Из безопасного коридора Эйгенграу наблюдал через перископ, как Красная Рука лоботомировал и убивал его людей, одного за другим. Маленький дьявол смеялся, расправляясь с ними с акробатической грацией, которая противоречила неуклюжему облику. Он перепрыгнул через первого рядового, который атаковал его, и приземлился на плечи следующего, запаниковавшего от неожиданности. Палач присел на корточки у его головы, как гончар у колеса, и ткнул в глаз шилом. Человек страшно взвизгнул, а Красная Рука принялся вертеть в глазнице своим оружием. Затем он спрыгнул со спины солдата, и тот без чувств рухнул на пол.

Хотя мостик был заполнен людьми с обнаженными мечами, лишь немногие оказались достаточно быстры, чтобы вступить в противоборство и уж тем более по-настоящему ранить Красную Руку. Безумный убийца уклонился от рапиры, прижался животом к животу противника и ударил новобранца в ухо стилетом. Этот короткий, едва заметный удар сразу же прикончил рядового.

Красивый унтер-офицер, который отличился перед дамами Пелфии как искусный фехтовальщик и агрессивный дуэлянт, с такой силой ударил Красную Руку в спину, что половина клинка вышла из груди сумасшедшего, где и застряла. Вместо того чтобы утихомирить Красную Руку, рана лишь подстегнула его. Красивый мечник потерял хватку на рукояти, когда палач повернулся к нему лицом, а затем лишился жизни, когда убийца обнял его, пронзив сердце острием его же оружия.

Увидев человека с лягушачьим брюхом, прыгающего с мечом в груди, остатки отряда генерала окончательно потеряли самообладание. Их слабеющему мужеству нисколько не помогали вопли Красной Руки:

– Не бойтесь темноты, друзья, ибо она полна звезд!

Вместо того чтобы согласованным образом давить на демона, люди Эйгенграу мешали друг другу, пытаясь уйти от него. Красная Рука воспользовался их замешательством с жестоким проворством: он пронзил горло одному и висок – еще двум. Забыв о приказе генерала, люди выхватили пистолеты. Но попытки выстрелить в подпрыгивающую, хохочущую мишень заканчивались либо беспорядочной пальбой и беспомощным звоном рикошета, либо непреднамеренной казнью собратьев по оружию.

Эйгенграу повидал достаточно сражений, чтобы распознать разгром. Единственным, что его медлительность могла привнести в эту битву, был еще один труп.

Он решил перегруппироваться. Он соберет остальных своих людей, вытащит Красную Руку в коридор и напичкает его всеми шариками и свинцовыми пулями, которые у них есть.

А если это не сработает, он призовет наследного принца, чтобы тот выстрелил из пушек «Арарата» по оболочке корабля. И пусть гравитация возьмет и судно, и дьявола в свои нечестивые объятия.

Байрон сидел на корточках в машинном отделении, заткнув уши пальцами. Орудийная палуба звенела от выстрелов, топота Фердинанда и ужасных криков. Более удачливых солдат убило рикошетами и беспорядочными выстрелами паникующих товарищей. Те, кому не повезло, попали под колоссальные ступни Фердинанда, когда он метался туда-сюда по палубе, или же их подбирали и сжимали в бескостное желе его мощные паровые руки.

Байрон не мог смотреть на это долго.

Оленю было стыдно – за тот абсолютный недостаток мужества, который пробудила в нем чрезвычайная ситуация. В прошлом он не раз задавался вопросом, окажется ли героем или трусом, если ему представится возможность себя проявить. Естественно, он льстил своему самолюбию, воображая, что если его когда-нибудь призовут к действию, то его охватит такой дух доблести и самообладания, что враги задрожат перед ним. По крайней мере, он думал, что не убежит и не спрячется в чулане при первых признаках опасности. Однако инстинкт бегства оказался непобедимым.

Но когда Байрон съежился, забившись спиной в угол, в нем начал расти новый страх. Он стал таким огромным, что затмил даже смертельный ужас. Потому что было кое-что хуже смерти: дожить до мрачного будущего. Неужели он действительно хочет выжить, если Эдит погибнет? Неужели он хочет быть последним человеком, оставшимся в живых? Неужели он хочет, чтобы его взяли в плен, допросили, пытали или, что еще хуже, выставили на всеобщее обозрение, публично выпороли и всю оставшуюся жизнь рассматривали как любопытное чудище? Разве быстрая смерть в битве за друзей не предпочтительнее долгой жизни, полной страданий и унижений?

