Глава IV

Однако горячее желание Сэнди Сэндерсона придать вердикту столь диковинную формулировку столкнулось с противодействием, и, в конце концов, ему пришлось смириться с неизбежностью вынесения «открытого вердикта». Затем шлюзы чернильной реки были открыты, и словесное наводнение обрушилось на гроб с разлагавшимся трупом молодого идеалиста. Словоохотливые журналисты получили полную свободу действий, и даже самые популярные акулы пера упивались возможностью подробного описания всех обстоятельств «Большой тайны Боу», хотя и не могли добавить к решению суда ничего, кроме эпитетов. Газеты извергали статьи одну за другой — наступило своеобразное бабье лето в мертвом сезоне; издатели не могли остановить этот поток, да и не пытались этого сделать. Тайна стала главной темой для разговоров повсюду — как в богатых апартаментах с коврами на полу, так и в комнатках с голым полом, на кухнях и в гостиных. Происходила дискуссия между наукой и глупостью, с придыханием и без оного. Беседы начинались за завтраком и не утихали до окончания ужина.

Дом №11 на Гловер-стрит, что в Боу, на протяжении нескольких дней был местом паломничества. Прежде сонная маленькая улочка теперь гудела с утра до ночи. Со всех концов города сюда стекались люди, чтобы посмотреть на окно спальни покойного с глуповатым выражением ужаса на лице. Тротуар частенько был заполнен по несколько часов кряду. Вскоре бродячие торговцы закусками осознали, что это хорошее место для торговли, а уличные певцы поспешили сюда распевать веселые куплеты о происшествии, хоть они и не могли сказать ничего нового. Жаль, что власти не стали взимать пошлину за проход по улице; впрочем, канцлер казначейства редко пользуется наиболее очевидными способами для погашения национального долга.

В конце концов — как известно, близость порождает пренебрежение — начали появляться шутки о произошедшем. На эту тему высказывались даже юмористические журналы.

Появилась даже поговорка: «скорее вылетишь в трубу, чем разгадаешь тайну Боу». Некий джентльмен, имя которого мы не будем разглашать, поинтересовался, не объясняется ли тайна Боу выстрелом из лука. Больше смысла было в замечании «Дагонета» о том, что если бы он был одним из тех несчастных присяжных, то он бы дошел до «самоубийства». Юмористы с намеком указывали на подобную ситуацию в «Убийстве на улице Морг» и советовали издателям Эдгара По обратиться в суд с иском о плагиате. «Констант Ридер» решил рассмотреть решение из рассказа По более серьезно в качестве оригинальной идеи произошедшего. Было выдвинуто предположение, что маленькая обезьянка шарманщика могла прихватить бритву своего хозяина, пробраться в комнату через дымоход, попытаться побрить спавшего на кровати человека, а потом вернуться обратно. Эта мысль была воспринята как сенсационное разрешение загадки. Но тут же пришел вагон писем, в которых указывалось, что обезьяна, достаточно маленькая для того, чтобы пробраться по узкому дымоходу, не может быть достаточно сильной для того, чтобы нанести столь глубокую рану. Впрочем, этот факт оспаривался третьим корреспондентом, и разгорелся такой спор о физической силе обезьян, как будто само собой подразумевалось, что именно обезьяна была виновницей трагедии. Но эта версия лопнула, как пузырь, от одного соприкосновения с пером читателя, подписавшегося как «Здравый Смысл». Тот коротко отметил, что ни на полу, ни на белье покойного не было обнаружено никаких следов сажи или крови. Передовица в «Ланцете», посвященная тайне, ожидалась с всеобщим интересом. Там говорилось:

Мы не можем присоединиться к похвалам, обрушившимся на заключительное слово коронера. Все это лишний раз доказывает, что коронер должен иметь медицинское образование. По всей видимости, он явно недооценил важность показаний медиков. Ему определенно следовало побудить присяжных вынести решение о том, что произошло убийство. Что с того, что он не понимает того, как рана могла быть нанесена кем-то еще? Ведь выяснить, каким образом была нанесена рана — дело полиции. Достаточно того факта, что несчастный молодой человек не мог сам нанести себе подобную рану, а затем найти волю и силы для того, чтобы спрятать орудие и уничтожить все следы, указывающие на то, что он с этой целью подымался с постели.

