Ричард Колье
ПОХИЩЕНИЕ СЕКРЕТНОГО ПЛАНА

Поскольку в 1943 году немецкое руководство стало считаться с реальной возможностью вторжения войск союзников в Европу, оно приняло решение о срочном строительстве оборонительных укреплений на Атлантическом побережье Франции, получивших название Атлантический вал. Сооружение его было поручено так называемой «организации Тодта», которая использовала для этого местную рабочую силу. Этим-то и решило воспользоваться французское движение Сопротивления. Его участники, нанявшись на строительные работы, получали возможность знакомиться с сооружаемыми объектами немцев. В представлявшейся ими информации речь шла, естественно, о сведениях местного характера. О получении чрезвычайно важной информации, чему способствовал счастливый случай, – наш рассказ. Следует подчеркнуть, что доставить ее затем командованию союзников в Англии было делом не только сложным, но и опасным.

В начале мая на доске объявлений мэрии Кан появилось сообщение, отпечатанное черным шрифтом на желтом листе бумаги. Когда оно было вывешено, точно неизвестно. Во всяком случае, перед обедом 7 мая, в четверг, Рене Душе, подъехавший к мэрии на своем стареньком грузовичке, заметил его и прочитал. В нем говорилось, что «организации Тодта требуются маляры для проведения небольших ремонтных работ», и предлагалось желающим подработать записаться в мэрии. Конечный срок записи завершался в семнадцать часов прошедшего дня.

Другой на его месте никаких шагов предпринимать не стал бы – ведь опоздал. Но Душе, слывший пустомелей, был на самом деле, как говорится, себе на уме. Он прекрасно понимал, что в этой организации можно получить сведения, представляющие интерес для его товарищей. Ему тут же вспомнились жаркие солнечные дни в оккупированной немцами Лотарингии, когда он мальчишкой сидел в Нанси на пороге отцовского дома, а здоровенные блондины – немецкие солдаты – остановились, чтобы поболтать с ним. Смышленый парнишка немного понимал разговорную речь, а постепенно усвоил в определенной степени и чужой язык. Душе знал, что организация Тодта занималась строительством «вала», и из разговоров немцев между собой можно было бы извлечь много интересного.

Возможно, у него была и другая причина для действий. Позднее Арсен скажет про Душе:

– Более всего он гордился тем, что мог водить немцев за нос, а те ничего не замечали.

«Попав к немцам, почему бы не подложить им какую-нибудь свинью, о чем затем можно рассказывать друзьям за рюмкой кальвадоса – во всяком случае, попытаться стоит», – так или примерно так рассудил Душе.

В мрачном вестибюле мэрии, выложенном метлахской плиткой, он навел необходимые справки, в результате чего обратился к некоему Постелю, начальнику отдела по гражданским делам. Тот пожевал губами и произнес:

– Вы пришли поздновато. Заявки следовало представить до исхода вчерашнего дня. – Немного подумав, добавил: – Хотя, собственно, это еще ничего не значит. Вы можете обратиться туда и непосредственно.

По рассказам самого Душе, далее произошло следующее.

Поскольку чиновник не мог ему сказать, к кому конкретно следует обратиться, Душе сел в свою автомашину и поехал на авеню де Богатель, свернув влево на первом же перекрестке. «Строительное управление» организации Тодта в Кане являлось филиалом главного управления этой организации в Сен-Мало и располагалось в трех зданиях в центре города. В двух находились различные административные отделы, а в третьем – технический отдел, занимавшийся изготовлением карт и схем, а также заключением договоров на поставку необходимых строительных материалов и осуществление работ. Душе, направлявшийся как раз к этому четырехэтажному массивному зданию с окнами, обрамленными каменными пилястрами, не знал, что оно было самым важным.

В пятидесяти метрах от главного входа в здание улица была ограждена забором из колючей проволоки. Около него Душе припарковал свою машину и вылез, дружески улыбаясь. Из постовой будки, окрашенной черными и белыми полосами, вышел часовой и, взяв винтовку на изготовку, крикнул: «Стой!» Душе, продолжая широко улыбаться, направился к нему. Часовой, сунув дуло винтовки ему в бок, крикнул еще раз: «Стой! Пропуск!»

