дружба, профессиональное доверие и взаимопонимание. Разумеется, мы разделяли общее желание знать, что планируют немцы.

Вайбель, Гаверниц и я пообедали изумительно приготовленной форелью в тихом ресторанчике на берегу Люцернского озера. Вайбель немедленно перешел к делу. В тот день он разговаривал с одним итальянцем и еще с одним швейцарцем, и то, что они рассказали, по его мнению, должно было нас заинтересовать. Это были очередные мирные посланники с итальянского фронта. Должен признать, что моя первая реакция энтузиазмом не отличалась. В предложениях было много знакомого по прежним попыткам поиска мира со стороны итальянских промышленников, опасавшихся немецкой тактики выжженной земли. Имя итальянца нам тогда ничего не говорило. Это был бизнесмен барон Луиджи Парильи. Швейцарцем был профессор Макс Гусман – человек с необычным характером, учитель, руководивший хорошо известной частной школой в Цугерберге, неподалеку от Люцерна. Один из родственников барона Парильи посещал школу Гусмана, и это оказалось тонкой ниточкой, которая привлекла к нему внимание Парильи, а затем и втянула в это приключение.

В начале января Парильи написал Гусману письмо с просьбой помочь, если это возможно, с получением швейцарской визы. Это оказалось возможным за 10 тысяч швейцарских франков, залога, который должен был гарантировать, что он останется в Швейцарии не дольше определенного срока. Гусман это обеспечил. Но для того, чтобы попасть в Швейцарию, была нужна не только швейцарская виза. В то время, чтобы покинуть Италию, требовалось разрешение немцев, и, насколько мы знали, разрешение давалось только при условии прекрасных отношений с немцами или в случае, когда они видели для себя некую пользу в данной поездке.

Гусман, узнав, что Парильи собирается рассказать по прибытии, пришел к Вайбелю, с которым был знаком раньше, а Вайбель обратился к нам. Это был вопрос, объяснил Вайбель, который не могли решить швейцарцы – только союзники. В то же время, заверил он нас, швейцарцы глубоко и истинно заинтересованы в любом проекте, который мог бы привести к ускорению заключения мира и спас бы Северную Италию от разрушения. Экономическое благосостояние Швейцарии было тесно увязано с положением в экономике Северной Италии. Уничтожение итальянской промышленности и энергостанций, разорение края нанесли бы серьезный удар по экономике Швейцарии, особенно если бы пострадал порт Генуи, через который шел жизненно важный импорт для Швейцарии продовольствия и другие поставки.

У швейцарцев больше не было причин опасаться германского вторжения, но они оказались лицом к лицу с проблемой возможного перехода тысяч солдат из разбитых нацистских и фашистских частей через швейцарскую границу в поисках убежища либо для прохода сквозь Швейцарию вместо сдачи. Швейцарцы уже приняли всех эмигрантов, каких только могли, и желали любой ценой избежать нового наплыва беглецов. Вайбель чувствовал, что до определенных пределов его помощь в серьезном движении к мирной капитуляции найдет поддержку, поскольку это соответствовало интересам его страны, но действовал он строго неофициально.

Чего хотел Парильи? Что он предлагал? Вайбель предложил, чтобы о подробностях мы напрямую поговорили с этими двумя людьми, встретившись с ними в тот же вечер. Быстро обдумав предложение, я решил, что будет преждевременно самому впутываться в дела с безвестными эмиссарами, которые мало что могут предложить и действуют на свой страх и риск – или, хуже того, могут оказаться немецкими агентами, пытающимися внедриться в нашу миссию. Для этого задания идеально подходил Гаверниц. Он достаточно долго работал в плотном контакте со мной, знал мои взгляды и методы и умел потрясающе точно оценивать истинность подобных попыток поиска мира. К тому же он уже много месяцев занимался подобными проблемами. Я поблагодарил Вайбеля и следующим поездом вернулся в Берн.