Он вытащил пальцы из ушей. Грохот выстрелов и гул поршней Фердинанда сотрясали его до нутра. Он приоткрыл пистолет, ухватил край стреляной гильзы и заменил ее новым патроном, извлеченным из кармана жилета. Встал, держа пистолет в далеко отведенной руке, как будто пойманную за хвост гадюку, и сосчитал до трех.

Когда Байрон вышел в открытую дверь машинного отделения, готовый сражаться не на жизнь, а на смерть, его встретила внезапная тишина.

Швейцар Сфинкса с лицом-циферблатом стоял в центре палубы среди разбросанных трупов двух дюжин мужчин. Некоторые мертвецы лежали поверх богато украшенных пушек там, куда их бросил Фердинанд. Темная кровь залила потолок, забрызгала стены и струилась под ногами. Это была совершеннейшая бойня; вонь запекшейся крови, внутренностей и дыма вызывала тошноту.

Громадный Фердинанд пытался поставить на ноги солдата. Шея мужчины была сломана, но черный железный локомотив все равно попытался поставить его вертикально. Лодыжки трупа подвернулись, и солдат упал, как только Фердинанд отпустил его. Простодушный швейцар, казалось, сожалел о содеянном, а точнее, не вполне понимал, что произошло. Байрон задумался, как объяснить смерть существу с душой, как у музыкальной шкатулки.

Бледный свет похожего на часы лица Фердинанда потускнел, когда он открыл ящик в груди и вытащил музыкальный цилиндр из люльки. Он положил его в другой ящик и заменил новым барабаном. Жалобная песня, которая зазвучала из его груди, напомнила Байрону завывание рожка на похоронах.

Байрон и Фердинанд одновременно услышали топот сапог. Скорбящий движитель развернулся, его пустое лицо ярко вспыхнуло.

С другого конца средней палубы навстречу ему шагал генерал Эйгенграу, держа наготове пушку на бедре, его плащ развевался веером. Звук выстрела оказался таким громким, что у Байрона отчаянно забилось сердце.

Фердинанд снова повернулся, демонстрируя Байрону черную дыру посреди разбитого лица. Музыка прекратилась. Великан потянулся, чтобы дотронуться до раны, и оставшееся матовое стекло рассыпалось звонким дождем. Внутри темного машинного нутра Байрон увидел голову и плечи собаки, подвешенные в матрице из черных труб и резиновых кабелей. Из серой морды пса хлынула кровь. Веки его темных глаз задрожали от смертельной усталости. Фердинанд упал лицом вперед и рухнул на палубу с такой силой, что сотрясение едва не сбило Байрона с ног.

Но олень не упал. У него голова шла кругом от только что увиденного, но эмоции сосредоточились на цели быстрее, чем мысли.

Байрон бросился на генерала, блея от ярости. Он поднял пистолет и выстрелил. И на этот раз не промахнулся.

Эйгенграу отступил на орудийную палубу, чтобы собрать своих людей, но обнаружил их лежащими у ног некоего паровоза с руками и ногами. В тот же миг он почувствовал, что с него довольно этого ужасного корабля и чудовищной команды.

Поэтому генерал выстрелил монстру в середину лица, похожего на тарелку. Он ожидал, что рана не окажет воздействия, но, наблюдая за падением локомотива, воспрянул духом: чудовищ Сфинкса все-таки можно убить. И их немного, что обнадеживало. Однако когда он начал подсчитывать, насколько большое подкрепление понадобится, чтобы справиться с Красной Рукой, однорогий зверь, прятавшийся за заводным голиафом, бросился на него с револьвером в руке, крича, как козел.

Не успел Эйгенграу подумать о том, чтобы защищаться, как прогремел выстрел, пуля прошла сквозь его плечо и вырвалась из спины. От удара его развернуло. Пистолет вылетел из руки и заскользил по полу. Он привалился к груди безликого канонира, который даже не попытался его поймать. Никогда прежде в него не стреляли, и Эйгенграу с удивлением обнаружил, насколько это больно. Не было похоже на ожог от угля или порез на пальце; ощущение не сосредотачивалось в одном месте. Он чувствовал боль в каждой конечности; в пальцах ног и мочках ушей. Он хотел уползти от боли, но не мог, потому что она ползла следом. На самом деле чем больше он шевелился, тем туже стягивался внутри узел агонии. Но Эйгенграу должен был двигаться. Он должен был выбраться отсюда.