Душе объяснил, что он пришел по объявлению устраиваться на работу, но часовой не понял его ломаного немецкого языка и дал знак убираться. Заинтересовавшись этой сценкой, к ним подошел другой часовой, стоявший у входа, дабы посмотреть, что происходит. Чтобы пояснить свое намерение, Душе, как в театре, стал изображать движения маляра, воспользовавшись стенкой будки. О том, чем обернется его выдумка, он не мог себе и представить. Сначала он получил такую оплеуху, что едва устоял на ногах, а затем его пинками сопроводили в комнату находившуюся прямо у входа на первом этаже.

Там на него обрушилась гневная словесная лавина по-немецки, из которой он не смог ничего понять, так как говорили очень быстро. Появившийся в комнате какой-то начальник – обербауфюрер с моноклем в глазу, довольно сносно изъяснявшийся по-французски, – спросил ледяным тоном, понимает ли он, какому наказанию его могут подвергнуть за шарж на фюрера. Душе недоуменно посмотрел на того, пока, наконец, до него не дошел смысл сказанного. Взяв себя в руки, он попытался объяснить, что у него и на уме-то не было никакого намерения нанести оскорбление немецкому фюреру и что он – маляр, пришедший сюда, чтобы устроиться на работу. Рассмеявшийся немец отослал часовых и вызвал офицера, занимавшегося ремонтными работами.

Тот повел его по неустланной ковром лестнице двумя этажами выше. В мирное время это был жилой дом преуспевающего коммерсанта. Появившиеся в нем железные шкафы для документов, щелканье каблуками сапог и лающие возгласы «Хайль Гитлер!» составляли грубый и гнетущий контраст с изящными фресками и колоннами. Господин обербауфюрер объяснил Душе, что речь идет о несложной работе, а именно о переклеивании обоев в двух служебных помещениях на втором этаже. Может ли Душе представить смету расходов?

В голове Душе торопливо завертелись шарики. Он соображал, какой примерно счет могли представить его возможные конкуренты. Так как работа была небольшая, а ремесленники, хорошо себя зарекомендовавшие, могли рассчитывать на получение новых заказов, то, скорее всего, они запросили небольшую сумму. За просто спасибо работать они, конечно, тоже не согласились.

Учитывая эти соображения и надеясь на возможность получить информацию, полезную для подпольщиков, Душе, осмотрев помещения, назвал сумму в двенадцать тысяч франков, что наверняка должно было быть на добрую треть менее суммы, запрошенной вероятными конкурентами. Прежде чем молодой офицер открыл рот для ответа, Душе понял, что получит этот заказ.

– Представьтесь господину Шнеддереру, производителю работ, – сказал офицер.

Душе ни тогда, ни позже так и не понял, какой интерес представлял лично для Шнеддерера ремонт этих помещений. Некоторые события в последующем привели его, однако, к мысли, что производитель работ, по всей видимости, считал себя в душе непризнанным архитектором по интерьеру. Это был неуклюжий человек с большой лысиной на голове и глубоким шрамом на правой щеке. В форме организации Тодта с украшенным серебром воротом и повязкой со свастикой на рукаве, он принял нашего маляра в своем служебном кабинете на втором этаже. Разговор пошел об оформлении стен рисунками с изображением голубых всадников на желтом фоне или серебряных орудий на голубом косогоре.

Найти подходящие обои и все необходимое было чрезвычайно трудно, но Душе пообещал уже завтра принести соответствующие образцы Остаток дня он провел за изучением каталогов, а вечером в кафе для туристов встретился с небольшого росточка человеком по фамилии Дюме, бывшим владельцем гаража, и красноволосым Дешамбре, жестянщиком, которым рассказал о полученной работе в организации Тодта и представляющейся возможности извлечь из этого определенную пользу.

Дюме отнесся к его сообщению с восторгом, но попросил быть осторожным. Душе с пляшущими чертиками в глазах возразил:

– Послушай-ка, дорогой друг, ведь я – Душе и могу проделать с немцами такие штуки, на которые никто другой не способен. А почему? Да просто потому, что они будут принимать меня за законченного идиота и вести между собой разговоры, не обращая на меня никакого внимания. И должен заметить, что они довольно болтливы.

