Эпизод № 57: Последний звонок
Перед тем как исчезнуть, Лия сделала один странный телефонный звонок. Посреди ночи она позвонила своей лучшей подруге. Было около трех часов утра, но Лия не извинилась. Она говорила так, как будто беседа происходила в обычное время. Она жаловалась, что всю неделю плохо себя чувствовала. В четыре часа ночи она сказала, что ей нужно прилечь.
Я иду к дому Джеда. Стучу в дверь и тихо зову его, не желая, чтобы кто-то посторонний меня услышал. Я спрятала камень в пластиковый пакет, как ты меня учила, и положила его в рюкзак. Я непременно сохраню улики.
Джед не открывает. Изнутри не доносится ни звука. Я отхожу назад, пытаясь увидеть весь дом целиком. Меня начинают обуревать сомнения.
Если размышлять так, как ты меня учила, то Джед должен быть главным подозреваемым. Кроме него больше некому бросать в меня камень. Он живет ближе всех к желтому дому. Он мог видеть, как я шла по тропинке в ту сторону. И он все время подговаривал меня уехать отсюда. Может, он наконец решился? Я заглядываю в открытый гараж, и мои подозрения усиливаются – его грузовик стоит рядом с его сломанным мотоциклом. Они тут и стояли? А если транспорт здесь, почему тогда Джед не открывает дверь? Я снова стучу.
– Джед! – И вдогонку: – Я вижу, что твой грузовик здесь. Я знаю, что ты дома.
Странное чувство охватывает меня, мне кажется, что за мной наблюдают.
Какое-то время я стою на месте, а затем решаю обойти дом сзади, как следует осматриваю гараж, надеясь, что Джед появится, но его нет. У меня нет ни малейшего представления, где он может быть: вряд ли он у твоей матери или на стрельбище. Так где же он?
Я вытаскиваю камень из рюкзака. Интересно, смогу ли я взять образец почерка для сравнения? Пока я раздумываю над этичностью подобного поступка, мои руки сами дергают входную дверь. Она оказывается незапертой.
– Джед? – окликаю я еще раз и толкаю дверь.
Дом открытой планировки, поэтому я оказываюсь одновременно в кухне, гостиной и столовой. Все вокруг выглядит так, как будто жилец только что въехал; кругом пусто, если не считать некоторых вещей: дорогого на вид седла для родео на стойке и сейфа в человеческий рост, где, я полагаю, он хранит свои ружья. Кухня без отделки. Шкафчики без дверей, в них столовая посуда в стиле кантри, но вот шкафчик с алкогольными напитками забит под завязку. На стене висит огромный крест. Над ним лениво качается вентилятор, скрипя при каждом вращении. Я в растерянности: не знаю, где мне искать образец почерка. А люди вообще еще пользуются ручками? Так что я просто брожу по комнатам.
Грейс явно уезжала в спешке, потому что ее одежда до сих пор здесь. Все ее вещи чистые, но лежат как-то странно. Интересно, а была ли у Грейс машина? Почему она не взяла ни туфель, ни зубной щетки, ни платьев из шкафа?
Но мои подозрения бессмысленны. Если бы с ней что-то случилось, если бы Джед знал, если бы Джед сам что-то с ней сделал, разве он не избавился бы от ее вещей? Или это была уловка, способ выставить его невиновным? Зачем он все это хранит?
Мне нужно как-то убедиться, что Грейс вернулась в Техас, но я не знаю, как это сделать. Джед уверял меня, что она там. Твои родители сказали, что она уехала. Я могла бы проверить социальные сети, но единственный доступ к интернету находится в доме твоих родителей, и твоя мать не хочет, чтобы я им пользовалась.
В спальне я нахожу то, что искала, – образец почерка. На тумбочке лежит письмо, вложенное в Библию Грейс:
«Мне так стыдно за ту ночь. Это был не я. Я не такой. Словно есть настоящий я – и есть это нечто, какой-то монстр, которого я не могу контролировать. Что бы ни случилось, я надеюсь, что в твоем сердце еще есть желание молиться за меня. Я понимаю, почему ты хочешь уйти. Иногда мне хочется, чтобы ты так и сделала. Просто избавь себя от неприятностей и знай, что я люблю тебя больше всего на свете. Я люблю тебя. Но все дело в том, что себя я ненавижу больше».