Генерал ощупью двинулся вдоль линии орудий, опираясь на них, чтобы не упасть, и попятился туда, откуда пришел. Рискнув оглянуться, он увидел рогатую мерзость, которая устремилась следом. Эйгенграу испугался, что она собирается забодать его рогом и довершить начатое.

Ужас ускорил его, несмотря на растущую потерю крови. Он спустился по лестнице и пробежал мимо кают на нижней палубе за несколько ударов сердца, которое билось отчаянно быстро. Он ожидал, что в любую минуту на него набросится новый людоед. Но этого не случилось. Затем генерал почувствовал запах свежего воздуха, более сладкий, чем любые духи, и понял, что вот-вот спасется.

Он ухватился за края открытого люка и наклонился в темноту. Холодный ветер хлестал его по щекам, и он наслаждался приливом эйфории.

И все же генерал не посмел пройти над пропастью на подгибающихся ногах. Он опустился на четвереньки и пополз по дрожащему трапу, с плащом, запутавшимся вокруг шеи. Благополучно вернувшись на крепкий пелфийский пирс, он встал и замахал руками высоко над головой. Не обращая внимания на резкую боль в груди, он подал сигнал Пипину на борту «Арарата» открыть огонь.

Он побежал к пальмам и «оловянным солдатикам», которые окружали городские ворота. Он не чувствовал пальцев ног, дыхание сбивалось, но мысль о надвигающемся шквале гнала его прочь. Не успев добраться до сторожки в конце пирса, он крикнул, подзывая двух сонных сторожей:

– Вы двое! Человека к «оловянным»! Включить сигнал тре…

Его слова заглушил грохот выстрелов. Он повернулся и увидел дугу из трех пылающих копий, которые сиганули с крепостных валов «Арарата», проплыли над половиной порта и пронзили оболочку «Авангарда».

От вспыхнувшего следом огненного шара тени трех мужчин вытянулись в длинные черные хвосты. Они вздрогнули от жара, когда горящий газ превратил шелка в пепел. Стальной корабль, острый и гладкий, как поручень саней, канул вниз мимо порта, утаскивая за собой дым и пламя.

Последовавшая тишина была сюрреалистичной, словно в затихшем выжженном лесу.

Эйгенграу потребовалось совсем немного времени, чтобы вновь обрести бесстрастное самообладание. Он нашел в себе силы выпрямить спину и прочистил горло, прижав ко рту кулак. Он отодвинул край плаща от раны и без особой спешки сказал ночным сторожам:

– Ну ладно, пусть один из вас добудет мне доктора, а другой – выпивку. Это была долгая ночь, и у меня ужасно пересохло в горле.

Эдит вышла из разгромленной каюты, где лежала с непокрытой головой полуразобранная Хейст, и столкнулась с Байроном. У оленя был дикий взгляд. От рога остался лишь раздробленный обрубок рога – Эдит изумилась столь жестокой травме. Байрон сказал, что Фердинанд мертв, как и большая часть абордажной команды, и что он подстрелил Эйгенграу, который убежал, хотя, возможно, она все еще сможет догнать генерала, если поторопится. Слова сами собой полились из него. Казалось, он был в большом потрясении. Эдит схватила его за плечи:

– Забудь об Эйгенграу, Байрон. Мы должны убедиться, что не потеряли мостик. Ну же!

Она быстро повела его вверх по кормовой лестнице. Поднявшись на последнюю ступеньку, они увидели первые признаки происшедшей битвы. Один солдат генерала опустился на колени, прижавшись щекой к деревянной обшивке. Из уголка его глаза сочилась кровь, но в остальном он казался невредимым. Он тихо стонал. Он казался не совсем живым и еще не мертвым. Капитан Уинтерс изумилась, как Охряник смог нанести такой очевидный ущерб, оставив так мало доказательств насилия. Хотя, возможно, она должна быть ему благодарна. Конечно, это лучше, чем обезглавливать людей вручную, что он когда-то и делал.

А потом она увидела мостик.

Повсюду валялись тела. Большинство солдат были несомненно мертвы, их униформа напоминала черные острова в озерах крови. Но некоторых, похоже, постигла та же участь, что и новобранца в коридоре. Они были бесчувственны, как жалкие пьяницы, и проливали алые слезы.

