СЕМЬ ВЫХОДОВ ИЗ БОЧА
Обращаясь к закутанной фигуре на заднем сиденье, Николас Трасек сказал: «Ты понял? Три сигнала означают „Заходи“».
Фигура пошевелилась.
Трасек медленно отвернулся, поколебался, снова посмотрел назад: «Ты уверен, что успеешь? До входа двадцать метров по гравийной дорожке».
Закутанная фигура отозвалась приглушенным сипением.
«Ладно! – сказал Трасек. – Я пошел».
Он задержался еще на несколько секунд, прислушался.
Кругом ничто не шелохнулось. Трехэтажный дом – элегантное старинное сооружение – маячил в лунном свете белесым призрачным силуэтом среди старых деревьев; в окнах нижнего этажа мерцали тусклые желтые огни.
Трасек прошел по дорожке; гравий хрустел у него под ногами. Он остановился под мраморным портиком; фонарь над входом осветил его лицо – жесткое, напряженное, с необычным свинцовым оттенком кожи и задумчивыми черными глазами. Трасек осторожно поднялся по ступеням, как кошка по незнакомой крыше, и нажал кнопку.
Через некоторое время дверь открыла толстая женщина средних лет в розовом халате.
«Я хотел бы видеть доктора Хорзабки», – сказал Трасек.
Женщина неуверенно разглядывала его бледное лицо: «Вы не могли бы зайти в другое время? Доктору не понравится, что его беспокоят так поздно».
«Он меня примет», – сказал Трасек.
Женщина приглянулась к нему: «Вы его старый приятель?»
«Нет, – ответил Трасек. – Но у нас есть… общие знакомые».
«Что ж, посмотрим. Вам придется немного подождать». Она закрыла дверь, и Трасек остался один на озаренном лунным светом мраморном крыльце.
Довольно скоро дверь снова открылась, и женщина пригласила его внутрь: «Будьте добры, следуйте за мной».
Трасек направился за ней по коридору; женщина шлепала тапочками по темно-красному ковру. Она открыла другую дверь, и Трасек прошел в длинное помещение, освещенное золотистым светом огромной хрустальной люстры.
На полу лежал роскошный восточный ковер с оранжевыми, багровыми и иссиня-черными узорами; массивная старинная мебель была изготовлена из твердого дерева. Вдоль боковой стены тянулись потемневшие от времени ореховые стеллажи, заполненные тяжелыми томами всевозможных размеров, форм и цветов. На противоположной стене висели большие картины, а в зеркале между ними отражалась дверь, через которую зашел Трасек.
Доктор Хорзабки стоял с книгой в руках – высокий узкоплечий человек с тонкой шеей, маленьким острым подбородком и широким плоским лбом. Его волосы уже поредели. На нем был красный полубархатный смокинг поверх черных брюк. Он носил очки с толстыми стеклами – за ними его тускло-голубые глаза казались большими.
Трасек закрыл за собой дверь и медленно прошел мимо стеллажей – хищно, крадучись, как черный волк.
«Да? – спросил доктор Хорзабки. – Что я могу для вас сделать?»
Трасек улыбнулся: «Сомневаюсь, что вы согласитесь сделать то, что можете».
Хорзабки слегка приподнял брови: «В таком случае вам незачем было сюда приходить».
«Допустим, что я – ценитель изящных искусств, – сказал Трасек, указывая кивком на картины, висящие на стене. – Хотя эти странные полотна не совсем в моем вкусе… Вы не возражаете, если я взгляну на них поближе?»
«Нисколько не возражаю, – Хорзабки положил книгу на стол. – Тем не менее, картины не предлагаются в продажу».
Трасек подошел к первому полотну – гораздо ближе, чем рекомендовал бы настоящий знаток. На первый взгляд, изображение состояло всего лишь из оттенков черного, тускло-коричневого и красновато-лилового: «Выглядит довольно-таки блекло».
«С вашей точки зрения», – отозвался Хорзабки, вопросительно переводя взгляд с картины на Трасека и обратно.
«Кто автор?»
«Имя художника неизвестно».
«А! – Трасек перешел ко второй, не менее абстрактной картине. – Ну, это уж вообще какой-то кошмар». Действительно, формы не имели отношения к реальности и, когда ум пытался уловить в них какую-то закономерность или упорядоченность, они ускользали от таких попыток; цвета были не менее причудливыми – безымянные оттенки, бросающиеся в глаза, но не поддающиеся точному определению.