Вайбель привел Гаверница в номер в люцернском отеле «Швайцерхоф», где остановились Парильи и Гусман. На следующий день, вернувшись в Берн, Гаверниц сообщил мне, что они рассказали и какое впечатление произвели на него. На первый взгляд эти два человека поразили его куда больше, чем представители вооруженных сил от фельдмаршала Кессельринга или «черных сапог» СС из Италии. Итальянский барон оказался низеньким, хрупким, лысым джентльменом с заискивающими манерами – как описал его Гаверниц, малость смахивающим на содержателя небольшой итальянской гостиницы, который пытается уговорить вас пообедать в его заведении. Во время пауз в рассказе Парильи профессор ждал лекцию на темы мира и международного взаимопонимания, которые были близки нашим сердцам, но отнюдь не помогали сближению позиций на переговорах в номере отеля в Люцерне. Парильи уклонялся от попыток узнать у него имена людей, которых он представляет. Он оставался в пределах темы грядущего ужаса немецкой мести в Северной Италии и ссылался лишь на то, что услышал в последнем публичном обращении Муссолини в декабре, когда стареющий диктатор угрожал вероломным итальянцам за их нелояльность фашизму всеми видами кар от рук германцев. Это, по словам Парильи, заставило его неистово искать пути к тому, чтобы избежать надвигающегося несчастья. Он был вдохновлен идеей, что избран ангелом-спасителем Северной Италии. Теперь он был человеком, исполняющим миссию.

В итоге Парильи стал развивать идею, что СС в Италии совсем не такая, как кажется. Именно СС, а не германская армия, способна на некие независимые мысли и действия. СС не в восторге от тактики выжженной земли и может эту тактику саботировать – по крайней мере, некоторые люди в СС. Кто? Откуда это знать Парильи? Гаверниц продолжал давить на него, чтобы тот назвал имена в подтверждение своих заявлений. Наконец, барон упомянул о своих тесных связях (которые поддерживались уже длительное время) с молодым капитаном СС (оберштурмфюрером), неким Гвидо Циммером, начальником контрразведки в разведотделе СС в Генуе, где Парильи с ним впервые и встретился. Недавно Циммера перевели в Милан, и Парильи, у которого были даже офисы, продолжал с ним встречаться. Циммер, как сказал Парильи, несмотря на службу в СС, был убежденным католиком, посвященным в мальтийские рыцари. Из бесед с Циммером Парильи понял, как глубоко тот обеспокоен возможностью того, что СС получит из Берлина приказ опустошать Италию. Циммер, в некотором роде эстет и интеллектуал, был одержим желанием спасти религиозные ценности и творения искусства Италии. Парильи не сомневался в искренности Циммера, неоднократно вступавшегося за итальянцев, которых приказывало арестовать гестапо. Парильи со своей озабоченностью спасением Северной Италии до некоторой степени подстегивал Циммера к действиям. Их беседы в конце концов привели к тому, что Циммер осторожно изложил всю проблему старшему офицеру СС, которого он знал, – полковнику Ойгену Дольману. К величайшему облегчению Циммера Дольман выслушал его с откровенной симпатией и сказал, что он передаст его мнение своему начальнику, генералу Карлу Вольфу, командующему всеми частями СС в Италии. Парильи не знал, что случилось затем. По его словам, они с Циммером разработали план, как добраться в Швейцарию и через Гусмана выйти на связь с союзниками. Со своей стороны, Парильи обратился к итальянским властям за разрешением на выезд для поездки в Швейцарию «по экономическим вопросам». Было получено одобрение немцев. Где-то в немецком командовании СС замолвили словечко, чтобы Парильи разрешили поездку.

Гаверница все это не слишком впечатлило. Какой-то капитан СС не представлялся ключевой фигурой для капитуляции германских армий в Италии, то есть для той задачи, которую Гаверниц всеми силами старался решить на куда более высоком уровне на Западном фронте осенью 1944 г. Казалось, Циммер вообще не подходил для СС. Этого человека, как выяснилось много позже, судьба забросила совсем не в ту партию. Что касается Дольмана, то Гаверниц встречался с ним несколькими годами ранее, и это имя вызывало у него интерес, – а еще больший интерес вызвал Карл Вольф. Но нужны ли были Парильи и Циммер, чтобы как-то влиять на этих людей в деле капитуляции германских армий? К этому вопросу Гаверниц относился скептически. Он поблагодарил Парильи за информацию о его контактах и за добрые намерения и сказал, что на сегодня ценнее была бы беседа с Дольманом или Вольфом, а лучше всего – с маршалом Кессельрингом. На тот момент больше сказать было нечего.

У Гаверница осталось более или менее твердое убеждение, что с бароном Парильи он видится последний раз. Вайбель, который продолжил переговоры с Парильи и Гусманом на следующий день, был чуть более оптимистичен и дал Парильи пароль, по которому его пропустили бы швейцарские пограничники, если бы он захотел вернуться. Как высший офицер швейцарской разведслужбы и сотрудник генерального штаба, Вайбель имел полномочия инструктировать пограничников о пропуске лиц, которые представляли интерес для швейцарской разведки, давая заранее установленный пароль. Со своей обычной предусмотрительностью Вайбель подумал о возможности того, что переговорщики могут пожелать вернуться в Швейцарию и что любой инцидент на границе поставит под угрозу безопасность всего предприятия, а любая огласка может иметь фатальные последствия.