Красная Рука стоял среди них, в окровавленной нижней рубашке, с мечом в груди. Он все вертелся и крутился, пытаясь дотянуться до рукояти, торчащей из спины. Среди своего кружения он заметил их в дверях и улыбнулся.

– Здравствуйте, капитан! Я чувствую себя как собака, пытающаяся поймать собственный хвост! – Он засмеялся, как будто это была салонная игра.

– Стой спокойно, – резко сказала Эдит.

Охряник подчинился, и она, схватившись за рукоятку, вытащила клинок.

Он слегка споткнулся, хихикая от облегчения и почесываясь.

– Ах, так намного лучше. Я не мог сесть!

Он вернулся на свой пост и с довольным вздохом плюхнулся в кресло пилота. Казалось, он не замечал или, по крайней мере, был безразличен к окружавшей его смерти.

– У меня хорошие новости. Я нашел виновника назойливой тревоги. Корабельные левитаторы полностью зарядились.

– Корабельные – что? – спросила Эдит.

Но прежде чем он успел ответить, Байрон крикнул:

– Эдит!

Она оглянулась и увидела, что он указывает на позолоченную раму магновизора. Пылающие ракеты «Арарата» уже мчались на них.

Они все знали, что это значит, знали, что нет времени что-либо предпринять, чтобы остановить это или спастись самим.

Пылающие копья исчезли из поля зрения. Они услышали глухой удар, когда их шелковая оболочка взорвалась, и почувствовали тепло пламени даже сквозь стальную защиту корабля. Затем окружающие их тела воспарили. На одно тошнотворное мгновение Эдит показалось, что они все поднимаются, а она падает вниз. Рамы магновизора вспыхнули в беспорядке непонятных очертаний. Она почувствовала спуск кожей, но без четкого обзора горизонта или земли, по которой можно было бы ориентироваться, ощущение падения быстро превратилось в ощущение невесомости. Это было странное чувство, не похожее ни на плавание, ни на полет. Все равно что застрять в меду. Эдит могла бы назвать его безмятежным, если бы не все эти парящие трупы и уверенность, что она вот-вот присоединится к ним.

Она огляделась в поисках Байрона и увидела, что он крутится в воздухе в нескольких футах от пола. Он замахал ногами, пытаясь подтянуться к опущенной колонне перископа, но почти не продвинулся вперед. Хотя что изменила бы успешная попытка? Наличие опоры не повлияет на финал этой поездки. Охряник все еще сидел на своем месте. Он зацепился ногами за неподвижное основание. Его руки пробежали по клавишам управления, делая тонкую настройку множества параметров. На Эдит налетел мертвый солдат. Она с отвращением оттолкнула его и против воли скользнула к лестнице; она ухватилась за ступеньку, как только та оказалась достаточно близко. Тот факт, что она за что-то держалась, в итоге не будет иметь никакого значения, но капитан Уинтерс все же почувствовала себя лучше.

– Подождите, капитан. Я собираюсь кое-что попробовать, – сказал Охряник, взявшись за двухлопастный дроссель и мягко толкнув его вперед.

Эдит почувствовала, что ее вес возвращается, и крепче ухватилась за перекладину. Плавающие мертвецы снова шлепнулись на пол, как мокрые тряпки. Байрон взвизгнул, пытаясь ухватиться за колонну перископа, и тут быстро скользнул вниз по всей ее длине. Он с глухим стуком приземлился на спину.

Эдит не сразу поверила, что они не мертвы. Хотя падение, казалось, длилось целую вечность, оно заняло едва ли восемь секунд. Она была уверена, что еще мгновение-другое, и Байрону приземление стоило бы не только шишки. И им всем – тоже.

Спрыгнув с трапа, она спросила пилота, как он умудрился спасти их.

Охряник, ухватившись за рычаги управления кораблем, изучал внезапную активность всех датчиков перед собой.

– Ах! – сказал он. – Ну, я активировал левитатор.

– Ты все время повторяешь это, как будто я знаю, что это такое. Что такое левитатор? – Эдит перешагнула через тела, пробираясь к пульту пилота.

– Средство для противодействия гравитации! – весело сказал он. – Что-то вроде воздушного шара в бутылке или облака в кулаке.

– Хочешь сказать, что корабль может летать без оболочки? Без водорода?