Трасек неодобрительно покачал головой – что позабавило доктора Хорзабки – и перешел к третьему образцу абстрактной живописи – не столь беспокойной композиции из горизонтальных линий и полос золотистого, медного и других металлических оттенков.
Трасек тщательно рассмотрел эту картину: «Здесь наблюдается изобретательная иллюзия пространства и расстояния, – сказал он, краем глаза наблюдая за доктором. – Возникает впечатление, что можно протянуть руку, схватить эту золотую полосу и вынуть ее из холста».
«У многих возникало такое впечатление», – согласился Хорзабки, взирая на посетителя совиными глазами через толстые стекла очков.
Трасек рассмотрел четвертую картину еще внимательнее. «Опять же, это мне непонятно, – заключил он наконец. – Что здесь имеется в виду – деревья?»
Хорзабки кивнул: «Художник изобразил все так, словно вещи вывернуты наизнанку».
«Ага, ага…» – Трасек мудро кивнул и перешел к пятой картине, изображавшей сложно устроенное обрамление из лучистых желтовато-белых линий на черном фоне; все пространство в обрамлении заполняла кубическая решетка, параллельные ряды которой сходились в точку иллюзорной перспективы. Не высказывая на этот раз никаких замечаний, Трасек перешел к последней, шестой картине, представлявшей собой не более чем серовато-розовую размазню, молча покачал головой и отвернулся.
«Возможно, теперь вы могли бы объяснить, почему вы ко мне обратились», – вежливо предложил доктор Хорзабки.
Трасек яростно повернулся к доктору – тот моргнул, явно чувствуя себя неудобно.
«Друг попросил меня найти вас», – сказал Трасек.
Хорзабки покачал плосколицей головой: «Я все еще вас не совсем понимаю. Кто ваш друг?»
«Вряд ли вы вспомните его имя. Но ваше имя ему известно – с тех пор, как он побывал в лагере смерти Боч, в Кунваси».
«А! – тихо отозвался Хорзабки. – Теперь я начинаю понимать».
Глаза Трасека горели так, словно он стоял в темноте у пылающего костра: «Там было шестьдесят восемь тысяч обезображенных рабов. Все они голодали, всех искалечили пытками и побоями, у всех гноились раны, вызванные обморожением – мартышки и шакалы погнушались бы ими».
«Ну зачем же так преувеличивать! – вежливо возразил Хорзабки, опуская в кресло долговязое тело. – Уверен, что…»
«Один из кунвасийских ученых попросил предоставить ему этих заключенных и получил разрешение делать с ними все, что ему угодно. Истощенные и больные, они уже не могли работать, их отправили в Боч, чтобы они там погибли, – Трасек чуть наклонился вперед. – Вас интересует то, о чем я говорю?»
«Да-да, я слушаю», – без всякого выражения отозвался Хорзабки.
«Бесспорно, этот ученый был наделен богатым воображением. Он хотел проникнуть в другие изменения, в другие вселенные, хотя никакого известного средства или устройства, позволявшего приступить к решению этой задачи, не существовало. Любая земная сила действует в рамках земной системы координат, а этот ученый хотел выйти за пределы трех измерений. Он думал об умственной энергии – о телепатии. Все имеющиеся свидетельства указывали на то, что телепатическая связь устанавливалась вне традиционного пространства-времени. Что, если телепатические импульсы можно было бы многократно усилить? Не открыло бы это дорогу в неизвестность? Возможно, сосредоточенное усилие большого количества умов оказалось бы достаточно эффективным.
Итак, в распоряжении ученого оказались шестьдесят восемь тысяч рабов. Он одурманивал их наркотиками, стимулировавшими концентрацию мысли, но в то же время ослаблявшими волю, делавшими их послушными и податливыми. Он загнал их на огороженный двор – так, чтобы они стояли бок о бок, лицом к мишени, нарисованной на фанерном щите. Он приказал им сосредоточиться изо всех сил на желании прорваться внутрь мишени, а не через нее. Из трех направлений выбрать четвертое! Вообразить невообразимое!
Рабы стояли, потея и тяжело дыша, выпучив глаза от напряжения. На мишени стала сгущаться туманная дымка. «Внутрь! Внутрь! – кричал ученый. – Внутрь, а не наружу!» И мишень раскрылась – в ней образовалось отверстие метрового диаметра – отверстие в никуда.