Отчитавшись мне о встрече с Парильи и Гусманом, Гаверниц уехал на лыжную прогулку. Мы чувствовали, что у нас есть время для короткой передышки и пройдет какое-то время, прежде чем мы вновь услышим об этих людях. Мы составили отчет об этих встречах и поместили его в нашу папку с названием «Миротворцы», которая заметно потолстела за последние месяцы, но все еще казалась довольно бесполезной.

Но мы были не правы. Всего через пять дней после встречи нам позвонил Вайбель и сообщил срочные известия. Парильи вернулся в Швейцарию. И не только это. С ним были два офицера СС: полковник Ойген Дольман и капитан Гвидо Циммер, из Милана. Вайбель без суеты распорядился о допуске их в Швейцарию и нашел для них безопасные квартиры в Лугано. Их присутствие в Швейцарии следовало хранить в секрете. Через несколько дней они должны были вернуться в Италию. Наш отдых закончился.

Мне это дело не казалось достаточно обещающим для того, чтобы отзывать Гаверница из Давоса. Кроме того, мне пришла в голову хорошая идея опробовать на этих эмиссарах нового посредника, такого, который еще не работал в этой специфической операции. Я имел в виду Поля Блюма, хорошо проверенного сотрудника моей бернской группы. В прошлом он с блеском продемонстрировал свое знание людских натур. Он появился бы на сцене без какого-то заранее разработанного сценария и смог бы свежим взглядом оценить Парильи, Гусмана, Дольмана и весь их проект. У Поля были и еще кое-какие дела в районе Лугано. Только что в Кампионе был пойман итальянский агент, и следовало его допросить. Так что в любом случае поездка была бы не напрасной, как бы ни повели себя немцы.

Для встречи Вайбель заказал кабинет на верхнем этаже ресторана в Лугано, «Ристоранте Бьяджи», который обычно использовался для заседаний местного ротари-клуба. Довольно забавный момент, если учесть секретность происходящего. В кабинете был низкий, отделанный деревом потолок и камин, а входные двери были выполнены в готическом стиле. В зале стояла резная мебель, а на стенах были развешаны чеканные картины художников школы Тициана, все тяжелые, мрачные и очень соответствующие целям нашей встречи.

Днем в субботу 3 марта Вайбель собрал участников в sala. Помимо Парильи, Дольмана и Циммера вновь присутствовал профессор Гусман. Самому Вайбелю необходимо было срочно ехать в Цюрих, и он оставил при визитерах швейцарского старшего лейтенанта Фреда Ротплеца. Поль допрашивал итальянца в Кампионе дольше, чем ожидалось, и таким образом это странная группа на несколько часов осталась предоставленной сама себе. Вайбель проинформировал немцев, что с ними встретится эмиссар из Берна. В конце концов, именно за этим они сюда приехали. Но до прибытия моего эмиссара у них не было реальных вопросов для обсуждения. Для любопытных они выглядели как туристы, облюбовавшие этот хорошо известный ресторан. Они ели и пили, обсуждали погоду и пейзаж и прочие нейтральные вопросы – кто как доехал и как хорошо было жить до войны. Затем, когда беседа за столом, уставленным холодными закусками и полупустыми бокалами, начала затухать, инициативу перехватил профессор Гусман, который никогда не упускал возможности поразглагольствовать. Он заговорил о войне и мире и постепенно переключился с роли профессора на роль международного политика и переговорщика. Поскольку никого из моей группы еще не было, я представляю себе его речь только по отчетам, но, зная этого человека и много раз слышав его, я могу вообразить, какую он произнес страстную лекцию об очевидном тотальном поражении Германии, оказавшейся в руках непоколебимого союза западных демократий и Советской России. Немцы, сказал он, просто обманывают сами себя. Если они, подобно Гитлеру, считают, что могут разрушить этот союз, то они ошибаются. У немцев есть лишь один путь: капитуляция… безоговорочная капитуляция. Дольман, к которому была обращена эта тирада, выглядел несколько захваченным врасплох резкими замечаниями Гусмана. Придя в себя, он возразил, что все это очень хорошо, но любая капитуляция немецких генералов без приказа или разрешения Гитлера была бы изменой, и Кессельринг – если Гусман имел его в виду – именно так на это и смотрит. Упоминание об измене подействовало на него, как красная тряпка на быка. Он бросился в атаку. Парильи, рассчитывавший на Гусмана больше как на посредника, чем как на главное действующее лицо, был встревожен этим энергичным наступлением.