Мои пальцы онемели. Как странно, он будто признался в моем же секрете. Я кладу записку на кровать и заставляю себя сфотографировать ее на телефон, несмотря на то, что слова на камне написаны печатными буквами и я не вижу немедленного сходства.
Я перевожу дыхание и осматриваю комнату, гадая, стоит ли искать дополнительные доказательства. Вот только доказательства чего? Ненавидеть себя не преступление.
Когда я открываю дверь домика для персонала, меня поражает странный химический запах. Окна распахнуты, поэтому в помещении холодно, но полы чистые, простыни выстираны, топка отполирована. Первым делом мое подозрение падает на твою мать. Но вместо нее я нахожу Джеда, стоящего над раковиной и стирающего какие-то тряпки.
От сильного удивления я ощутимо вздрагиваю.
– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я, а про себя думаю, что, в то время как я обыскивала его дом в поисках улик, он здесь прибирался в моем.
Он поднимает голову:
– Извини.
Я думаю о той записке и чувствую стыд, возбуждение, словно я это Грейс. Словно я та, в которую он влюблен.
Он кладет тряпку.
– Ты в порядке?
– Мне стыдно, – честно отвечаю я. – Я собиралась прибраться. Я…
– Все нормально.
Он протягивает руку и прижимает большой палец к моему подбородку. Убил ли он свою жену? Убил ли он тебя?
– Я просто хотел, чтобы ты знала… Я думаю, это хорошо, что ты приехала сюда. Я думаю, что ты хороший человек. – Он думал, что Грейс тоже хороший человек. – Может быть, я просто хочу верить, что Рэйчел сбежала, что ничего плохого не произошло. И я буду верить в это.
Я скрещиваю руки и чувствую, что они покрылись гусиной кожей.
– Быть может, я приехала сюда не только из-за Рэйчел. Возможно, ты прав. Может, я приехала и ради себя тоже.
Он подходит ближе, вторгается в мое пространство, но я не отступаю.
Слова из его письма стоят у меня перед глазами, сверкающие и яркие: «словно есть настоящий я – и есть это нечто, какой-то монстр, которого я не могу контролировать». Что, если он убил ее? Что, если он…
– Можно? – Он поднимает руку, и я каменею от страха, ужас стучит у меня в висках. Когда он дотрагивается до меня, когда его пальцы касаются моей щеки, это чувство только усиливается. Я будто пьянею. Он пальцами обхватывает мою шею.
Что, если это конец? Что, если это точка невозврата и я встречаю ее с широко раскрытыми объятиями? Что, если бы я позволила миру поглотить меня, но не медленно, по частям, а всю целиком и сразу?
Он целует меня. Поначалу осторожно, нащупывая искру, а нащупав – целует меня сильнее.
– Мне кое-что нужно, – страстно шепчет он, и я позволяю ему подтолкнуть меня к столу.
Когда я была моложе, мне часто снилось, как я просыпаюсь однажды утром и обнаруживаю, что все люди в мире исчезли. Все, кроме меня и одного мальчика, которого я хотела. Казалось, я могла заполучить его только таким образом. И только после того, как мы поняли, что остались одни в этом мире, только тогда мы смогли бы по-настоящему, глубоко полюбить. Ведь мы бы нуждались в ком-то и имели бы только друг друга. Тот потрясающий мальчик и я – одни на всем белом свете. Сейчас происходит именно то, о чем я мечтала. Почти.
Солнце садится. Кромешная тьма – идеальная обстановка. Страх только усиливает эмоции. Мы должны вести себя тихо. Должны действовать быстро. Каждое мгновение – украдено. Все острые ощущения – только для нас.
Сначала мы делаем это на кухне, у стола. Затем перемещаемся на пол в гостиной. Потом в душ. Мое тело поднимается до крещендо, до того головокружительного состояния тягучей истомы, что я боюсь, что не вернусь, боюсь, что он оставит меня в ловушке. Поэтому я умоляю его помочь мне, освободить меня, и он помогает, и я испытываю оргазм за оргазмом.