Ученый позволил рабам отдохнуть один день, после чего снова собрал их, и они опять мысленно прорвались в другое пространство. Семь раз он проводил этот эксперимент, но катастрофа прервала исследования. Генеральный штаб кунвасийцев решил, что настала пора действовать. В первый день они развернули авиацию, но оборонительные силы союзников уничтожили их воздушную армаду над Балтийским заливом. Война была проиграна в тот же день, когда началась.
Ученый, работавший в Боче, оказался в трудном положении. Шестьдесят восемь тысяч рабов знали о семи выходах, ведущих в новое измерение; кроме того, о них знали несколько охранников. Необходимо было обеспечить полную секретность, а что лучше всего заставляет людей молчать? Смерть. Ученому пришла в голову идея. Почему бы не использовать массовое убийство с какой-то пользой – по меньшей мере для того, чтобы удовлетворить прихотливое любопытство? Он разделил шестьдесят восемь тысяч рабов на семь групп и на протяжении следующих нескольких ночей приказывал каждой из этих послушных толп пролезать в одно из семи отверстий.
К тому времени оккупационная армия союзников окружила лагерь смерти. Когда Боч освободили, однако, ученый уже исчез – причем он взял с собой мишени с семью отверстиями. Странным образом, бараки, где ночевали охранники, помогавшие ученому, в предрассветный час перед захватом лагеря окурили нокьюмином. Дело было закрыто, и закрыто наглухо – не правда ли?»
«Надо полагать, – сказал Хорзабки, небрежно вынимая из кармана небольшой автоматический пистолет. – Но такова, опять же, ваша точка зрения. Будьте любезны, продолжайте».
«Я рассказал о том, что знаю, – пожал плечами Трасек, криво усмехнувшись при виде пистолета. – Теперь ваша очередь рассказывать».
«Возможно, вы правы, – Хорзабки поднялся на ноги. – Подробность известных вам сведений удивляет меня, должен признаться. Не могли бы вы сообщить, из какого источника вы их получили?»
«Это ценная информация, – заметил Трасек. – Предлагаю вам поделиться информацией в обмен».
«Хм! – Хорзабки колебался. – Хорошо. Почему нет?» Он поправил смокинг таким движением, как будто ему стало зябко: «Как вы упомянули, у меня возникла величественная и благородная идея, и ни один обычный человек не мог бы представить себе мое торжество, когда эксперимент увенчался успехом в первую же ночь… Долго после того, как заключенные вернулись в бараки, я все еще стоял на платформе, глядя в отверстие, ведущее в мою новую вселенную. Я спрашивал себя: что теперь? Я подумал, что, если бы координаты отверстия были неподвижно зафиксированы в пространстве, движение Земли мгновенно оставило бы его далеко позади. Следовательно, отверстие было зафиксировано в фанерном щите. И действительно, когда я приподнял щит – осторожно, сантиметр за сантиметром – отверстие переместилось вместе с ним. Я перенес щит в лабораторию, а затем и шесть других: теперь у меня были семь чудесных новых вселенных, и я мог носить с собой почти таким же образом, как носят эскизы в папке!» – Хорзабки взглянул на картины, висевшие на стене. Если бы Трасек набросился на ученого в этот момент, он мог бы выхватить пистолет. Тем не менее, он предпочел держаться в стороне. «Заключенные были осуждены на смерть, – продолжал доктор. – Не лучше ли было, чтобы они хотя бы приняли участие в моем великом эксперименте?»
«Их мнением по этому поводу никто не интересовался, – заметил Трасек. – Тем не менее, думаю, что они скорее всего предпочли бы жизнь смерти».
«Пф! – Хорзабки поджал губы и широко махнул тощей рукой. – Такие существа, как они…»
Трасек прервал его, опускаясь в кресло: «Расскажите о своих вселенных».