Дольман позднее написал, что эту филиппику профессора вполне можно было бы слово в слово опубликовать как утерянную речь Цицерона. Суть выступления Гусмана заключалась в том, что Европа сдалась на милость сумасшедшему диктатору, Гитлеру. Что на карту посталено выживание общества. Для людей, которые тайно собрались за этим столом в Лугано, мысль, что здесь как-то замешано предательство, не достойна даже обсуждения.

Разговор после этого как-то приутих, но Гусман, хотя он и действовал не по нашей указке, разрядил атмосферу. Дольман вполне мог подумать, что Гусман говорил от моего лица и был на это уполномочен. Своей речью он выразил наше послание, хотя, вероятно, мы не решились бы бросить на этот стол перчатку вызова на этой стадии переговоров. Но эффект оказался хорошим.

Уже в пятом часу прибыл Поль Блюм. Едва войдя в помещение, он столкнулся с проблемой, хорошо знакомой всем представителям союзников на последних переговорах с немцами. Следует ли подавать им руку? Поль решил, что следует: если я хочу разговаривать с человеком и желаю узнать его искреннее мнение, то нет причин отказать ему в рукопожатии. Он пожал руки немцам.

Дольман, с его мрачным взглядом, длинными черными волосами, зачесанными назад и слегка спадающими на уши, произвел на Поля впечатление ненадежного партнера, который несомненно знает намного больше, чем говорит. Капитан Циммер, очевидно подчинявшийся Дольману, практически не открывал рот. Это был приятный, аккуратно подстриженный мужчина, ничуть не похожий на типичного офицера СС. Беседа велась на французском, на котором все бегло говорили. В основном разговаривали Поль и Дольман.

Поль отлично сознавал деликатность ситуации. Он понимал, что в глазах немцев выглядит делегатом союзников. Все это вполне могло оказаться ловушкой, попыткой вбить клин между Советами и Западом, заставить армии союзников в Италии потерять бдительность за разговорами о мире как раз в тот момент, когда планировалось крупное весеннее наступление с целью закончить войну. Поль старательно избегал любых упоминаний о военных вопросах. Со своим подходом к переговорам он вкратце набросал, что собирался сказать при открытии встречи. Вот как он начал: «Материальный и моральный ущерб, нанесенный Европе этой войной, столь огромен, что союзникам понадобится помощь всех людей доброй воли в деле восстановления. Каждый, кто помогает приблизить конец войны, доказывает нам свою добрую волю…»

Это задало тон всей последующей беседе. Только однажды, как позже рассказывал мне Поль, он сбился на английский. Дольман спросил его, пожелают ли союзники иметь дело с Гиммлером, если тот поддержит сепаратный мир в Северной Италии. На это Поль внезапно выпалил на хорошем английском: «Not a Chinaman's chance».

Согласно моим инструкциям, Поль должен был выяснить, кого эти люди реально представляют. Производят ли они серьезное впечатление? Я не собирался вступать в споры относительно условий мира. Мы были связаны политикой требования безоговорочной капитуляции. Только это и было нам нужно. Времени для переговоров не оставалось. Что могут немцы предложить?

Поль знал, что Дольман поддерживает контакт с генералом Вольфом, главой сил СС в Италии. Дольман не сказал, что действует от имени Вольфа, но заявил, что прикомандирован к его штабу. Он попытается убедить Вольфа лично приехать в Швейцарию для продолжения переговоров, если есть хотя бы какая-то надежда установить контакт с союзниками. Никаких заявлений о том, что он говорит от лица Кессельринга, не поступило, равно как и обещаний представлять его.