У меня очень давно не было секса. Думаю, я боялась. Боялась этого чувства, когда ты оказываешься в чьей-то милости, беззащитная, уязвимая, в ловушке. Мое тело похоже на изношенные струны, натянутые слишком туго. Если на них сыграть, всегда есть шанс, что они порвутся, и эта угроза распространяется через весь инструмент, оживляя ночь. У поломанных людей секс самый лучший.
Когда становится слишком поздно притворяться, что солнце никогда не взойдет, он целует меня и шепчет мне в шею:
– Я не хочу уходить.
Я целую его в ключицу:
– А придется.
Он снова меня целует. А потом я смотрю на него из окна. Наблюдаю, как он растворяется в ночи. Я в полном замешательстве. Я не знаю, кто я и куда иду. Хотелось бы мне пойти за ним в темноту.
На следующее утро в саду по дороге в конюшню я прохожу мимо твоей матери. Она стоит по колено в кустах ежевики и с решительной миной, но без маски или перчаток обильно распыляет на них нечто из красной стеклянной бутылки. Спору нет, кусты ежевики погибают, но такими темпами она убьет все живое вокруг. Всему саду придется погибнуть, чтобы спасти нас от ежевики.
Кукла сидит возле оранжереи, где я ее и оставила, но лицо у нее пестрит дырами. Затаив дыхание, я машу рукой твоей матери.
Покормив лошадей, я заглядываю к Белль Стар. Теперь при виде меня она фыркает. Я растираю ей затылок и расчесываю загривок.
Твоя мать подъезжает на своем квадроцикле, лязгая бутылками, за ней следует свора собак. Как только она слезает с машины, они падают в траву. Я отхожу от Белль Стар, вспоминая, что я должна работать, но твоей матери, похоже, все равно.
Заметив приближение твоей матери, Белль Стар пятится, вскидывает голову и устремляется в загон.
– Она выглядит лучше, – говорит твоя мать.
– Да.
– Она уже может вернуться на пастбище, – произносит она, ставя ногу на красный забор.
– Но ведь теперь мы убедились, что на нее действительно нападали другие лошади.
– Если они и нападали на нее, то только потому, что она слабая. Ей нужно научиться быть сильной.
– Она еще не готова.
Твоя мать вскидывает голову и делает паузу, задумавшись. Видимо, она хочет, чтобы я поняла, что принятие решения – за ней. Наверное, она хочет, чтобы я чувствовала, что нахожусь в ее власти. Мне вспоминаются слова Джеда: «Она меня наказывает». Вдруг она просияла:
– Мы с Эмметтом сегодня утром разговаривали о тебе. Мы оба так рады, что ты здесь. Мы бы хотели, чтобы ты переехала в наш дом.
Я вздрагиваю. Ее предложение застает меня врасплох, и мне нужно какое-то время, чтобы понять, что она имеет в виду.
– Переехать в дом? То есть жить там?
– Да.
Мне кажется странным совпадение, что теперь, когда домик для персонала вычищен до блеска и в нем действительно можно жить, она предлагает мне переехать в ее дом. Она словно знает, что Джед его прибрал. Что Джед был со мной. Она будто знает все. Я чувствую, что краснею. Знает ли она, что я была у желтого дома? Это она бросила камень? Она что, хочет все время держать меня на виду и присматривать за мной? Знает ли она, что я спала с Джедом? Я понимаю, что это не ее дело, но мне все равно кажется, что я каким-то образом ее предала. Может, она добивается, чтобы я именно такие чувства и испытывала?
– Мне кажется, что оставаться в домике для персонала одной опасно, – говорит она. Она снова вскидывает голову странным, девичьим манером. – Не хочу тебя пугать, но, думаю, там могут быть крысы.
Крысы были там постоянно, с самого первого дня. Даже после уборки в домике все равно пахнет крысиным пометом. Они носятся по чердаку днем и ночью. Иногда я вижу, как они скачут между половицами и падают из дыр в потолке.
Она опирается на забор в задумчивости.
– Ты могла бы жить в комнате Рэйчел.
Мое сердцебиение учащается. В твоей комнате я могла бы обнаружить что-то, что помогло бы мне совершить прорыв в своем расследовании. А еще я могла бы украдкой воспользоваться интернетом, чтобы проверить учетную запись Грейс в фейсбуке и убедиться, что она действительно вернулась в Техас. Твоя мать загнала меня в угол. Отказаться я не могу, но, по крайней мере, могу обсудить условия. Я отхожу от перил.