«Да-да, – рассеянно кивнул Хорзабки. – Необычная коллекция, все они разные – каждая ведет себя по-своему, хотя две вселенные, по всей видимости, контролируются теми же фундаментальными законами природы, что и наша. Вот эта… – он указал на четвертую картину, – идентична нашей, с тем исключением, что ее измерения перевернуты. Все становится вывернутым наизнанку. Пятая вселенная, – он имел в виду изображение, разбитое на бесчисленные кубические ячейки лучистой сеткой линий, – состоит из той же материи, что и наша, но в ней материя развивалась по-другому. Эти перпендикулярные линии, на самом деле – ионы; вся пятая вселенная – одна невероятных размеров динамомашина, – Хорзабки отступил на шаг, опустив руки в глубокие карманы смокинга. – Только эти две вселенные поддаются описанию в наших терминах. Взгляните на первую. Она выглядит, как пестрое наслоение черных, ржаво-коричневых и лиловых тонов. Эти цвета – иллюзия. В первой вселенной нет фотонов, а цвета, которые мы видим – отраженный свет нашей собственной вселенной. Чтó фактически находится за этой мембраной, я не знаю. Любые слова в данном случае бесполезны. Никакие слова, никакие мысли, сформулированные на человеческом языке, не находят в этом случае никакого применения – даже такие концепции, как пространство, время, расстояние, твердость, мягкость, „здесь“ и „там“… Новый язык, новый набор абстрактных понятий потребовался бы, чтобы иметь дело с этой вселенной, и я подозреваю, что, практически по определению, наш мозг неспособен иметь с ней дело».
Трасек кивнул с непритворным восхищением: «Хорошо сказано, доктор! Вы меня заинтересовали».
Хорзабки бледно улыбнулся: «Такие же трудности возникают в связи со второй вселенной, которая выглядит как лихорадочная мешанина форм и цветов, чрезмерная даже для модернистской живописи. Не поддаются представлению в традиционных терминах также третья и шестая вселенные».
«Вы назвали шесть, – заметил Трасек. – Где же седьмая?»
Хорзабки снова улыбнулся – дрожащей маленькой улыбкой куклы-пупсика. Погладив острый подбородок, он кивком указал на зеркало: «Вот она».
«Конечно!» – пробормотал Трасек.
«Седьмая вселенная… – Хорзабки покачал плосколицей лысеющей головой, – настолько чужда нашему миру, что свет отказывается в нее проникать».
«Разве не странно, – спросил Трасек, что заключенным Боча удалось в нее проникнуть?»
«Только на первый взгляд, – отозвался владелец вселенных. – Достаточно задуматься на минуту, и парадокс исчезнет. Тем не менее, – скорбно прибавил он, – не поддающиеся контролю характеристики света не позволяли мне наблюдать за судьбой заключенных. Заключенные поддаются контролю гораздо лучше фотонов».
«Чтó произойдет, если вы засунете туда палку?»
«Она растворится. Рассеется в ничто, как кусочек бумажки, брошенный в доменную печь. Закон сохранения энергии не работает в других вселенных, где наши материя и энергия одинаково неприемлемы, где наши законы не соблюдаются».
«Чтó произойдет, если сделать то же самое в других случаях?»
«В случае первой вселенной палки и железные прутья крошатся, превращаются в пыль. Вторая вселенная не позволяет удержать прут, вырывает его из рук – кто или что это делает, я не знаю. В третьем и четвертом случаях прут можно вынуть обратно – и он не изменится. В случае пятой вселенной прут приобретает электрический заряд и, если его отпустить, летит с огромной скоростью по одному из каналов другого пространства. В шестой вселенной – в этом серовато-розовом пятне – материал палки или прута становится новым материалом, хотя его внутренняя структура остается прежней. В другом пространстве изменяются свойства электронов и протонов, дерево становится твердым, как железо – хотя химические характеристики остаются характеристиками дерева. Наконец, в случае седьмой вселенной, как я уже говорил, любой материал просто рассеивается, перестает существовать».
Трасек встал. Пистолет в руке ученого выскочил из смокинга, как голова потревоженной кобры.
«Жаль, – произнес доктор Хорзабки, – что дальнейшему обсуждению этих вопросов препятствуют конфликты обыденной жизни. Судя по всему, вы человек страстный и ожесточенный, господин… как бы вас ни звали – и карманное оружие, грубое и неприглядное, служит мне достаточно надежной защитой. В настоящее время по всей стране задерживают так называемых „военных преступников“. Мои невинные эксперименты в Боче могут быть неправильно истолкованы, что причинило бы мне большие неудобства. Может быть, было бы лучше всего, если бы вы объяснили мне, с какой целью вы пришли».
Трасек опустил руку в карман. «Полегче!» – прошипел Хорзабки.