Перед встречей я сказал Полю, что, если мы собираемся продолжать диалог с германскими эмиссарами, то самое время получить конкретные доказательства как серьезности их намерений, так и их полномочий. Я дал Полю листок, на котором были написаны два имени. Поль должен был передать листок Дольману до окончания встречи. Это были имена двух итальянских патриотов, участников подполья, с которыми я некоторое время поддерживал связь через линию фронта. Одним был Ферручио Парри, другим – Антонио Усмиани. Парри, как я уже объяснял ранее, был одним из руководителей итальянского Сопротивления. Усмиани выполнял для меня задания по военной разведке в Северной Италии и оказывал непростые услуги. Обоих схватила полиция СС, и оба сидели в тюрьме. Парри, как я считал, держали в Вероне, а Усмиани – в Турине. Я предположил, что, если генерал Вольф хочет со мной увидеться, он мог бы подтвердить серьезность своих намерений, освободив двух этих заключенных и переправив их ко мне в Швейцарию. Прося за Парри, я понимал, что прошу, возможно, за самого важного из итальянских пленников СС. Мои друзья из итальянского Сопротивления очень давили на меня, добиваясь, чтобы я попробовал организовать его освобождение. Разнообразные попытки освободить его предпринимало и итальянское подполье. Все они оказались безуспешными. Я понимал, что просьбой об освобождении Парри задаю Вольфу очень трудную задачу, и, действительно, я делал очень высокие ставки – может, чересчур высокие, как выяснилось позже. Однако, если бы эти люди были освобождены, серьезность намерений Вольфа была бы в полной мере продемонстрирована. Кроме того, я умышленно выбрал людей, которые находились в тюрьмах в разных частях Италии, чтобы проверить широту полномочий Вольфа.

Поль не стал заверять, что освобождение пленников обяжет меня встретиться с Вольфом или другими германскими эмиссарами. Но данная просьба от моего имени подразумевала, что я совершенно точно не пойду на встречу, если только не получу твердых доказательств серьезности намерений Вольфа и его способности что-то реально делать. Как позднее рассказывал мне Поль, Дольман, когда ему все это объяснили, был явно испуган мыслью о возможной потере такого ценного пленника, как Парри. Но, преодолев первоначальный шок, он согласился сделать все, что в его силах, для выполнения просьбы и заверил Поля, что свяжется с нами через несколько дней.

Позже, когда я рассказал о своих действиях Гаверницу, он заметил, что Вольфу будет трудно выполнить просьбу, поскольку Парри слишком заметная фигура. Кроме того, о его аресте почти наверняка знал Муссолини, а возможно, и Гитлер. «Не волнуйся, – сказал я. – Мы всегда сможем попросить меньшего». Мы оба считали, что видели Дольмана последний раз. Поль в этом был не уверен. Ему не особенно понравился сам Дольман, но тем не менее произвела впечатление его серьезность. В любом случае, если бы мы даже натолкнулись на немецкий блеф и пришлось бы прекратить пустые хлопоты, у меня бы не возникло сожалений. По крайней мере, я сделал все, что мог, для освобождения Парри, который храбро сражался с Гитлером в Италии.

Если бы мы знали о тогдашних настроениях немецких главарей в Италии, нас меньше удивили бы последующие события. Многие из них были готовы заплатить любую цену за надежную связь с союзниками, но знали, что рискуют жизнями в поисках такой связи. К тому же между ними не было единства.

У трех представительных составляющих немецкой власти в Северной Италии – армии, СС и дипломатов – не было оснований любить или доверять друг другу. А в рядах любой из этих трех групп (особенно после июльского покушения на Гитлера) каждый подозревал, что его ближайшие коллеги из страха или из лояльности фюреру могут сообщить в гестапо о малейших признаках колебаний в исполнении его приказа сражаться до конца.

Даже сейчас, при наличии исторических данных, трудно точно реконструировать, как появилась и развилась идея сепаратной капитуляции и как различные исполнители объединились для ее реализации. Несомненно, в самой атмосфере Италии было что-то такое, что ее взрастило. Люди, участвовавшие в этом деле, находились вдалеке от главных европейских фронтов сражений и от родной Германии. Далее, существовало умиротворяющее влияние церкви. Все это, в сочетании с личными особенностями тех, кому довелось оказаться вовлеченными в данное дело (я уже упомянул, например, Рёттигера, Поля, Рана, Вольфа и других), внесло свой вклад. Сам Кессельринг, в руках которого были ключи к действиям военных, остался огромным знаком вопроса и для нас, и для своих коллег. Но даже он не был по своим убеждениям человеком, отвергающим любой компромисс.

В итоге главной движущей силой стал Вольф. Однако время от времени он собирал свой совет, выжидая, наблюдая и держа в руках все нити. Рассказывают, будто в мае 1944 г. он говорил папе, что готов отдать жизнь за дело мира. Мало кто знал, что он виделся с папой, и почти никто не знал, о чем они говорили. Одним из немногих, знавших о встрече, был Дольман, и именно этот вездесущий Дольман, понимавший характер мыслей Вольфа, похоже, был его глазами и ушами в подборе единомышленников и потенциальных помощников для заговора миротворцев.