– Конечно может, капитан. И я с удовольствием объясню вам эту технологию так подробно, как вы захотите. Или…

Эдит склонилась над его плечом, открыв рот, ее взгляд скользнул по рядам циферблатов, по дрожащим стрелкам и мигающим огонькам.

– Или что?

– Или я могу отвести нас обратно в порт и дать вам шанс открыть ответный огонь.

Байрон с трудом поднялся на ноги:

– Они все были в курсе этого решения, капитан. Эйгенграу, Пипин, Леонид. Я слышал, как они это планировали. Это был преднамеренный акт войны.

– Это же военное преступление, не так ли, капитан? Подобным образом запустить копья в корабельную оболочку? – поинтересовался Охряник.

В раме перед ней был виден фасад Башни. Даже в тусклом лунном свете она все еще узнавала безыскусные каменные блоки, крошащийся раствор и подвешенные снаружи курятники. Корабль опустился до Салона. Они были достаточно близко, и она разглядела, что не все клетки пусты. Она вспомнила Сенлина – как они сидели на ее юбках, словно деля одеяло на пикнике, и говорили о жизни, как будто понимали суть произошедшего.

Эдит не могла сказать, находятся ли в курятниках трупы или живые узники, все еще ожидающие, что им скажет какой-нибудь простофиля-актер, покалечат их или отпустят.

Что ж, она охотно сыграет для разнообразия роль судьи.

– Ладно, джентльмены, давайте покажем этим Пеллам, что могут сделать с портом шестьдесят четыре пушки и отсутствие снисхождения.

Увидев тучного принца, неуклюже спускающегося по трапу «Арарата», Эйгенграу сразу понял, что Пипин пришел позлорадствовать. Во время подготовки к абордажу флагманского корабля Сфинкса генерал раз или два настаивал, что им не придется сбивать судно. Нет никакой необходимости ставить такую черную метку в истории порта. До этого не дойдет. С отрядом умелых людей и преимуществом внезапности он без труда вытащит эту устрицу из раковины.

Конечно, говоря так, он ожидал, что столкнется с человеческими войсками или блюстителями в худшем случае, а не с бессмертными дьяволами и железной громадой. Он даже мельком не видел капитана Уинтерс. Возможно, она все это время сидела в своей каюте и потягивала бренди. Значит, она получила по заслугам.

Пипин запыхался, когда пробежал по пирсу, обогнул главный причал и направился к караулке, где его ждал Эйгенграу. Как только кронпринц увидел, что генерал пьет что-то крепкое, он потребовал собственную порцию. У стражников не нашлось другого стакана для члена королевской фамилии, и ему пришлось довольствоваться их помятой фляжкой. Пипин ухмыльнулся генералу, высасывая алкоголь, как голодный теленок. Когда он остановился, чтобы перевести дух, фляжка почти опустела, а его подбородок блестел от влаги.

– «Вы нам не понадобитесь», – говорил он. «У меня все под контролем», – говорил он. – И без того широкое лицо кронпринца расплылось в улыбке. – Хорошо, что я тебя не слушаю, Эйгенграу.

– Очевидно, ваше высочество, я отныне и навек буду благодарен вам за своевременное вмешательство, – с шутовской интонацией ответил генерал. Несмотря на рану, он сделал короткий поклон. Врач все еще не приехал, но бренди тем временем неплохо справлялся с ролью медсестры. – Жаль только, что я не смог спасти корабль.

– Да. С удовольствием буду тыкать тебя в это носом еще долгие годы. Ты же знаешь, что на борту была старушка Золотые Часы, – сказал Пипин, встряхивая фляжку и прислушиваясь к плеску последнего глотка.

– В самом деле? – Эйгенграу изогнул бровь.

– Мой дозорный видел, как она приехала с той женщиной, Уинтерс, пару часов назад. На самом деле это к лучшему. Нельзя объявлять войну хозяину и дружить с его собакой. – Принц допил остатки бренди. – Все равно она мне никогда не нравилась. Слишком высокого мнения о себе. Знаешь, однажды она чуть не сломала мне руку за то, что я погладил ее нагрудник. Как будто она могла что-то почувствовать. Но я слышал, что она не была золотой до кончиков пальцев ног, если понимаешь, о чем речь. – Принц подмигнул генералу, который, казалось, ничуть не удивился. – Мне бы очень хотелось поглядеть на…

Из-за горизонта порта поднялся «Авангард», и веселье кронпринца испарилось. Корабль, казалось, плыл на подушке из красного света. Воздух под корпусом пенился и вспыхивал, как закат на бурном море. Он гудел так, что люди порта почувствовали его всем нутром.