Сидя в уголке за рюмкой коньяка, Душе заметил Альберта и вежливо кивнул ему. Альберт был пожилым немецким капитаном, настоящего имени которого никто не знал. Он был единственным немцем, посещавшим это кафе. Подпольщики поначалу его побаивались и обходили кафе стороной, однако целый ряд проверок показал, что он не говорил ни слова по-французски и ни бельмеса не понимал.

Как это ни прозвучит странно и даже вопреки здравому смыслу, однако Душе и его товарищи были даже рады появлениям Альберта в кафе. Его присутствие служило своеобразным прикрытием, и подпольщики, собравшись, обсуждали свои дела беспрепятственно. Несколько застенчивый и уже немолодой немец, казалось, в свою очередь находил определенное удовлетворение, находясь в обществе французов – мелких торговцев и ремесленников, собирающихся поболтать за бокалом «ординарного».

В пятницу 8 мая игра началась.

Вскоре после десяти часов утра Душе прибыл в здание организации Тодта. На этот раз его пропустили без проволочек и провели к Шнеддереру. Тот сразу же занялся каталогами, а когда ему попадалось что-либо по его вкусу, издавал довольное мычание. Душе почтительно стоял около его большого письменного стола, на котором лежали ворохи различных бумаг. Когда Шнеддерер стал обсуждать с ним достоинства и недостатки двух отобранных им образцов, в дверь постучали. Продолжая перелистывать страницы каталога, производитель работ крикнул: «Войдите!»

Молодой дежурный офицер, которого Душе до этого не видел, вошел в кабинет, щелкнул каблуками и воскликнул: «Хайль Гитлер!» Левой рукой он прижимал к своему боку целую стопу каких-то документов. Даже не взглянув на него, Шнеддерер распорядился:

– Положите папки на стол. – После короткой паузы добавил: – Благодарю вас, обербауфюрер, я их как раз ждал.

Отложив в сторону каталог, он стал открывать принесенные папки одну за другой. Уголками глаз Душе увидел, что это были не бумаги, а карты.

Душе стоял тихо, как мышка, не спуская глаз со стола, и вскоре заметил, что Шнеддерер, внимательно рассматривавший карты, про него на какой-то момент забыл. Изобразив на своем лице глупую улыбку, он сделал вид, что смотрит в окно. Сердце его бешено колотилось. Откинув назад голову, производитель работ приподнял часть карты, чтобы получше рассмотреть интересовавший его участок, не раскрывая ее всю, так как она была довольно длинной. Сквозь оборотную сторону бумаги Душе рассмотрел знакомые ему участки местности с нанесенными объектами, правда, в перевернутом виде, хорошо распознав береговую линию от устья Сены до пляжей Трувиль и Довиль.

Душе понял, что перед ним специальная карта побережья Нормандии, и от этой мысли его бросило в жар.

Ошеломленный открывающимися перед ним возможностями, он увидел, как Шнеддерер, сложив карту, положил ее поверх других папок и отодвинул их на левый край стола, где стоял Душе, а сам опять обратился к каталогу. Однако в дверь снова постучал и, и вошел какой-то строевой офицер, что-то кратко доложивший, но что именно, Душе так и не понял. Как бы то ни было, Шнеддерер встал из-за стола, повернулся спиной к Душе и открыл дверь в соседнюю комнату (дверь находилась прямо около стола). По окончании доклада офицер повернулся и вышел из кабинета. Держась одной рукой за косяк двери, Шнеддерер, все еще находясь спиной к письменному столу, стал что-то диктовать писарю в соседней комнате.

Душе продолжал стоять столбом около письменного стола, на котором на расстоянии протянутой руки лежали карты. Осторожно, двумя пальцами, как бы касаясь раскаленной конфорки на плите, он приподнял верхнюю карту. Это был экземпляр, изготовленный на мимеографе на специальной бумаге для карт темно-голубого цвета, в углу которого большими красными буквами была сделана надпись: «Строго секретно – чертежи». На какое-то мгновение Душе впал в полуобморочное состояние: карта была слишком большой и раскрыть ее не представлялось возможным, но он уже понял, что на ней изображены крепостные сооружения. Определить их характер у него не было времени. В глаза ему бросились слова: «блокгауз» и «срочная программа».