После войны Дольман писал, что, находясь в июле 1944 г. во Флоренции, он получил приглашение посетить командующего германскими ВВС в Италии генерала фон Поля в его штаб-квартире в Монсуммано, пригороде Флоренции. Поскольку Поль, уроженец Мюнхена, как и Дольман, был знаком с его матерью, тот подумал, что приглашение носит чисто светский характер. К его удивлению, Поль сразу начал разговор с жесткого заявления об абсурдности продолжения войны и отсутствии надежд на то, что удастся убедить Гитлера остановить ее раньше, чем Германия будет разорвана на части или превращена в советскую провинцию. Дольман быстро сообразил, что это не просто болтовня, причем небезопасная. Нет, Поль начал беседу с какой-то определенной целью. В тот день, почти за год до капитуляции, он четко сформулировал ее основную идею. Он сказал Дольману, что следует добиться соглашения с западными державами, не ставя об этом в известность Гитлера. Армию, с ее твердолобым представлением о верности присяге, принесенной фюреру, нельзя использовать для каких-либо действий. Остается только СС как единственная организация, у которой сохранился достаточный авторитет для ведения переговоров об окончании войны, однако Гиммлер – это неподходящий и неприемлемый для переговоров представитель. Поэтому – и здесь Поль обратился к Дольману с вопросом – нет ли в СС энергичного и бескомпромиссного лидера, который мог бы выйти на связь с союзниками? Поль сразу добавил, что он далек от оправдывания политической окраски СС, но этот путь представляется единственно возможным. Дольман ответил, что таким человеком может быть Вольф, после чего Поль выразил желание как можно скорее с ним встретиться. Дольман свел Вольфа и Поля в сентябре 1944 г. Встреча была секретной. С того момента Вольф знал, что у него за спиной в любых его действиях есть Поль, – факт достаточно важный в наступающий критический момент.

Дольман был также связным Вольфа в отношениях с церковниками Северной Италии – с кардиналами Миланским, Туринским и Венецианским и с епископами менее крупных городов. Дольман знал о визите ко мне секретаря кардинала Шустера, дона Биччераи. Знал о нем и Вольф. Они наблюдали за происходящим и видели, что ничего не получается. Именно к Дольману пришел Циммер с рассказом о том, что Парильи желает поехать в Швейцарию, но, как мы узнали позже, Дольман и до этого дважды встречался с Парильи на светских приемах. Он уже знал, что Парильи обуревает мечта лично спасти долину По от опустошения. Все это, несомненно, хорошо знал и Вольф. Но он не был готов действовать и принимать на себя обязательства прежде, чем найдет на противоположной стороне достаточно высокие связи, чтобы защититься от любых рисков.

Много позже Вольф рассказывал нам, что до начала 1945 г. верил в возможность компромиссного мира. Он верил в него, потому что считал Гитлера способным на деле изготовить новые виды оружия, о которых тот хвастался на каждом углу. После провала наступления в Арденнах (декабрь 1944-го – январь 1945 г.) Вольф узнал, что у немцев почти не было поддержки с воздуха. Впервые он понял, что обещания Гитлера были лживыми. 6 февраля 1945 г. он приехал в ставку Гитлера – это была одна из регулярных поездок, но на этот раз его задачей было выяснить, есть ли на подходе какое– нибудь секретное оружие. Никто не дал ему прямого ответа, и Вольф понял, что все это – иллюзии. Он убедил Гиммлера привести его к Гитлеру, объяснив, что намерен поставить вопрос о завершении войны, пока еще не стало слишком поздно. Гиммлер предупредил Вольфа, насколько опасно поднимать эту тему, но тот ответил, что не видит для себя иных путей.

Позднее Вольф вспоминал, что надеялся застать Гитлера одного, как это обычно бывало, но на этот раз там присутствовал Риббентроп, от которого не удалось избавиться. Вольф в присутствии Риббентропа говорил Гитлеру о необходимости для Германии искать пути выхода из ситуации. Гитлер оставался невозмутимым, он не сказал «нет», но и не дал Вольфу реального разрешения на какие-либо действия. На тот момент, естественно, у Вольфа еще не было никаких контактов с союзниками. Риббентроп был явно согласен с Вольфом и обещал поискать собственные каналы.

Через два дня Вольф вернулся из Берлина в Италию – это была середина февраля 1945 г. – собрал свой командный состав (и СС и военный) и рассказал офицерам, что желал бы получать информацию о любых возможностях для установления контактов с англичанами и американцами. Если они окажутся значимыми, он будет работать по ним лично. Очевидно, что он был намерен извлечь максимальную пользу из того, что Гитлер не сказал «нет».