Не нуждаясь ни в оболочке, ни в помощи ветра, военный корабль Сфинкса, напоминающий топор, скользил по воздуху. Это была птица без крыльев, копье без веса. Корабль занял позицию над вторым пирсом между портовыми орудиями и черным тортом «Арарата» – и, прежде чем кто-либо успел поднять артиллеристов по тревоге, произвел первый залп.

Шестьдесят четыре пушки рявкнули как одна, вспышки стволов осветили ночь. Зубчатые крепостные валы «Арарата» разлетелись в щепки, сломанные зубцы корабельной защиты разорвали людей, укрывшихся за ними. Главный люк, прочный, как городские ворота, треснул пополам. Сила ударов раскачивала «Арарат» на причальных канатах. Хотя ни один выстрел не попал в оболочку, такелаж одного из трех огромных воздушных шаров начал терять якоря, когда пролет пушечного ядра сорвал железные скобы. Могучий военный корабль дал крен. Его корпус отошел от края пирса, затем вернулся, с треском ударившись о толстые балки дока, как ядро для разрушения зданий.

Затем «Авангард» дал второй залп. Каюты внутри «Арарата» были распахнуты настежь и открыты ветру. Корабль накренился, как кувшин, и излил содержимое: койки, бочонки, сапоги, винтовки, карты и людей. Расположенная в его недрах печь оторвалась от креплений, рассыпав угли, которые угодили на бочки с черным порохом в кубрике. Взрыв прогремел как грохот обвала; некогда грозные бимсы и стрингеры «Арарата» превратились в шлак. Наверху титанические оболочки обернулись пламенеющей троицей. Огненный шар лизнул стабилизаторы «Авангарда», которые сверкали от света, как лезвие в кузнице. Невезучие баржи, пришвартованные в порту, не избежали дождя пылающих обломков. Их оболочки вспыхивали, как пироксилин, а корпуса падали, словно камни.

Когда дым рассеялся, почти треть порта исчезла. И хотя в последующие дни об этом сообщали по-другому, «Арарат» ни разу не выстрелил.

В то время как орудия правого борта «Авангарда» превращали «Арарат» в облако, орудия левого борта атаковали «оловянных солдатиков». У турелей не было ни единого шанса, хотя одна или две успели выстрелить в ответ. Их двадцатифунтовые ядра звякнули о стальной корпус военного корабля, не повредив его. Орудиям «Авангарда» повезло больше. От их выстрелов бронированные турели падали на спины. Караульные будки рушились так же легко, как шалаши из салфеток. Пальмы рассыпались на щепки и листья, оставляя после себя голые вазоны с землей. Широкие царственные ступени, ведущие к уделу, испещряли воронки и падающие обломки. То, что не горело, было погребено в золе.

Эйгенграу бросился бежать, едва увидел «Авангард». Кронпринц был слишком медлителен, чтобы распознать дьявольскую природу корабля. Но он не побывал на борту проклятой штуковины, не видел ее проклятых чудес. Эйгенграу же видел. И потому, когда «Авангард» снова всплыл, как погруженная в воду пробка, он не стал стоять, разинув рот, и ждать объяснений. Он убежал.

Краем глаза Эйгенграу заметил, как наследный принц споткнулся и упал при первой же попытке отступить. Пирс, где шлепнулся Пипин, через секунду изрубил минометный огонь, что почти не оставляло сомнений в судьбе этого человека. «Скатертью дорога», – подумал Эйгенграу. Он достиг городских ступеней как раз в тот миг, когда они начали взрываться вокруг него. Осколки мрамора осыпали щеки и шею генерала, когда он поднимался. Он проскочил через кованые железные ворота, звенящие от разрушительных залпов, и оказался в железнодорожном туннеле.

Как бы не оглохнуть! Позади грохотали выстрелы, словно кто-то весело открывал бутылки шампанского. Воздух в туннеле был чище, и все же генерал осознал, что все еще не может отдышаться. Сказывалась потеря крови. У него закружилась голова, ноги подкашивались и заплетались. Бренди, по-видимому, был ошибкой.