В страхе Душе посмотрел на Шнеддерера: тот продолжал диктовать. Мозг Душе сверлила мысль: «Возьми ее, осел, возьми же. Другой такой возможности может не представиться. Давай же, пока он не видит…»

Сделав три бесшумных шага назад от письменного стола, он продолжал держать карту в руке, застыв около камина… Нет, камин не подходит… однако над ним висело большое тяжелое зеркало в резной позолоченной раме подобно художественной картине, написанной маслом. Правой рукой он засунул карту за зеркало по длине, положив на окантовку, чтобы она не выпала оттуда. Затем тихо возвратился на прежнее место у стола. Позднее он рассказывал, что стал мокрым от пота и полумертвым от страха, так как если бы Шнеддерер обнаружил пропажу – вне зависимости от ценности карты, – это наверняка стало бы последней смелой выходкой Душе.

Теперь ему оставалось ждать, пока Шнеддерер не закончит диктовку. Это были самые трудные минуты в его жизни, ибо он не смог в короткое время сконцентрировать свои мысли и оценить свой поступок, а тем более продумать возможные отговорки. Ему даже не пришло в голову попытаться выяснить, находились ли в стопке папок и другие карты. Если карта была одна, то ее пропажа будет обнаружена сразу же, и он не успеет даже выйти из здания. У него, конечно, была надежда в один из последующих дней незаметно извлечь карту из укрытия, пока же его тревожила лишь одна мысль – сможет ли он живым покинуть этот дом.

Задумавшись, он не заметил, как Шнеддерер закрыл дверь соседней комнаты и сел на свое место за письменным столом. Выбрав два образца обоев, он сказал:

– Стало быть, в понедельник.

Душе был отпущен. Шнеддерер снова уткнулся в бумаги, даже не посмотрев на карты. Стало быть, пока у него не возникло никакого подозрения.

Ноги Душе от страха едва передвигались, когда он спускался по лестнице. Он ожидал каждую секунду, что его вдруг схватят за шиворот или даже выстрелят в спину. Но ничего не произошло. Отправившись в кафе, чтобы пропустить заслуженную рюмочку, он почувствовал, что постарел на несколько лет.

Через несколько часов гнетущее чувство страха исчезло, и он стал почти прежним Душе. Перед тем как вечером снова направиться в кафе, когда дети – одиннадцатилетний Жаке и трехлетняя Моника – были уложены спать, Рене рассказал своей жене, мягкосердечной, но бравой Одетте о происшедшем. Та, привыкшая к непредсказуемым выходкам мужа и относившаяся к нему как мать к проказнику-мальчишке, сказала просто и на полном серьезе:

– Это великолепно.

Вспоминая об этом позже, она призналась, что не была даже слишком всем этим удивлена, сказав лишь:

– Он постоянно совершает всевозможные выходки.

В те дни ее в большей степени заботило то, как уговорить Рене есть более или менее регулярно. Война сказывалась на нем в гораздо большей степени, чем можно было думать, глядя на него. Если ей не удавалось положить ему кусочек холодной курицы, то он обычно, перекусив немного, отодвигал тарелку в сторону, говоря:

– Прости, дорогая, но я сегодня не голоден.

Глядя ему вслед из окна своего старомодного дома, на его своеобразную покачивающуюся походку, когда он шел по двору в сторону кафе, она думала: «А ведь он так и не стал взрослым мужчиной».

И она не была совсем уж не права. В тот вечер в кафе Душе чувствовал себя героем, приглашая всех друзей выпить за его счет, не без гордости сообщая каждый раз:

– Знай, что я сегодня пережил нечто из ряда вон выходящее. Да, да, в предобеденное время, когда я был у производителя работ организации Тодта…

Душе повезло с друзьями. Никто из них не ставил его похвальбу под сомнение – трепло есть трепло. До самого полицейского часа с полдюжины членов подпольной группы выслушивали в разных вариациях его рассказ. Смеялись, потому что никто ему просто не поверил. Одноглазый жестянщик Арсен, например, посчитал все это пустой выдумкой. А Роберт Тома, молодой слегка застенчивый блондин, высказался и вовсе более определенно:

– У него всегда в голове одни глупости.

Деваврен потом сказал, что работа подпольной организации без подобной болтовни могла бы осуществляться более эффективно, однако был вынужден признать: без смелых, порой безрассудных выходок она вряд ли принесла бы большую пользу.