– Я думаю, мы должны оставить Белль здесь.
Твоя мама презрительно фыркает, словно она понимает мой замысел. Она смотрит на меня, изогнув бровь.
– Замечательная идея.
Закончив работу, я иду собирать вещи. Сложив их в машину, я еду через ранчо к дому твоей матери. Она встречает меня у задней двери, в прихожей, где я снимаю обувь. На кухне готовится ужин. Твой отец сидит за письменным столом в углу и что-то напевает себе под нос. По сравнению с домиком для персонала здесь очень уютно, тепло и идеально чисто.
– Почему бы тебе не поставить сумку, не вымыть руки и не прийти помочь мне закончить готовить ужин? – с улыбкой говорит твоя мать, ведя меня на кухню. Я бросаю сумку в угол рядом с лестницей.
– Добрый вечер. – Твой отец отворачивается от компьютера, чтобы помахать мне. – Ах, Сера, Сера, – напевает он мое имя в такт известной песне. Похоже, он покупает еще одну лодку.
Твоя мама готовит и просит меня нарезать авокадо, помидоры, перец и зелень, собранную в саду. Мы накрываем стол, садимся, молимся и едим. Я оглядываюсь вокруг и задаюсь вопросом, была ли твоя жизнь такой: семейные ужины, статуя Христа в гостиной и под всем этим – показная добродетель, словно мы все договорились играть свои роли идеально.
– Разве это не мило? – Твоя мать тепло улыбается мне и твоему отцу. – Я же говорила, что все сработает. Мы так рады, что ты здесь.
После обеда мы играем в настольную игру. События прошлой ночи дают о себе знать, и я чувствую страшную усталость. Я не могу вспомнить название игры, и ее правила тоже ускользают от меня. Я проигрываю каждый раунд, и твоя мама расстраивается.
– У Рэйчел очень хорошо получалось, – разочарованно говорит она, словно я не соответствую твоим параметрам. Однако ей нравится побеждать, и они с твоим отцом широко улыбаются, когда подсчитывают очки в конце и я снова оказываюсь в проигравших.
Потом твоя мама ведет меня наверх. Твой отец несет мою маленькую сумку. Я останавливаюсь в дверном проеме твоей комнаты. Первое, что я замечаю, – это золотой телескоп, направленный в окно. Я помню, что видела его раньше, но не знала, что он стоит в твоей комнате. Затем я замечаю пол, заваленный бумагами, папками, файлами, которые разбросаны по полу, а еще сложены в коробки у стены. Это записи к твоим расследованиям. Все это время они лежали здесь, и я внутренне горжусь тем, что проявила терпение и правильно разыграла свои карты. Это именно то, что мне нужно. Это приведет меня к тебе.
– Это все беспорядок Рэйчел, – говорит твоя мать, будто ты все еще здесь, все еще учишься в школе. – Но я постирала постельное белье. – Она подходит к двери и задумчиво смотрит на меня, скрестив руки. – Мы так рады, что ты здесь.
Она оставляет дверь открытой и уходит по коридору. Я немедленно закрываю дверь. Паника поднимается во мне из ниоткуда. Нервы заставляют меня съежиться. Внезапно мне становится страшно. Мне хочется бежать.
Что я делаю здесь, намереваясь жить в спальне исчезнувшей женщины? Что я пытаюсь сделать?
Я меряю шагами комнату, чувствуя клаустрофобию в этом пространстве, в твоем пространстве. Остановившись, я заглядываю в один из твоих ящиков. Я надеюсь найти там материалы дела, но с удивлением обнаруживаю школьные домашние задания и тесты за прошлые годы. Ты сохранила каждый тест, каждую работу. Меня всегда удивляли люди, которые берегут подобные вещи. Неужели они когда-нибудь действительно пересматривают их? Неужели им действительно нужно снова их видеть? То, как они сложены стопками посреди пола, создает впечатление, будто кто-то просто бросил их здесь, хотя твоя мать утверждает, что это твой беспорядок.
