5
Дьячиха, может, и ценила себя. Но не про тот поганый рот ягодка! Она мужняя жена. А муж у нее добрый. Таких не бросают. Напасть в том, что Олёна любила мужа, а тот ей не просто отвечал, а, бывало, перебивал своей страстью ее бабьи желания.
В ладу жили. Одна беда: скоро свету конец.
Как-то пришла с проповеди. Повадилась ходить в храм Спаса на Бору, там батюшка речистый объявился. Только что в набат не бьет – опомнитесь, православные, грядет Страшный Суд!
– Борисушка, неужели все помрем?
Муж глянул на нее с удивлением.
– Ну, помрем. И что?
– Нет, я о другом. Свет закроется. Никому спуску не будет. Страшный Суд. Царьград упал, и нам скоро конец.
Ой не любил дьяк таких разговоров. И чего люди взялись языками чесать, о чем не знают?
– Может, и конец, мать. А может, и погодим маленько. Помилует Бог, даст нам еще чуток пожить.
– Да за что же он нас помилует? – всплеснула руками Олёна. – Нешто мы лучше греков? Где нам?
Борис Андреевич нетерпеливо повертел в руках ложку. Мол, ужинать давай. Голод не тетка. Весь день в приказе намаялся. И вечером еще жена умничает!
– Слушай, мать, – выдавил хозяин, тяжело и жадно поглядывая на печь. – Как там в сказке? Ты сначала попарь в бане, напои, накорми, а потом пытай.
Олёна разом почувствовала себя Бабой Ягой, напавшей с расспросами на доброго молодца. Ведь давно знала: голодный муж разговаривать не будет.
Мигнула служанкам. Те закрутились, накрывая на стол. Только ленточки в девичьих косах и мелькали. Забавно было глядеть, как у мужа разгораются глаза не от их стати и румянца, а от желания немедленно накинуться на белужий бок и пироги с капустой. Не ревновала никогда. Он не давал повода. Самую красивую в дом приведи, все равно его Олёнушка краше!
Наелся. Отодвинул от себя красивую глиняную обливную плошку. Такие, почитай, только в Царьграде есть! Ой, да ведь там теперь поганые! Отовсюду видно – свету конец.
Что же муж-то молчит? Олёна уставилась на него с укором, точно он мог остановить Страшный Суд.
– Ну?
Чинно убрав блюда и тарелки, девушки выплыли чередой. Борис Андреевич расслабился, развалился на лавке. Глаза подернулись сытой сонной пеленой. Теперь готов учить.
– Ты вот что, мать, не думай об этом. Всякому человеку свой конец. У всех и будет свой Страшный Суд. Помнишь, что в народе говорят? Каждую овечку Господь повесит за ее хвостик.
Олёна вздохнула. Давеча казалось, что у нее хвостик совсем маленький. А тут беда – повадился волк в овчарню. Никого пока не украл. Но жить теперь надо с опаской. С оглядкой. И лишний стыд, не пойми за что, лез в душу.
– А как же знамения? Упала София Царьградская. Значит, все сроки вышли? – продолжала пытать она. – Что у вас во дворце-то говорят?
Борис Андреевич крякнул. Да у них о таком не то что не говорят, не задумываются. Дел полно.
– Греков за их грехи Бог и не жалует. Греки, они в прежние времена каким богам служили? Языческим. То-то. Да и в последнее время, видно, не лучше были. Какая премудрость из Греческой земли? Гадательная. Умение красиво столоваться и одеваться, дорогие яства вкушать – тоже. Изнежились. Вот и отдал их Господь под руку басурманам. Может, потерпят и исправятся.
«Не исправятся», – почему-то подумала Олёна.
– А мы что? Чем лучше? Тоже под басурманами живем.
– Мы не лучше. – Борис зевнул. Пора бы уж бабе уняться. Да пойти в опочивальню, да заняться делом. А то все ей разжуй и в рот положи! Птенец какой-то!
– Мы не лучше греков, потому нам татары и были посланы. Наши-то предки тоже норовили по лесам да по болотам невесть кому капища городить. Был и нашим страданиям срок отмерян. Наказали. А теперь уже срок близок к истечению. Видно, мы так страдали от поганых, что вымолила нас Матушка Пресвятая Богородица. Пожалела. – Вдруг муж приблизил лицо к лицу Олёны и прошептал сокровенное:
– Потому я и не верю, что конец света близок. Мы вот-вот из наказания выйдем. И что же, Бог опять обрушит нам Страшный Суд на головы? Да мы, почитай, еще и не жили, только татарве серебро подавали.
Олёна вздохнула. Может, так и легче: отстрадать и уйти безгрешным? Не успеть сделать зло?
Борис всегда знал, о чем она думает, и погрозил жене пальцем.
– За Бога не решай. Сам знает, что делает. У нас ума не хватит.
Олёна закивала. Они во всем и всегда были согласны. Только вот последние события ее тяготили.
– Борисушка, – она смутилась говорить, но взяла себя в руки. – Борисушка, я тебе должна сказать…
Обычно так начинались их разговоры о том, что жена опять в тягости. Смущенно, а потом счастливо. Но теперь другое. Хмурится. Не поднимает глаз.
– Борисушка, тот человек, он не к девицам приезжал. Не их высматривал.
Эка невидаль!
Другой бы на месте дьяка прибил жену. Но у нее хороший муж, справедливый. Зря руку не поднимет. Да и вообще не поднимет. Сколько раз уже мог – всегда миром решали. Поэтому она его не боится и говорит все дочиста.
– Прости меня, Борисушка.
Муж повел ладонью по ее щеке. Тоже вздохнул.
– Не за что прощать. Ты во всем держалась как добрая хозяйка. Я тебе верю и всегда буду верить.
Олёна аж засияла. Вот какая она! Золото, а не баба! Вдруг спохватилась:
– А ты уже знал?
– Знал, – не стал отпираться он. – Подумай сама, ну к кому тут ездить? На кого глядеть? – Борис развел руками. – Я сразу смекнул.
Святая простота! А юницы? А соседки? Сколько вокруг пригожих девиц и молодух? А он ее одну и видит. Правду говорят, венчают на небесах. Их двоих, во всяком случае, там и соединили.
Муж поцеловал ее в щеку.
– Не тужи. Будет конец света, нет – нам не ведомо. Но жить будем так, будто вот-вот придется отвечать.
Она часто закивала.
– Так что ты в другой раз за ворота не выходи, если ирод приедет. Будь дома. Сам прогоню.
«Да он тебя конем затопчет!» – ужаснулась Олёна.