Ночью Душе спал спокойно. Продумав свои дальнейшие действия, он решил в понедельник зайти под каким-нибудь предлогом к Шнеддереру, рассчитывая, что какой-то случай вдруг подвернется и он сможет извлечь спрятанную карту. Одетта же почти не спала. Зная, что через два дома от них жили два гестаповца, она в испуге думала, когда свет фар проезжавших мимо автомашин падал в окно спальни: «Не к нам ли?» Или когда проезжавшая автомашина притормаживала, у нее сразу же возникала мысль: «Видимо, это к нам». Секунды в таких случаях казались ей вечностью, и она горячо молилась:

– Боже, дорогой и всемогущий, пусть они не придут к нам, к детям!

Когда шаги на улице затихали и наступала тишина, Одетта чувствовала себя разбитой.

В понедельник, в половине девятого утра, Душе направился к зданию организации Тодта с двумя ведрами, малярными кистями и несколькими рулонами обоев. Он намеревался начать работу пораньше, чтобы освободиться часа в четыре дня и иметь вечером больше свободного времени. Людей в здании было еще мало – только писари да связные. Часа два он трудился безостановочно, отмыв стены до штукатурки и намазав их клеем. При этом он гнусаво распевал песни, пока не прибежал посыльный и не потребовал замолчать.

Маляр рассыпался в извинениях, затем сказал:

– Если это будет угодно господину производителю работ Шнеддереру, я хотел бы с ним переговорить.

Посыльный иронически ухмыльнулся:

– Тогда вам придется сесть на поезд и отправиться в Сен-Мало.

Душе воспринял его слова как зажегшийся зеленый свет светофора. Следовательно, в кабинете Шнеддерера никого не было.

– Дело-то, собственно, не очень срочное, – примирительно произнес он. – А когда он должен возвратиться?

– Возвратиться? – повторил тот, посмотрев на маляра свысока. – Сюда он уже не вернется. Его направили в другое место. Вместо него назначен производитель работ Келлер.

Душе в этот момент как бы ударило током.

Посыльный посмотрел на него с любопытством и ушел. Остаток дня маляр молчал, пребывая в гнетущем состоянии. Позже он рассказывал, что у него мелькнула мысль, не связан ли внезапный отзыв Шнеддерера с пропажей карты. А если так, то его должны были арестовать и допросить. Душе не знал, как ему быть. Обнаружена ли вообще пропажа карты? Если нет, то как ему выйти с ней из здания, пока еще есть время.

Следующие сутки он провел в раздумье, ни с кем не советуясь, даже с Одеттой, что вообще-то было ему свойственно, когда он разрабатывал какой-нибудь серьезный план. Во вторник он продолжил свою работу, приступив к выполнению намеченной операции, для чего попросил прийти молодого обербауфюрера, ведавшего ремонтными работами. Когда тот появился, Душе спросил, готов ли производитель работ Келлер к тому, чтобы он приступил к делу.

– Это к какому такому делу? – поинтересовался офицер.

– К оклейке его кабинета обоями, как было обусловлено с Шнеддерером, – спокойно ответил Душе. – Производитель работ Келлер должен, я полагаю, знать об этом.

Ему пришлось ждать с полчаса, пока офицер навел справки. Возвратившись, он сказал, что Душе, по всей видимости, ошибается, так как в заявке сказано только о работах в двух кабинетах второго этажа.

– В заявке этого, видимо, нет, – согласился Душе. – Дело в том, что производитель работ Шнеддерер принял такое решение в последнюю минуту, сделав пометку в записной книжке.

Чтобы решить этот вопрос, офицер сделал знак Душе следовать за ним, и они направились наверх. Через несколько минут маляр с сильно бьющимся сердцем находился в кабинете, где было положено начало его приключению. Там все выглядело, как и прежде. Для прояснения дела был приглашен какой-то унтер-офицер, скорее всего бывший писарь Шнеддерера, но тот ничего не знал. Их разговор был прерван возгласом только что вошедшего в кабинет производителя работ Келлера:

– О каких это обоях идет разговор?

После дополнительных разъяснений Келлер произнес резко (в тоне его Душе, однако, уловил некоторые нотки сожаления), что бюджет отдела не позволяет в настоящее время проведение дополнительных работ. Тогда Душе сказал, что, видимо, произошло какое-то недоразумение, ибо он в качестве проявления доброй воли согласился оклеить этот кабинет обоями бесплатно, а господин Шнеддерер оказал ему честь, согласившись с его предложением. Так что решение этого вопроса зависит от преемника производителя работ.