На том же собрании Вольф, только что получивший в Берлине общие указания относительно тактики выжженной земли в Италии, посчитал необходимым разъяснить этот вопрос своим подчиненным. Если бы он этого не сделал, могли бы возникнуть подозрения, что он противится указаниям фюрера. Вольф изложил суть дела, но при этом проинструктировал своих командиров, что любой акт саботажа или уничтожения должен исполняться с его личного согласия.

В то же самое время еще один высокопоставленный представитель немецких властей в Италии размышлял о капитуляции и, возможно, был готов действовать так же, как Вольф. Это был германский посол Ран, личный посланник Гитлера при Муссолини. Хотя Ран не командовал войсками, хотя у него не было, как у Вольфа, полицейских подразделений или воинских званий, он был гораздо ближе к Кессельрингу и знал его куда дольше. А у Кессельринга были реальные возможности для прекращения боевых действий. Ран находился в Африке вплоть до окончательной капитуляции Африканского корпуса, когда Кессельринг командовал там военно-воздушными силами. Был он с ним и в Риме. Ран чувствовал, что, хотя он дипломат, а не военный или полицейский, союзники не будут возражать против того, чтобы иметь с ним дело.

Перебравшись на квартиры на озере Гарда, Вольф стал соседом Рана, и эти двое начали осторожно выяснять позиции друг друга. Возможно, Ран оказал определенное влияние на ход мыслей Вольфа, чем вызвал его уважение. В любом случае к началу 1945 г. Вольф, вне всякого сомнения, знал, что Ран на его стороне во всех попытках обеспечить мир в Италии. Сам Ран, возможно, даже не представлял, до какой степени Вольф был готов взяться за эту операцию. Несомненно, он представлял самого себя главным действующим лицом в том, что могло произойти. Кроме того, у него имелись агенты в Швейцарии. Один из них прибыл туда в феврале 1945 г. и распространил слух, что Кессельринг интересуется контактами с миротворцами от союзников. Были и другие. Мы знаем, что Ран был разочарован, когда инициатива по заключению мира перешла в руки Вольфа. Однако он продолжал сотрудничать с Вольфом, и мы еще неоднократно встретимся с ним в нашем повествовании. У Вольфа хватало ума держать Рана в курсе дел и прислушиваться к его советам.

Все эти обстоятельства, неизвестные в то время нам в Берне, объясняют, почему Дольман и Циммер оказались вместе с Парильи в Лугано 3 марта, всего через 6 дней после переговоров Парильи с Гаверницем, в Люцерне. Вольф с друзьями, которые наблюдали и ждали, видимо, подумали, что они напали на тот канал связи с союзниками, который им был нужен, несмотря на наше сдержанное обращение с Парильи.

Парильи вернулся в Италию из Люцерна 27 февраля и немедленно поехал к Циммеру, своему ментору из СС, который теперь располагался в Милане. Когда он рассказал о том, что случилось в Люцерне, Циммер дозвонился до Дольмана, и тот на следующий день приехал в Милан, чтобы лично побеседовать с Парильи. Дольман придавал этому контакту такое значение, что попытался отсюда же позвонить генералу Вольфу.

Вольф в тот момент находился на совещании в штабе Кессельринга в Рекоаро. Главной темой совещания было обсуждение методов окончания войны в Италии. Помимо Вольфа и Кессельринга, там присутствовали начальник штаба генерал Рёттигер и посол Ран. Дольман позвонил в Верону генералу Гарстеру и сообщил ему новости о контактах Парильи с американцами, добавив, что крайне важно сообщить об этом Вольфу немедленно. После этого разговора, узнав, что Вольф уже уехал из Рекоаро на свой пункт управления в Фазано, Гарстер сам на полицейском автомобиле погнал к месту въезда из Рекоаро в Верону и, увидев машину Вольфа, дал ей сигнал остановиться. Прямо посреди дороги он передал Вольфу все новости.

Отчет Парильи о переговорах, в том виде, как он был через Циммера передан Вольфу, показался тому настолько многообещающим, что он попросил Гарстера связаться с Циммером и его подчиненным, Рауфом, в Милане, чтобы они как можно скорее прибыли на встречу в Десендзано, небольшой городок у юго-западной оконечности озера Гарда, на полпути между Вероной и Миланом. Кроме того, он попросил Гарстера поехать вместе с ним и присутствовать на встрече.