Я начинаю перебирать бумаги и чувствую, что в груди у меня все сжимается, а в горле стоит ком. Я глубоко дышу. Я сажусь за твой стол, на твой стул. Я напоминаю себе, что бояться нечего, но потом думаю: «Это инстинкт. Мое тело знает то, чего не знает мое сердце. Беги! Беги сейчас же, пока не поздно!»
Передо мной стоит золотой телескоп, направленный не в небо, а на ранчо. Умирающая от любопытства, я встаю и, с любопытством потирая в нетерпении руки, подхожу к телескопу. Наклоняюсь, всматриваясь. Передо мной появляется лицо. Я отскакиваю назад, стукнувшись лодыжкой об острый угол коробки.
Я перевожу дух. Мое сердце бешено колотится в груди. Я напоминаю себе, что лицо находится по ту сторону телескопа, а не здесь, рядом со мной. Я заставляю себя снова посмотреть. Передо мной оказывается Джед, который стоит под деревом на дальнем конце ранчо.
Мне нужно пару секунд, чтобы понять, что это не случайность. Он ждет меня. Он знает, где нужно ждать меня, потому что раньше он на том же месте ждал тебя. Интересно, как мне выбраться из твоей комнаты, чтобы твои родители не заметили? Я высовываю голову в окно, но вижу, что нахожусь на втором этаже, а рядом нет ни лестницы, ни решетки, ни трубы.
У меня уходит несколько минут, чтобы вспомнить, что я не заключенная, что я могу уйти по любой причине в любое время. Я открываю дверь. Иду по коридору. Дверь спальни твоей матери открыта. Я слышу плеск воды, вижу огромный комод у дальней стены. Я прохожу мимо открытой двери и спускаюсь по лестнице. Твой отец все еще сидит за компьютером и скроллит картинки лодок.
– Все в порядке, Сера, Сера? – Ему понравилась отсылка к этой песне, и в ближайшее время он не перестанет ее использовать.
– У вас там внизу все в порядке? – кричит твоя мать.
Мое лицо краснеет. Спина напрягается. Беги.
– Я кое-что оставила в домике и хочу за этим сходить.
Твой отец чешет за ухом.
– Почему бы не подождать до завтра?
– Эмметт, у вас там все в порядке?
– Мне просто нужно выйти и кое-что забрать! – почти кричу я. Я почти в истерике. – Я скоро вернусь!
У меня болят руки, я сжимаю ладони в кулак, хочу поцарапать себе кожу ногтями. Моя голова кружится, дыхание перехватывает, сердце бьется в ускоренном темпе. Я бросаюсь к двери прежде, чем они подумают погнаться за мной, прежде, чем они захотят меня остановить. И только отбежав метров на пятнадцать в бодрящую прохладу улицы, я понимаю, что они не сделают ни того ни другого. С чего бы? У них нет на это никаких причин. Я могу выходить на улицу одна. Я могу делать все, что я хочу. Я – самостоятельный человек. Я им не принадлежу.
Однако я тем не менее спешу и быстрым шагом прохожу мимо хижины в ту сторону, где должен быть Джед. Он стоит под деревом, освещенный луной, похожий на заблудшего ковбоя в поисках песни о любви. Несмотря на кучу доказательств, указывающих на него, я просто не могу видеть в нем убийцу. Он слишком занят убийством самого себя, чтобы тратить время на кого-то другого.
– Это я во всем виноват, – говорит он.
– В чем именно? – отвечаю я, сбитая с толку.
– Тебе не нужно оставаться в их доме. – Он делает шаг вперед, сжимает мое запястье, но давит слишком сильно. Я автоматически отстраняюсь.
– Нет, нужно. Я в комнате Рэйчел. Там полно ее записей. Думаю, в них могут быть подсказки.
– Сера! – сердито вскрикивает он. – Когда ты уже успокоишься?
Его глаза тревожно расширяются. Он вскрикнул слишком громко – и понимает это. Долина отзывается эхом его голоса. Вдали лают собаки. По шоссе проезжает еще один грузовик.
Он отступает от меня и пинает землю.
– Мать твою. Дьявол.
– Что такое? – Я тихонько шагаю вперед. – Что случилось?
– Кто-то был в моем доме.
Я леденею.
– Откуда ты знаешь?
Он проводит рукой по волосам. Речь его бессвязна. Интересно, сколько он уже выпил?