На лице Келлера появилась довольная улыбка, он хлопнул Душе по спине и произнес на ломаном французском языке:

– А вы – неплохой француз.

Затем добавил, что в этот день ремонт начинать нельзя, и спросил, сколько времени для этого понадобится. Душе, быстро прикинув объем работ, ответил:

– Два дня.

Когда Келлер распорядился освободить помещение после окончания рабочего дня, Душе, вмешавшись, пояснил, что этого и не требуется. Если мебель сдвинуть на середину кабинета, он сможет спокойно работать, а чтобы ее не перемазать, накроет тряпками.

В среду 13 мая Душе появился в кабинете и приступил к работе.

Вечером около пяти часов в Кан из Ле-Мана приехал представитель Центра Жирар, намеревавшийся встретиться с Душе, как это было обговорено заранее. О деле с картой и о том, что он получил временную работу в организации Тодта, Жирар ничего не знал. Не имел он и никакого представления о событиях, произошедших в кафе для туристов за час до его приезда.

В послеобеденное время несколько постоянных посетителей кафе сели за столик поиграть в домино. Это были жестянщик Дешамбре, бывший владелец гаража Дюме и страховой агент Харив. Душе еще не появился, но разговор собравшихся пошел о карте, которую, как утверждал тот, ему удалось спрятать, и о том, каким образом ее можно было бы оттуда забрать. Поскольку Душе славился умением побалагурить и похвастаться, Дешамбре сомневался в его искренности. Дюме, постоянно поддерживавший своего друга, и на тот раз вполне ему верил.

Харив, спокойный и уравновешенный человек, только барабанил пальцами по крышке стола, когда собеседники обменивались мнениями, как лучше заполучить эту карту, мало в то же время рассчитывая на успех. Вдруг на них пала какая-то тень, и они инстинктивно понизили голоса. Это был Альберт, который, сняв утепленную офицерскую шинель, повесил ее на стоячую вешалку, заказал рюмку коньяку и присел за отдаленный столик.

Троица не знала об ожидавшемся приезде Жирара и собралась уже уходить, когда в кафе появился Душе.

Увидев его, Харив предложил сыграть еще одну партию в надежде услышать от самого Душе про карту, которая не выходила у него из головы. Хотя они и поприветствовали Душе, тот, видимо, из-за Альберта не торопился к ним присоединиться. Он заказал себе у стойки бара рюмку кальвадоса, затем не торопясь повесил свое перемазанное краской пальто на стоячую вешалку и только после этого подсел к троице за столик.

– Шестерка дубль, – произнес Дешамбре, выкладывая на стол костяшку, и обратился к Душе: – Привет, Рене, как дела, мой дорогой друг?

– Все хорошо, – ответил тот, дружески кивнув, но тут же встал и пошлепал к входной двери.

Троица молча переглянулась. Они не видели, что маляр делал у двери, однако любопытство их так и распирало.

Душе посмотрел вдоль улицы в сторону цветочного базара, где загорелые крестьянки продавали в корзинах красные, синие и белые анемоны-ветреницы. Он стоял довольно долго, явно радуясь послеобеденному солнцу.

Насвистывая по своему обыкновению довольно немузыкально какую-то песенку, он возвратился в зал, сказав друзьям:

– Я сейчас же к вам вернусь, мне нужно только взять из пальто сигареты.

Когда он, наконец, к ним присоединился, Харив, не отрываясь от игры, произнес:

– Мы уже целый час обсуждаем, как лучше изъять карту из осинового гнезда. Естественно, если такая вообще существует. Твой ход, Дешамбре.

– Пропускаю, – отозвался тот.

– А карта уже у меня, – небрежно бросил Душе.

Никто не произнес ни слова. Рука Дешамбре застыла с костяшкой домино в пальцах. Невольно, как по команде, все посмотрели в сторону немецкого капитана. Альберт даже не пошевелился.

– Бога ради, не здесь же? – запинаясь вымолвил Харив. – Тебе надо уходить…

– Но не сейчас, – спокойно возразил Душе. – На улице шныряют гестаповцы. Не остается ничего другого, как переждать… играя в домино.