Невозможно перечислить все теории, выдвинутые сыщиками-любителями, в то время как Скотленд-Ярд хранил молчание. В конце концов, интерес к этому делу остался лишь у нескольких газет, получавших наиболее интересные отзывы читателей. Прочие газеты, не получавшие писем с интересными вариантами разгадки тайны, остановили переписку с читателями и начали глумиться над сенсационностью разгадок, предлагаемых читателями этих немногих изданий. Среди них было немало любопытных решений, но все они потерпели фиаско, подобно ракетам, пытающимся изображать неподвижные звезды. Согласно одному из предположений убийца, незаметный за пеленой тумана, пробрался в дом через окно второго этажа при помощи лестницы. При помощи алмаза он вырезал стекло из окна и через это отверстие проник внутрь. Выходя, он установил стекло обратно (возможно, заменив его на другое, которое принес с собой) и, таким образом, покинул комнату, не притронувшись к замкам и задвижкам. В ответ на эту версию возразили, что оконные стекла слишком малы для того, чтобы пролезть внутрь, вынув стекло. Но третий корреспондент заявил, что это не важно: ведь достаточно было просто вынуть одно стекло и, просунув внутрь руку, открыть задвижку, чтобы открыть окно полностью; на выходе же проделать все то же в обратном порядке. В конце концов, эта хрупкая доктрина рассыпалась после письма стекольщика, который утверждал, что стекло, зафиксированное лишь с одной стороны, выпадет от одного прикосновения, да и, в любом случае, влажную шпаклевку нельзя не заметить. Также были выдвинуты подобные теории относительно двери — якобы дверные панели могли быть вырезаны и вставлены обратно; также предлагались всевозможные версии о лазейках и тайных ходах, как если бы по адресу Гловер-стрит, одиннадцать, находился не дом, а какой-нибудь средневековый замок.

Другие хитроумные теории сводились к тому, что убийца находился в комнате все то время, пока полиция была там — он прятался в шкафу. Или за дверью — а когда Гродман взломал ее, то его не заметили из-за волнения, вызванного ужасом открывшейся картины. Потом же убийца смог незаметно убежать в то время, как Гродман и миссис Драбдамп отвернулись к окну, проверяя задвижки.

Светила науки также приложили руку к объяснению того, как убийца смог выйти и запереть за собой дверь. Для этого могли быть использованы мощные магниты, с помощью которых можно было повернуть ключ в замочной скважине и запереть задвижку. Убийцы, вооруженные магнитами, переполошили общественность подобно сообщению о новом микробе. В этой гениальной теории был один-единственный дефект — ее никак не получалось проверить на практике. Один физиолог вспомнил о том, как фокусники глотают мечи — пользуясь анатомическими особенностями своего горла,— и предположил, что покойный мог проглотить орудие, после того как перерезал себе горло. Но подобное предположение публика уже не могла переварить. Когда же выдвинули версию о том, что самоубийство было совершено с помощью перочинного ножа или подобного ему инструмента, спрятанного в самой ране, то не смогла заставить поверить в это всерьез даже цитата из стихотворения Шелли:

Так же было отброшено и предположение, что рана была нанесена подсвечником (или каким-то другим безобидным на первый взгляд предметом), который скрывал в себе лезвие, подобно трости со шпагой. Теории такого рода послужили мишенью для юмористов, тут же заявивших, что покойный должно быть спрятал лезвие в своем зубном протезе! Некий добрый друг Маскелина и Кука предположил, что убийство могли совершить только они, так как никто другой не смог бы выбраться из запертой комнаты. Но, вероятно, самой блестящей «осечкой» из всех было письмо, опубликованное в «Пелл Мелл Пресс» под заголовком

Сэр, вы помните: когда уайтчапелские убийства взволновали мир, я предположил, что убийцей является коронер. На мое предположение не обратили должного внимания. Коронер все еще на свободе, так же, как и уайтчапелский убийца. Может быть, это наводящее на размышления совпадение расположит власти на этот раз уделить больше внимания моей версии. Проблема, как мне кажется, заключается в следующем — умерший не мог перерезать себе горло. С другой стороны, умершему не могли перерезать горло. Но поскольку один из этих двух вариантов определенно имел место быть, вся эта история — совершенная ерунда.

И поскольку это совершенная ерунда, я имею право не верить в это. И поскольку эта совершенная ерунда исходит от миссис Драбдамп и мистера Гродмана, я имею право не верить им. Короче говоря, сэр, какие у нас есть гарантии того, что вся история не является небылицей, выдуманной этими двумя людьми, которые первыми обнаружили тело? Какие есть доказательства того, что эти двое собственноручно не совершили убийство, после чего заперли и взломали дверь и закрыли окна на задвижки, прежде чем вызвать полицию? Прилагаю свою визитку и остаюсь, сэр, вашим покорным слугой,

Впрочем, редактор мог только радоваться тому, что он опубликовал это письмо — ведь на него откликнулся следующим образом сам именитый сыщик Гродман:

Сэр, я не могу согласиться с вами в том, что теория вашего читателя недостаточно оригинальна. Напротив, я полагаю, что она восхитительно оригинальна. Более того, она подала мне идею. В чем заключается эта идея, я пока не стану говорить, но если «Человек, Смотрящий через собственные очки» сообщит мне свои имя и адрес, то я буду рад сообщить ему несколько раньше, нежели остальному миру, какие плоды дал этот росток. Я почувствовал в нем родственную душу и, пользуясь возможностью, хочу открыто заявить, что я весьма разочарован невнятным решением суда. Со всей очевидностью можно сказать: это было убийство. Открытый вердикт выявляет тенденцию к ослаблению рвения Скотленд-Ярда в своей работе. Я надеюсь, что меня не обвинят в нескромности или критиканстве, если я скажу, что у его сыскного отдела в последнее время было слишком много громких провалов. Сейчас Скотленд-Ярд уже не тот, каким был прежде. Преступники становятся дерзкими; они больше не знают своего места, если можно так выразиться. Они бросают нам вызов вместо того, чтобы прятаться в своих норах. Повторюсь, я делаю это замечание исключительно в интересах закона и порядка. Я ни на минуту не могу поверить в то, что Артур Констант покончил с собой. Если Скотленд-Ярд удовлетворен таким объяснением и, перевернувшись на другой бок, собирается продолжить спать, тогда, сэр, одно из самых грязных и ужасных преступлений века навсегда останется безнаказанным. Мое знакомство с несчастной жертвой состоялось совсем недавно. Тем не менее, я знал его достаточно хорошо, чтобы быть уверенным (надеюсь, я достаточно повидал на своем веку, чтобы судить), что он был человеком, совершенно не способным на насилие, будь то направленное на самого себя или на кого-либо еще. Да он и мухи не обидит, как говорится. У этого изнеженного человека не хватило бы духу наложить на себя руки. Он был достаточно уважаемым человеком, и я горжусь тем, что он считал меня своим другом. Я едва ли нахожусь в том возрасте, когда мог бы желать вернуться в строй,— однако, сэр, я не буду знать покоя, пока виновник этого грязного преступления не будет найден. Я уже связался с семьей погибшего, и они, как я могу заявить, полностью доверяют мне. С моей помощью они надеются очистить имя своего несчастного родственника от косвенного обвинения в суициде. Я буду рад, если все те, кто разделяет мое недоверие к официальному расследованию и имеет при этом какой-либо ключ к разгадке этой страшной тайны либо какое-нибудь правдоподобное предположение, в общем, если любой человек, «смотрящий через собственные очки», свяжется со мной. Если бы у меня спросили, какого рода ключи могут быть наиболее полезны, я бы ответил, что в первую очередь ценными являются сведения, позволяющие собрать воедино полную картину жизни и разнообразной деятельности этого человека в Ист Энде. Он так или иначе пересекался с большим количеством людей; правда ли, что у него не было никаких врагов? Ведь даже действуя из лучших побуждений, человек может ранить или обидеть; его вмешательство может стать причиной негодования; быть может, тут замешана и ревность. Молодой человек вроде покойного мистера Константа может быть весьма добродетельным, но не столь проницательным. На чьи мозоли он мог случайно наступить? Чем больше мы узнаем о последних месяцах его жизни, тем скорее мы узнаем о том, как он умер. Заранее благодарю вас за публикацию этого письма на страницах вашей газеты и остаюсь вашим покорным слугой,

P.S. Пока я писал эти строки, благодаря любезности мисс Брент в моих руках оказалось весьма ценное письмо — вероятно, это последнее письмо, написанное несчастным джентльменом. Оно датировано понедельником, третьим декабря, то есть как раз накануне убийства. Письмо было адресовано ей во Флоренцию, и после небольшой задержки снова было переслано в Лондон, куда поспешно выехала мисс Брент, узнав о печальном известии. Письмо, в общем, написано довольно бодро, и в нем покойный подробно описывает свои планы. Конечно, некоторые части письма не предназначены для внимания широкой общественности, но не может быть никакого вреда в публикации следующего важного фрагмента:

Сэр, хотел бы я знать, был ли кто-нибудь кроме меня удивлен невероятно дурным стилем письма мистера Гродмана в вашем прошлом выпуске? То, что он, бывший служащий сыскного отдела, теперь публично оскорбляет и унижает полицию, можно со снисхождением объяснить лишь тем предположением, что с возрастом ему стало недоставать рассудительности. Что касается того письма, которое он цитирует, то, интересно, было ли у близких покойного право передавать ему какие-либо личные документы? Без сомнения, похвально, что он стремится отомстить за человека, которого он несколько с долей снобизма называет своим другом. Однако, учитывая содержание его письма, не уместней ли было бы опубликовать его под заголовком «Тайна Биг Боу откладывается»? Прилагаю свою визитку и остаюсь вашим покорным слугой,

Джордж Гродман раздраженно прочитал это письмо и, скомкав газету, презрительно пробормотал: «Эдвард Вимп».