Эпилог
Мишель не знает, сколько времени прошло.
Лампочка под потолком давно погасла — и слава богу. Она привыкла уже к мысли, что умрет тут. Конец света наступил, это ей ясно. Она предупреждала их, что это случится, но ее никто не слушал. И вот теперь слушать некому.
Дышать нечем из-за князя. После того как он себя разрезал, к ним в камеру больше никто не заходил. Хорошо, что отопление тоже отключилось, и только вода почему-то капает еще потихоньку.
Мишель истаяла, сил вставать нет, голова не своя. В ней один только Ярославль, один только дом — самое настоящее, что было с Мишелью в этой жизни. Бабушка читает ей своего Есенина и молится за здравие ее с Сашей ребенка, дед учит стрелять из старого «макарова», Егор кается, играет ей на своей гитаре.
В проблесках другого мира смотрит на нее из своего угла камеры балерина — распухшая, расчеловечившаяся, обожравшаяся мяса. Она умирать не собирается, у нее какие-то дела и после конца света есть. А Мишель постится, поэтому к земле уже почти не привязана, она плывет уже, плывет по какой-то реке, на берегах которой стоят знакомые полузнакомые люди, машут ей. Впереди, кажется, водопад, но это и хорошо. Хочется ускориться и прыгнуть в бурлящую пропасть. И когда она прыгает уже и летит, дверь открывается.
Светят фонариками внутрь, затыкают себе нос, находят живых, радуются. Балерина встает сама, бритва все еще в руке зажата, важный инструмент. Мишель эти люди поднимают на ноги, она слабовата, чтобы самой идти. Балерина что-то спрашивает у них, они показывают ей — не слышат, глухие.
От свежего воздуха Мишель теряет сознание. Ее растирают снегом, приводят в себя. Вокруг такие же спасенные заморыши, как она сама. Солнечный морозный день. Глаза болят нестерпимо. Широкая площадь пуста. Кружат вороны в небе.
Дома стоят серые, как скалы. Улицы пустые.
К Мишель подходит кто-то, показывает другим на нее пальцем и падает перед ней на колени. Показывает другим. Им тоже отчего-то радостно и тревожно ее видеть. Они пишут ей веточкой на снегу: «Блаженная Мишель».
Мишель смотрит на них ошарашенно: чего хотят?
Ей кое-как объясняют — ты же хотела людей спасти? О тебе слава идет. Как ты людям правду донести хотела. Как ты себя не жалела. Как пострадала. Как сгинула в застенке. И вот мы тебя нашли.
Она отнекивается, отмахивается, но ее поднимают на руки, укутывают, несут. Несут куда-то по улице, дают надышаться, наглядеться на небо, а потом заносят под крышу. Опять темнеет в глазах, и долго-долго не светает. Потом наконец просыпается. Ее поят чем-то терпким, наваристым — она ныряет и выныривает — окрепшая.
В церкви она.
Вокруг люди — смотрят на нее с обожанием, крестятся истово. Тянутся поцеловать ей руки. Она оглядывается все еще удивленно, ее ведут куда-то ласково, но настойчиво. Все вокруг глухие. Все пишут по воздуху буквами, перебивая друг друга руками. Подводят ее к иконе.
Икона старая, расколотая, покрытая сусальным золотом.
На иконе — красивый человек с крыльями, печальными глазами и длинными кудрями. Глаза у него печальные, но в руке меч. По золоту человек нарисован черным.
«Михаил Архангел! — объясняют ей. — Твой покровитель!» «Почему?» — недоумевает Мишель.
«Ну как же! А имя-то у тебя какое! В честь него ведь!»
Она не знает, как ей правильно тут быть. Кивает. Тогда ее просят: помолись. Помолись за себя и за всех нас, сколько нас тут осталось.
Михаил Архангел глядит на нее невесело, внимательно. Мишель в который раз пробует — перекреститься, произнести про себя эти слова, попросить невидимое существо, которое к ней всегда было равнодушно, ее защитить, спасти, простить.
Пальцы горстью собирает.
Поднимает руку ко лбу.
Опускает к лону.
Ведет к сердцу.
И грудь перечеркивает слева направо.
Все?
И вдруг внутри ее что-то переворачивается. Она глядит на себя… А у нее — живот. Большой живот. Как это? Как это? Кажется? Она кладет руку поверх.
В животе что-то толкается. Кто-то толкается. Живой.
Она ахает, падает на колени. Слезы льются сами. Горячим щеки заливает. Она крестится еще раз — теперь вот искренне, выбегает на улицу… Там уже весна. Там уже почки на деревьях набухли, уже пахнет живым теплом, и солнце не холодное, зимнее, а ласковое весеннее солнышко. Сколько же времени она спала?
Мишель поднимает голову… Смотрит на колокольню. Там работает глухой звонарь, там ходит бронзовый маятник, отмеряя время.
Она слышит. Слышит! Слышит малиновый колокольный перезвон.
А ее уже снова поднимают на руки, и несут, и ведут — из монастыря на бульвары, и там ставят во главе шествия, которое уже идет, наугад, нестройно распевая, держа в руках кресты и иконы Христа и Богоматери, по Бульварному кольцу. И Мишель понимает, что ей удалось спасти многих, потому что народищу тут тьма, довольно, чтобы опоясать все бульвары и замкнуть круг.