– Да вещи лежат не на своих местах. – У него перехватывает дыхание.
Я в ужасе думаю о письме. Я положила его обратно? Или оставила его на кровати после того, как сфотографировала? Я была так поглощена его содержанием, что не могу вспомнить.
– Может, тебе показалось?
Я чувствую вину и знаю, что должна признаться, но не могу. Он уже зол на меня за то, что я не бросила свое расследование и зашла слишком далеко. Но дело не только в этом. Джед – хрупкий. Именно сейчас я это начинаю понимать. Он будто утратил всю свою силу из-за нашей близости, и теперь я понимаю, какой он на самом деле. Я считала его сильным, но, возможно, он слабее меня. Возможно, он заблудился сильнее, чем я.
Он качает головой, и тут я понимаю, что он трясется, дрожит без куртки на холоде, ведь он ждал меня неизвестно сколько времени. Я хочу обнять его, но не могу, потому что боюсь. Он говорит:
– Она знает.
– Откуда?
– Она все знает. – Он жалко качает головой. – Ты не понимаешь, какая она. Она ревнует.
– К чему?
– Ко всему. К тому, что не может контролировать. – Его колотит. Он всегда был на грани, но теперь он теряет почву под ногами прямо на моих глазах, и я не знаю, что делать. Я не знаю, как ему помочь.
– Джед, успокойся. Я не понимаю, почему ты ее так боишься.
– Видит бог, я и сам не знаю. Я слетаю с катушек. Это место подбирается к тебе. Просто подбирается. На днях, когда я был в Вилла-Крик, вдалеке, за много миль, я увидел кружащих стервятников. И я вдруг осознал, что они же кружат именно здесь, вокруг ранчо. Все так и есть. Если посмотреть вверх. Каждый божий день здесь постоянно кружат стервятники.
– Джед, дыши. Тебе нужно дышать.
– Я думаю, она прослушивает телефон в домике. Думаю, она подслушивает, когда я звоню маме или брату.
– Джед. – Мне его очень жаль, но я также чувствую себя немного напуганной, будто его страх заразный. Я помню, как твоя мать говорила, что мысли здесь заразны, как простуда, и не хочу подхватить то, чем заразился Джед. Но и его больным оставлять не хочу. Я кладу руку ему на плечо. – Эй, соберись. Все в порядке. Все в порядке! ЭЙ! – повторяю я, а затем притягиваю его к себе.
Он дрожит секунд десять, а затем расслабляется и начинает всхлипывать:
– Я сделал кое-что плохое.
Я быстро отступаю. Он тоже отстраняется, отпуская меня.
– Что ты имеешь в виду? Что ты сделал? – Первым делом я думаю о тебе. Он что-то с тобой сделал?
– У меня будто осталось последнее, предсмертное желание.
Он в жутком раздрае, и я не понимаю, что он пытается сказать.
– Ты что-то сделал с Рэйчел?
Он качает головой:
– Нет, послушай меня. Рэйчел не…
– Сера!
Мы оба подпрыгиваем. Джед ударяется плечом о дерево, в глазах – безумие.
Твоя мать стоит позади меня в ночной рубашке. Отсвет дальних желтых фонарей образует нимб над ее головой.
– Я думала, ты шла в свой домик, – обращается она ко мне спокойным голосом, который, однако, пронзает нас. – Ты же знаешь, мне не нравится, когда вы все стоите в темноте. Это небезопасно. – Джед перестает дрожать. Все его тело застывает. – Джед, напомни мне, где ты живешь.
– Да. Да, мэм. – Он наклоняет голову и уходит, слегка покачиваясь.
– Я бы держалась от него подальше, будь я на твоем месте. Безумие заразно, – говорит она, словно читая мои мысли. – Итак, что ты хотела взять в своем домике?
У меня такие скудные пожитки, что я не могу придумать ни одной вещи и наконец говорю:
– Я только что поняла, что забыла помыть тряпки, и не хотела оставлять их в таком состоянии.
Твоя мать растягивает губы в гримасе, отдаленно напоминающей улыбку.
– Как предусмотрительно с твоей стороны убрать за собой, – говорит она. – Почему бы нам не сделать это завтра?
Я сглатываю, киваю и следую за ней обратно в дом.