В вестибюле рядом с пустыми путями никого не было, кроме бредущей гувернантки, которая, казалось, держала на руках ребенка. Зрение Эйгенграу тоже ослабевало, потому что женщина выглядела растянутой и слишком большой. Приблизившись, он крикнул, что здесь небезопасно, что город подвергся нападению. Даже в собственных ушах его голос звучал как последний залп эха. Только подойдя немного ближе, он понял, что она действительно огромна.

И тут он узнал ее. Она прибыла на борту «Авангарда».

Передумав с ней связываться, Эйгенграу свернул с дороги, намереваясь спуститься на уровень рельсов. Он не ожидал, что его лягнут сзади. Ботинок ударил в основание позвоночника. Сила удара удивила его самого. Он неуклюже упал на колени, рана в плече заболела еще сильнее. Не успев подняться, генерал увидел, что она спрыгнула следом, все еще прижимая ребенка к груди. Ее лицо напомнило горгулью – такое же яростное и безумное. Но рассмотреть ее он не успел – она пнула его под подбородок. Удар поднял генерала в воздух и швырнул на спину. Новая боль вспыхнула, когда он понял, что приземлился шеей на холодный железный рельс.

Образ каблука, несущегося на Эйгенграу, немного затуманило расплывчатое зрение и отрицание в душе. Несомненно, человек с его послужным списком и положением заслуживал менее позорного конца. Даже грязному ходу воздали должное посредством публичной казни! Быть забитым до смерти нянькой – оскорбление самой его человеческой сути!

По крайней мере, это оказалось последнее оскорбление, которое генералу пришлось стерпеть.

На забрызганном кровью мостике «Авангарда» Эдит и ее команда наблюдали, как несколько оставшихся в живых портовых охранников бросились вверх по ступеням удела. Их бегство освещали маленькие пожары, вспыхнувшие на некогда безупречной пристани. Эдит раздумывала, не разгромить ли остатки порта Добродетель – она предпочла бы соскрести его с фасада Башни так, чтобы не осталось и бугорка, – когда Байрон заметил, что кто-то пробивается сквозь удаляющийся поток беглецов. Он сразу же узнал ее и крикнул, чтобы прекратили огонь.

Ирен спешила вниз по ступенькам. Она держала в руках сверток. При виде ее спеленатого груза Эдит содрогнулась от ужаса. Приказав Охрянику подвести корабль достаточно низко, чтобы добраться до разрушенных остатков причала, она и Байрон бросились к главному люку. Едва они открыли его, как Ирен вскочила на борт. Эдит никогда раньше не видела, чтобы амазонка выглядела испуганной, а ведь они повидали кое-какие ужасные вещи. Выражение ее лица подтверждало худшие опасения.

Ирен отнесла Волету в ближайшую каюту и осторожно положила на кровать. Плащ, в котором она несла девушку, обзавелся кровавым ореолом. Байрон всхлипнул, увидев ее, увидев рану под подбородком, пурпурные губы, землистую кожу. Эдит была уверена, что Волета мертва.

И все же Ирен настаивала, что это не так, потому что она все еще дышала. Или дышала еще минуту назад. Она не умерла, но кто-то должен был что-то сделать, и сделать немедленно!

– Я позову врача. Под дулом пистолета, если понадобится, – ответила Эдит. Она уже собиралась выйти из каюты, когда увидела в дверном проеме Охряника.

В руке у него был кожаный саквояж, а на лице сияла улыбка.

– Можно мне взглянуть на нее?

– А что ты делаешь вне мостика? – спросила Эдит.

– Я принес аптечку. У меня была возможность узнать кое-что о человеческой физиологии, пока я приходил в себя в хрустальной камере Сфинкса. Я знаю, что мы оба умеем стрелять из пушек, капитан, но что вы знаете о жизненно важных показаниях?

Эдит сердито посмотрела на него. Он был похож на упыря в окровавленном жилете. Он не ошибался, но она также не верила, что в его теле есть хоть одна косточка, способная сопереживать. Его внезапный интерес к Волете действовал на нервы.

Но бывший палач не ошибся. Здесь капитан ничего не могла сделать, а мостик не мог обойтись без присмотра. Эдит посмотрела на Ирен, и вид амазонки немного успокоил ее. Не было более надежных рук, которым можно было поручить Волету. Если бы Охряник захотел причинить вред медвежонку, ему пришлось бы сначала пройти мимо матери-медведицы. Эдит не сомневалась, что Ирен будет защищать ее до конца.

