Под опекой одежды
Один суперспециалист в области микросистем по фамилии Джой в журнале «Wired», а также на семинаре во время последнего экономического форума в Давосе заявил, что нам – человеческой цивилизации – грозит гибель, при этом опасность надвигается со стороны науки. Он добивается прекращения исследований по многим направлениям.
По его мнению, особенно в трёх областях знания продвинулись настолько, что представляют непосредственную опасность для человечества. Это генная инженерия, нанотехнология и роботехника, причём все они связаны с компьютерами. Проектирование всё более совершённых компьютеров приведёт к тому, что в 2030 году мы будем способны создавать машины, в миллионы раз более мощные, чем так называемые PC – personal computers сегодняшнего дня. Наибольшую опасность г-н Джой видит в возможности саморепликации артефактов. Они будут воспроизводиться без какого-либо вмешательства людей и в конце концов освободятся от нашего контроля. Именно отсюда этот призыв к учёным, а также требование введения строгого кодекса этической ответственности и принятия присяги, аналогичной клятве Гиппократа. Учёные, как говорит этот господин, должны иметь мужество прекратить небезопасные исследования даже в ущерб собственной славе, сделав выводы из истории создания атомной бомбы и гонки вооружений.
В оживлённой дискуссии участвовало несколько десятков известных учёных, и все они заявили, что такой эсхатологический пессимизм неоправдан, аргументы за прекращение научных исследований имеют мало смысла, а поиск истинного знания является, скорее всего, добродетелью. Они не согласились ни с утверждением, что роботы, наделённые искусственным интеллектом, могут уничтожить людей, ни с тем, что инновации в генетике и молекулярные устройства преобразуются в страшное оружие. Поборник полной ликвидации науки заявил, однако, что в соответствии с основными принципами демократии он имеет право на публичное изложение своего суждения, а будущее он видит в чёрном цвете.
Это одна сторона медали. Флора Льюис, известная американская журналистка, со слов которой я излагаю взгляды г-на Джоя, считает, что в данном случае речь идёт о чистейшей утопии со знаком минус. Но маятник может отклониться и в другую сторону. Если кто-нибудь читал мой «Осмотр на месте», то, может быть, помнит, что я там писал об этикосфере, шустрах и шустринных системах. Сейчас оказывается, что подобные идеи уже являются предметом исследований в лабораториях MIT, то есть Массачусетского технологического института, и их практическим применением занимаются проектировщики обоих полов.
В «New Scientist» уже пишут об «одежде, которая будет мыслить, опекать тех, кто будет её носить, и управлять их поведением». Существующие сегодня компьютерные приспособления или датчики, которые можно разместить на ремешке от часов, это уже старьё. Электропроводные полимерные волокна с добавлением определённых соединений серебра являются основой для новых материалов, которые смогут производить электрическую энергию, используя непосредственно тепло человеческого организма, или, несколько иным способом, солнечный свет, или при помощи размещённых в каблуках обуви микроустройств, действующих как поршни в цилиндре.
Одежда, сшитая из таких материалов, измерит нам пульс, давление крови, выделение пота, проанализирует, находимся ли мы в весёлой компании или, например, в церкви. Когда нам будет нужно сосредоточиться, она не допустит, чтобы нас отвлекали сигналы наподобие электронной почты, а полученные сообщения запомнит в нательном белье. Бельё будет устранять неприятные запахи и обеспечивать антибактериальную защиту благодаря нанометровым полимерным ячейкам, содержащим соответствующие препараты. Оно также сможет выделять разнообразные ароматы в зависимости от того, пытается ли, например, его носитель устроиться на работу или собрался на свидание с девушкой; запах просителя или жениха благожелательно настроит другую сторону. Наша одежда будет также изменяться по цвету и на ощупь – об этом я писал уже в «Возвращении со звёзд». В солнечные дни она будет розовой, а в сумерки потемнеет…
Главное, что одежда не будет отдавать своему владельцу какие-либо приказы, вшитые в воротник устройства будут только нашёптывать советы. Когда кто-нибудь, например, заблудится в большом здании, датчики одежды (возможно, кальсон, – не знаю) сориентируются и легко и тихо направят хозяина в нужную сторону. Не обязательно словами; если человек захочет идти налево, а должен идти направо, то правая сторона рубашки сделается теплее, ибо по теории бихевиористов мы подсознательно реагируем на подобные указания. От мягкой ненавязчивой заботы мы медленно перейдём под полную опеку рубашки, майки, кальсон и носков, которые, допускаю, будут выделять исключительно приятные ароматы.
«New Scientist» подробно описывает также, какие небывалые утехи, в том числе сексуальные, ожидают нас благодаря разумному белью. Уже не сам человек будет решать, кто станет его жизненным партнёром, а его одежда сделает предварительную вероятностную оценку, измерит, определит, проверит… Распознает также симптомы неврологических заболеваний, повышенное давление крови или первые признаки диабета. Через кожу введёт в организм нужные лекарства, а если этого окажется недостаточно, то направит в соответствующие медицинские центры.
В статье всё трактуется серьёзно и в очень позитивном тоне. Подобные исследования в широком масштабе проводятся также в Японии, и первые экземпляры разумной одежды, изготавливаемые небольшими партиями, уже можно приобрести по цене от шестисот до нескольких тысяч долларов. Лично я отказался бы от гардероба, который до такой степени интересовался бы моей особой. Я вижу в этом покушение на нашу суверенность и свободу выбора. То, чтобы под воздействием нашёптываний рубашки не совершить непристойный поступок, – это ещё полбеды, – но, однако, трудно установить границу, за которой деликатная подсказка белья меняется на тонко подаваемое принуждение. В «Осмотре на месте» всё оказывается ошустренным, и поэтому нравственные поступки не являются следствием внутренних моральных принципов, а только определяются извне.
Независимо от двух процитированных здесь источников добавлю, что существует возможность вживления под кожу маленьких чипов, благодаря которым может быть подвергнута контролю как физиология данного человека, так и его движения и поступки. Над нами, как ангелы-хранители, будут кружить спутники, выполняющие идентификацию. «Компьютеровейники» будущего кажутся наиболее реальными. По мнению тех, кто об этом пишет, это – нормальный ход вещей: мы делаем то, чего наши прадеды не могли, а наши внуки сделают то, чего мы ещё не можем представить. На этом пути нас подкарауливают многочисленные опасности. Науку заморозить не удастся, но я не имел бы ничего против того, чтобы организовалась группа хорошо подготовленных научных следователей и детективов, которые бы выявляли разных сумасшедших докторов Франкенштейнов и делали невозможным для них клонирование людей, пересадку голов или реализацию других безумных замыслов.
Мы являемся – и я вместе со всеми – очень отсталыми. Не только законодательство отстаёт от новейших научных и технологических открытий, но также человеческая реактивность и мир наших эмоций за ними не поспевают. Из призыва упомянутого суперинженера ничего, очевидно, не получится, но я, однако, понимаю, какие опасения вызывают подобную реакцию. То, что увлекает американцев, не увлекает меня. Может быть, в своих вкусах я старомоден; то, что писал в различных «Осмотрах на месте», считал свободным полётом фантазии, а не возможностью, реализации которой я не дождусь.
У меня недавно был российский специалист по компьютерам и задал вопрос, почему я перестал писать science fiction? Перестал, когда заметил, что то, к чему я с лёгкостью относился как к фантазии, проявилось в реальности, конечно, не в идентичном плодам моего воображения виде, но в подобном им. Я решил, что нужно сдержать себя, ибо ещё додумаюсь до чего-нибудь такого, что мне уже совершенно не будет нравиться.