Трасек жестко улыбнулся: «Я безоружен. Мне не нужно оружие. Я просто хотел бы кое-что вам показать… Вот это, – он продемонстрировал небольшую круглую коробочку с кнопкой на крышке. – Достаточно нажать эту кнопку три раза – вот таким образом. И вскоре станет очевидной цель моего визита».
Несколько секунд двое молча смотрели друг другу в глаза – не шевелясь, как вмерзшие в лед. Один смотрел на другого с подозрением, другой на первого – с издевкой.
«Вернемся к обсуждению четвертой вселенной, – сказал Трасек, – куда вы не так давно отправили почти десять тысяч человек. Обратите внимание на изображение. Оно ничего вам не напоминает?»
Хорзабки не удостоил его ответом – он со жгучей ненавистью смотрел на Трасека.
«Это деревья. Совершенно очевидно, что это деревья, хотя возникает впечатление, что листья растут внутри изогнутого цилиндра ствола. Можно заметить также, что деревья растут на суше, хотя при таком освещении почти ничего больше невозможно различить… Не желаете ли узнать, где на самом деле находится ландшафт за отверстием? Мне это известно. На полуострове Арнем-Ленд, в Австралии, на Земле».
Со стороны входной двери послышался тихий звонок.
«Советую вам открыть дверь самостоятельно, – сказал Трасек, – чтобы ваша домохозяйка не испугалась до смерти».
Хорзабки махнул рукой, державшей пистолет: «Идите вперед и откройте дверь».
Пока они шли по коридору, появилась толстуха в розовом халате. «Иди спать, Марта! – сказал Хорзабки. – Я этим займусь». Женщина повернулась и ушла.
Снова прозвенел колокольчик. Трасек взялся за ручку двери: «Предупреждаю, доктор! Будьте осторожны с пистолетом. Меня не остановят один или два выстрела, но если вы нанесете ущерб моему брату, уготованную вам сравнительно легкую смерть придется отложить на неопределенный срок».
«Открывайте!» – прохрипел Хорзабки.
Трасек распахнул дверь.
Из темноты в прихожую рывком зашло и остановилось, покачиваясь, некое существо. Хорзабки резко выдохнул – так, будто кто-то пнул его в живот.
«Это человек, – сказал Трасек. – Человек, вывернутый наизнанку».
Хорзабки поправил очки, сползавшие на кончик носа: «Это… это один из…»
Трасек бдительно следил за пистолетом ученого: «Это одна из ваших жертв, доктор. Вы заставили его пролезть в отверстие, ведущее в четвертую вселенную. Он носит пластиковую оболочку, чтобы на него не садились мухи – точнее, чтобы мухи не садились на его внутренности, потому что в своем собственном представлении он все еще обычный человек, а вывернулась наизнанку вся вселенная вокруг него».
«Сколько еще таких же, как он?» – как бы между прочим спросил Хорзабки.
«Других нет. Кое-кого съели мухи, большинство погибло от солнечных ожогов, а оставшихся аборигены расстреляли тростниковыми стрелами. Правительственный инспектор-ветеринар приехал и стал интересоваться происходящим. Каким образом ему удалось распознать в моем брате человека, – Трасек кивком указал на существо, стоявшее в коридоре, – я до сих пор не понимаю. Но ветеринар позаботился о нем – настолько, насколько сумел – и в конце концов я получил письмо…»
Хорзабки поджал маленькие розовые губы: «И что вы намерены сделать по этому поводу?»
«Мы с вами поможем ему снова пролезть в четвертую вселенную. Это должно привести к его возвращению в нормальное состояние по отношению к нашему миру».
Хорзабки бледно улыбнулся: «Вы – потрясающий человек! Неужели вы не понимаете, что и вы, и ваш брат создаете угрозу моему мирному существованию, что я намерен продолжать такое существование и ни в коем случае не позволю вам выйти отсюда живыми?»
Трасек прыгнул вперед так быстро, что его фигура словно размазалась в воздухе. Прежде чем Хорзабки успел моргнуть, Трасек схватил его за кисть, заломил ее и вырвал пистолет из пальцев ученого, после чего повернулся к брату: «Сюда, Эммер!» Ученому он приказал: «Назад, доктор, в ваш музей абстрактной живописи!»
Они вернулись по коридору в библиотеку. Трасек указал пистолетом на четвертую картину: «Будьте добры, удалите стекло».