И все же она ненавидела свое решение, даже принимая его. Стоя в дверях, Эдит сказала:

– Спаси ее, если сможешь, пилот. Это приказ.

– Да, сэр! – воскликнул Охряник и весело отдал честь.

Ирен чувствовала себя так, словно потратила лишь искру своего гнева на голову того высокого мужчины. В душе ее полыхало куда более сильное пламя. Вспышка жестокости на железнодорожных путях не столько успокоила ее гнев, сколько подтвердила факт: если Волета умрет, Ирен будет горевать и превратится в убийцу-мстителя, подобного которому Башня никогда не видела.

Но, конечно же, Волета не умрет. Она не может. Она должна жить.

Бросив саквояж на стул рядом с кроватью, Охряник открыл его и достал стетоскоп. Он сунул кончики в уши, подул на диафрагму, проверяя прибор, и положил ее на узкую грудь Волеты. Ирен не дышала, пока он прислушивался. Он поднял запястье Волеты, держа его очень аккуратно. Ощупал шею, затем приподнял веки, чтобы рассмотреть глаза.

Завернул стетоскоп.

– Я бы предположил, что она умерла примерно десять минут назад. Может быть, пятнадцать.

Ирен схватила Охряника за руки и оторвала от пола. Она прижала его к своему лицу и попыталась заглянуть в самую глубину тупых, веселых глаз, в тот идиотский, одурманенный разум, какой еще сохранился.

– Ты был мертв. Сфинкс спас тебя. Ты можешь кое-что сделать. Я знаю, что можешь. Делай это, делай сейчас же, или я разорву тебя на такие куски, что даже Сфинкс не соберет тебя заново. – Она сильно встряхнула его, подтверждая свои слова.

– Подожди, ладно, подожди! – Глаза Охряника закатились от тряски, но улыбка все равно сияла. Прижавшись носом к носу Ирен, он сказал: – Я могу спасти ее. Если только ты меня отпустишь.

Как только Ирен отпустила его, он вернулся к своей сумке и достал толстый шприц и алый флакон Сфинкса.

– А зачем он тебе понадобился? – спросил Байрон.

– Назовем это лечением на крайний случай, – сказал Охряник.

Воткнув иглу через колпачок в светящуюся жидкость, он втянул среду в шприц.

– Я позову капитана, – сказал Байрон.

– Нет! – крикнула Ирен.

Сделав шаг по коридору, Байрон остановился и посмотрел на нее круглыми глазами. Она хмуро уставилась в пол, ища в древнем лабиринте ковра ответ, которого там не было. Она подумала о проклятии, которое Эдит однажды упомянула в присутствии Сфинкса: «проклятие непреднамеренных последствий». Затем она подумала о голове высокого мужчины, сминающейся под ее сапогом, о том, как хорошо она захрустела, и о том, как много в Башне голов.

– Ирен, подумай о том, что делаешь, – сказал олень.

Держа полный шприц вертикально, Охряник выпустил воздух, щелкнув по трубке ногтем.

– Знаешь, если бы я хотел ее убить, то немного опоздал с этим.

Они наблюдали, как Охряник делает укол. Ирен вздрогнула, когда игла пронзила шею Волеты, а затем замерла в состоянии угасающей надежды, поскольку ничего не произошло.

Ирен спросила у Красной Руки, нет ли у него еще каких-нибудь адских пузырьков. Он сказал, что есть, конечно. Он приготовился и сделал второй укол Волете, которая лежала на темном покрывале, как призрак.

– И сколько же инъекций ты сделаешь? – спросил Байрон, ломая руки.

– Столько же, сколько получил сам. Столько, сколько потребуется, – ответила Ирен.

После пятого укола они заметили, как изменился цвет лица Волеты. Мочки ушей слегка порозовели, а пурпур вокруг рта посветлел. Впадины глаз, которые, казалось, превратились в глубокие ямы, снова слегка припухли.

Затем она перевела дыхание. Ее спина согнулась, а грудь приподнялась оттого, что в ней снова зародилась жизнь. Ирен оттолкнула Охряника. Она обхватила ладонями лицо Волеты и крикнула девушке, чтобы проснулась. Открыла глаза. Вернулась к ней.

Волета продолжала дышать и покрывалась румянцем жизни, но она не проснулась. Она больше не пошевелилась.

Так началось бдение Ирен.