В шесть часов вечера, 28 февраля, четыре офицера СС, Вольф, Гарстер, Рауф и Циммер, сошлись в Десендзано и обсудили возможность выхода на контакт с американской службой разведки, которую открыл для них Парильи. Дискуссия продолжалась около полутора часов. Решение продолжать начатое было принято почти сразу же, но стоял вопрос, кого посылать в качестве эмиссаров. Хотя Дольман не присутствовал на встрече, выбор пал именно на него. Он был по сути своей дипломатом от лица СС. Он был учтив и изыскан, знал ситуацию и отношение к ней как в вермахте, так и в СС. Было также решено, что его будет сопровождать Циммер.

Прощальные слова Гаверница, которые он сказал Парильи, были расценены как весьма важные. Парильи должен был 2 марта поехать в Швейцарию и договориться о переходе двух офицеров СС через границу. Парильи едва поверил своим ушам, когда ему сказали об этом и о том, что его беседа с Гусманом и Вайбелем, равно как и данное им Гаверницу объяснение своего поступка, стали причиной столь важных последующих действий. Его самая заветная мечта вдруг обернулась реальностью. Он смог стать спасителем Северной Италии. Но что случится с ним, если американцы из Берна откажутся разговаривать с эсэсовцами? В глазах немцев он выглядел бы жуликом, а может, и шпионом с другой стороны. В Швейцарии он указал на Вольфа как на человека, ищущего мира, но союзники, если они просто ведут свою игру, могут использовать это против Вольфа. А если что-нибудь случится с Вольфом…

Тем временем закрутились и другие шестеренки. Генерал Гарстер, присутствовавший на «мирном совете» Вольфа 28 февраля, в ту же ночь отправил по своим каналам радиограмму в Берлин и информировал о происходящем своего шефа, Кальтенбруннера. Нам это известно из заявлений, которые Гарстер сделал спустя много лет после войны. Следует напомнить, что, хотя Гарстер подчинялся Вольфу на месте в Италии, его боссом в Берлине был Кальтенбруннер, с которым Вольф не ладил. Сделал ли Гарстер это с согласия Вольфа, который, возможно, почувствовал, что на данный момент необходимо держать Берлин в курсе дел, или же он действовал за спиной Вольфа, так и осталось для меня не до конца ясным. В любом случае это было началом исключительно опасного для Вольфа развития событий, которое почти похоронило возможность капитуляции в Италии.

Приняв решение действовать, Вольф доверился Рану и попросил его поговорить с Дольманом прежде, чем тот уедет в Швейцарию. Ран пишет в своих мемуарах, что он посоветовал Дольману не предпринимать в переговорах с американцами никаких дурацких попыток вбить клин между западными союзниками и Советами. Ран знал, что немцам нравится думать, будто такое возможно, но он-то, Ран, сознавал, что это глупость. Альянс нельзя было разбить. А если это верно, то нельзя считать большим сюрпризом все, сказанное Дольману в Лугано профессором Гусманом.

После того как Дольман отбыл в Швейцарию, Ран и Вольф углубились в перспективные вопросы. Перемирие могло быть обеспечено только через Кессельринга, и следовало переманить его на свою сторону. Ран вызвался побеседовать с Кессельрингом, поскольку очень хорошо его знал. Через несколько дней, во время визита к Муссолини, Кессельринг навестил Рана, который был болен и лежал в постели. Ран ни в коем случае не мог упустить такую возможность. Он втянул Кессельринга в дискуссию о безнадежности военной и политической ситуации для Германии. Под конец он резко сказал Кессельрингу, что настал последний момент, когда еще можно спасти остатки германской нации от тотального уничтожения. Как представлялось Рану, Кессельринг, единственный немецкий фельдмаршал, не потерпевший поражений, был теперь призван сыграть роль, в чем-то сходную с ролью Гинденбурга в конце Первой мировой войны. Только он один, пользующийся уважением всей германской армии, мог действовать независимо от Гитлера и он один мог призвать к миру и добиться мира. Ран ждал. Кессельринг внешне выглядел невозмутимым. Он был холоден и бесстрастен, никаких эмоциональных вспышек. Он спокойно заявил о своей верности присяге и добавил, что фюрер сможет провести их через все испытания. На это Ран ответил: «Фельдмаршал, настало время ради нашего же блага отказаться от пропагандистских девизов. Если вы не можете предпринять решительных шагов сейчас, надеюсь, вы будете к ним готовы к тому моменту, когда услышите, что фюрер мертв». Кессельринг ничего на это не ответил. Он поднялся со стула, стоявшего у кровати Рана, собираясь уходить. Уже в дверях он произнес безошибочно дружелюбным тоном: «Надеюсь на удачу ваших политических планов». У Рана осталось впечатление, что первый барьер преодолен. Пожалуй, если и не был приобретен союзник, то, по крайней мере, устранено препятствие.