Помрачневший Хорзабки медленно подчинился. Слегка наклонившись к отверстию, Трасек взглянул на открывшийся перед ним пейзаж и отпрянул: «Если для тебя вещи выглядят таким образом, Эммер, я не представляю себе, как ты умудрился не сойти с ума… Что ж – вот проход. Тебе придется спрыгнуть метра на два, но по меньшей мере у тебя снова все будет на своих местах. Но прежде всего тебе нужно снять пластиковый балахон – или он запутается у тебя в кишках».
Трасек расстегнул застежку-молнию на оболочке, встряхнул ее и выбросил в отверстие четвертой «картины». Эммер неловко взобрался туда же и спрыгнул вниз.
Некоторое время Трасек и Хорзабки наблюдали за ним – Эммер все еще был вывернут наизнанку, но теперь соответствовал окружающей среде.
«Ему пришлось прожить незабываемо кошмарный месяц, – сказал Трасек; его лицо покривилось. – Не говоря уже о том, что он провел несколько лет кунвасийским рабом…»
К нему в карман опустилась рука: Хорзабки выхватил пистолет и направил дуло на Трасека: «На этот раз вам не удастся застать меня врасплох, уважаемый».
Трасек улыбнулся своей жесткой улыбкой: «Вы совершенно правы. Я больше не буду отнимать у вас пистолет».
Хорзабки уставился то ли на Трасека, то ли в какую-то точку за ним. «Вы основательно испортили мне вечер, – пробормотал он. – Я был уверен, что все подопытные были ликвидированы». Ученый взглянул на висящие вдоль стены «картины».
«А теперь вы уже не так в этом уверены, доктор? – усмехнулся Трасек. – Может быть, не все они умерли, когда пролезли в эти дыры… Может быть, они еще ждут своего часа, как крысы в норах…»
«Невозможно!»
«Может быть, вы всюду носили их с собой – может быть, по ночам они вылезают украдкой, чтобы что-нибудь съесть, а потом возвращаются».
«Чепуха! – выпалил Хорзабки. – Я видел, как они умирали. В первой вселенной они застывали и распадались в прах, исчезая во мгле. Во второй они извивались и размахивали руками и ногами, но в конце концов разваливались на части, и эти части конвульсивно разлетались во все стороны. В третьей вселенной они быстро расширялись и взрывались. В четвертой – что произошло в четвертой, вы знаете. В пятой вселенной они улетали по каналам решетки, как подхваченная ветром мякина. В шестой… в смутных глубинах шестой вселенной невозможно что-либо разглядеть, но в любом предмете, проникнувшем туда и вытянутом обратно, изменяется каждый атом, все превращается в материю другого пространства. А в седьмой вселенной любое вещество просто исчезает».
Трасек размышлял: «Да, вторая вселенная, пожалуй, непригодна для жизни… Четвертая? Нет, Хорзабки, даже вам я такого не пожелаю. Можете поблагодарить судьбу – мне не нравятся пытки… Что ж, судя по всему, придется выбрать вторую. Сами залезете или вам помочь?»
Губы доктора Хорзабки свернулись в побледневшую трубочку, глаза сверкнули за стеклами очков: «Ничтожный… наглец!» Он выплюнул эти слова, пролетевшие в воздухе, как белые ядовитые змейки. Хорзабки поднял пистолет – прогремели два выстрела.
Все еще ухмыляясь, Трасек подошел к стене, снял щит с отверстием, ведущим во вторую вселенную, и прислонил его к одному из массивных столов библиотеки. Невообразимые формы другого мира плавали, перемещались, возмущали ум.
Хорзабки вскрикнул высоким тонким голоском, подбежал к Трасеку, поднес пистолет почти вплотную к его лицу и выстрелил – снова и снова…
На лбу и на щеке Трасека появились белые отметины. Хорзабки отшатнулся.
«Вы не можете меня убить, – сказал Трасек. – Никакое вещество этого мира не может меня убить. Я тоже – один из ваших подопытных кроликов. Вы заставили меня пролезть в шестую вселенную – и, так же, как ваша палка, я стал непроницаемым».
Хорзабки присел на край стола, опустив руку с болтающимся в ней пистолетом: «Но… но…»
«Все остальные погибли, доктор. Это бездонное отверстие – тот, кто не успел схватиться за край, просто-напросто вечно падает. Мне удалось вылезти обратно, пока вы отравляли газом охранников. А теперь, доктор, – Трасек быстро шагнул к парализованному ученому, – вас ждет вторая вселенная…»