– А что они здесь вынюхивают? – тихо спросил Харив. – Не подозревают ли они тебя?

– Не думаю. Вероятно, это – обычное патрулирование. Пропажу карты там еще не обнаружили, хотя это и кажется мне несколько странным. Внимание, друзья… вот и они.

Все склонились над столом, глядя на домино. Никто из них не осмеливался даже посмотреть вокруг. Позже Душе уверял, что слышал, как к кафе подъехала машина и притормозила, уж этот-то звук он всегда отличит от всех остальных уличных шумов. В голове каждого билась мысль: «Они идут… уже вошли…»

Минуты ожидания тянулись. Первым поднялся Душе, подошел к стойке и заказал еще кальвадос. При этом он прислонился к стойке так, чтобы видеть входную дверь и улицу. Через некоторое время кивком он дал понять друзьям, что полицейская машина исчезла. Все облегченно вздохнули.

– Ну а теперь, – когда маляр возвратился к столу, произнес Харив, – теперь расскажи нам, как все было.

В эту минуту Альберт допил свою рюмку и встал. Душе тоже вскочил и почти столкнулся с капитаном у вешалки. Извинившись, он снял с крючка шинель офицера и помог ему одеться. Альберт поблагодарил его коротким кивком, пожелал хозяйке доброго вечера и вышел.

Почти сразу же в кафе ввалилась целая ватага немцев, сгрудившаяся у стойки. А через пять минут появился Жирар и, увидев Душе, шумно его поприветствовал. Согласившись выпить рюмку коньяку, он присел на краешек стула, готовый в скором времени уйти, так как собирался в этот же день возвратиться в Париж, а до отхода поезда оставалось не так уж и много времени. Отпив глоточек коньяка, он спросил Душе:

– Что у вас для меня?

Душе просиял, но не отказал себе в удовольствии придать своему сообщению большую важность, сказав:

– Во-первых, целая куча донесений от П-l, весьма важных.

Жирар одобрительно кивнул без особых эмоций.

– А кроме того – карта немецких укреплений, которую я прихватил в организации Тодта.

Жирар, казалось, подпрыгнул от неожиданности:

– Всемогущий Боже, как это вы ее заполучили? Пришлось, видимо, совершить кражу со взломом?

С ухмылкой Душе поведал ему о своей проделке.

Дело значительно упростилось, когда производитель работ Келлер клюнул на его наживку. До зеркала

никто не дотрагивался, так что карта спокойно лежала там, куда ее спрятал Душе.

– А потом, – закончил он простодушно свой рассказ, – я сунул ее в ящичек с кистями и был таков.

Наступило неловкое молчание. Затем Жирар произнес резко:

– И вы принесли ее сюда, вместо того чтобы спрятать в надежном месте? Да вы просто сумасброд. А теперь быстренько передайте ее мне вместе с остальной информацией, пока не поздно.

Сидевшие за столом увидели, как в руках Душе появился толстый конверт, который он передал Жирару, не обращая никакого внимания на немцев, сгрудившихся у стойки. Тот с трудом засунул его во внутренний карман.

– Чем раньше все это окажется в Париже, тем лучше. Но в следующий раз, пожалуйста, будьте, ради бога, благоразумны. Если бы гестаповцы появились в кафе и обнаружили этот конверт у вас, нам всем бы несдобровать.

Душе с дружеской улыбкой и без всякого смущения возразил:

– Они у меня ничего бы не обнаружили.

– Как это так?

– Когда я заметил на площади гестаповцев, то пошел за сигаретами и незаметно засунул конверт в карман шинели Альберта, где он находился бы в полной безопасности, даже если бы гестаповцы и вошли в кафе. Как только он собрался уходить, я разыграл любезного джентльмена, помог ему одеться и вытащил при этом конверт из кармана его шинели. Ведь нельзя же было допустить, чтобы наш добряк Альберт был расстрелян за шпионаж. – На лице Душе появилась озорная улыбка, и он закончил свой рассказ словами: – Вот, собственно, и вся история, друзья.

– То, что вы – сумасброд, в этом нет никакого сомнения, – сказал сурово и с оттенком недовольства Жирар, но тут же, однако, добавил добродушно: – Так же, как нет никакого сомнения и в том, что вы обладаете большим мужеством.