Все в Клубе, казалось, застыли – наступил миг смятения и неуверенности. Они не понимали значения имени, которое танцовщица бурлеска выплюнула как проклятие, и не могли разгадать по жуткой улыбке герцога, что он думает об этом откровении.

Увидев сразу же, что это единственная фора, которую он может получить, Сенлин бросился бежать.

На самом деле ему было открыто только одно направление. Члены Клуба, собравшиеся посмотреть на танцовщиц бурлеска, перекрыли лестницу и образовали нечто вроде туннеля, протянувшегося от бара к балюстраде, за которой простиралось открытое пространство и порхали птицы.

Схватив нож для резки овощей с разделочной доски Йоахима, Сенлин побежал к поручням. Танцовщицы в масках пронзительно завизжали, когда он с трудом протиснулся между ними. Музыканты бросились врассыпную, схватив инструменты. Он зажал нож в зубах, достал носовой платок и на ходу обернул им руку. Оказавшись у перил, где когда-то намеревался прикончить герцога – упущенная возможность, о которой теперь можно было лишь с горечью сожалеть, – он схватил гирлянду из шелковых цветов и потянул. Гирлянда, которую обычно привязывали к штырькам бечевкой, отошла ровно настолько, чтобы можно было просунуть под нее нож. Сенлин подрезал гирлянду и, взяв свободный конец веревки в руку, обернутую носовым платком, ступил на плоскую балюстраду.

Он обернулся и увидел, что члены Клуба наступают и герцог стоит перед устрашающей стеной из сюртуков и напомаженных волос. Вил выглядел очень довольным. Он раскинул руки, удерживая соратников от попыток схватить незваного гостя. Казалось, ему было любопытно посмотреть, действительно ли Сенлин спрыгнет с балкона.

Сенлин посмотрел на глиняный пол арены далеко внизу. От высоты у него закружилась голова, и от головокружения он выронил нож для чистки овощей. Лезвие блеснуло, кувыркаясь, и приземлилось в маленьком облачке красной пыли.

Решив, что осторожность – враг мужества, Сенлин перевел дух и шагнул с перил.

Он спускался рывками, по мере того как освобождались все новые отрезки бечевки, которая удерживала гирлянду. С каждым обрывом его бросало в сторону, вдоль изгиба балкона. Вскоре он уже не столько падал, сколько болтался в воздухе. Гирлянда становилась длиннее, а спуск по спирали ускорялся, и он все сильнее устремлялся к переполненным трибунам, увлекаемый центробежной силой. Затем его хватка ослабла, и он рухнул в толпу посетителей.

Вместо того чтобы самому травмироваться при падении, Сенлин причинил боль куче людей, и ни один не был благодарен за полученные ушибы и синяки. Его приземление вызвало всплеск пива и взрыв ругательств. Он перелез через распростертые тела бедолаг, которые смягчили его падение, и спрыгнул на свободное место в нижнем ряду.

Пока он переступал с одного пустого места на другое, спускаясь с трибун скачками и большими шагами, толпа начала забрасывать его мусором. Он прыгнул в главный проход у основания трибун и побежал к туннелю-выходу. Какой-то мужчина выплеснул ему на волосы полную кружку пива. Град из арахиса барабанил по спине, когда он нырял в туннель.

До сих пор, похоже, он опережал известие о своем разоблачении. Поэтому, когда охранники в туннеле накинулись на него за то, что он так безрассудно промчался через турникеты и всполошил очередь входящих посетителей, Сенлин дернул себя за мокрый лацкан, ткнул в них значком Клуба – и охранники сразу его отпустили.

Когда он вырвался из туннеля в просторный вестибюль, то с ужасом обнаружил, что тот набит до отказа. Он попытался проложить себе дорогу, но даже выставленный напоказ значок не помог расчистить путь. Услышав крики, он обернулся и увидел, что герцог ведет вниз по лестнице группу членов Клуба. Сенлин нырнул за колонну, надеясь, что его не заметили.

Он вытащил из кармана диктофон Сфинкса и дрожащими пальцами сорвал табачный лист. Включил аппарат и торопливо заговорил в него:

– Меня обнаружили. Мне, наверное, конец. Это не имеет значения. Ты должна вытащить Марию. Пусть герцог тебя не обманет. Он не тот, кем кажется. Скажи Марии, что я люблю ее. Скажи, что я сожалею, что снова подвел ее.

Он повернул голову мотылька, и из медной грудной клетки выросли ноги. Крылья, выкрашенные в тот же голубой цвет, что и небо Пелфии, развернулись и осторожно взмахнули. Сенлин поднял гонца в тот самый миг, когда крики его преследователей приблизились.

Мотылек оторвался от ладони, подпрыгнул вверх, сначала неуверенно, а потом отыскал нужный ритм. Сенлин наблюдал, как штуковина поднимается, а его уже схватили за руки, за шею и плечи, потянули вниз. Он сопротивлялся весу, не давал себя прижать, наблюдая за полетом мотылька.

Черная молния устремилась вниз и схватила мотылька в полете.

Сенлин наблюдал, как сорока возвращается в гнездо с зажатым в клюве посланцем Сфинкса. Птица оторвала раскрашенные крылья и бросила медное тело в гнездо, где оно звякнуло и покатилось по небольшой куче пуговиц и безделушек.

Он закричал от отчаяния. Сила множества рук вынудила его опуститься на колени. Он сопротивлялся, пытался выкарабкаться на свободу. Кто-то натянул ему на голову мешок.

В темноте он услышал, как Вильгельм сказал:

– Эфир! Вырубите его. Вырубите!

В голове Сенлина пронеслась одна-единственная мысль: Вильгельм обвинит в этом ее. Он глубоко вздохнул и прокричал сквозь мешковину:

– Она не хотела иметь со мной ничего общего! Она смеялась надо мной! Она отказалась…

Чья-то рука вцепилась в шею, как щипцы для орехов, голову оттянули назад, упираясь коленом в позвоночник. Сквозь ткань вокруг носа и рта просочился щекочущий ноздри, резкий запах. Из-за испарений темнота внутри мешка запузырилась от света. Свет наполнил его голову, потек к конечностям и вниз к кончикам пальцев, стирая все ощущения. Черные, как зрачки, звезды проплыли в поле зрения, растекаясь по белому космосу. Плавающие созвездия становились все больше и ближе, заглушая свет. Чем ближе подходили черные звезды, тем сильнее отдалялось все прочее, пока он не перестал видеть что-либо за пределами пустой, зияющей темноты.

Чувства возвращались по одному и постепенно, как гости, прибывающие на вечеринку. Сенлин, в точности как это бывает с беспокойными хозяевами, обнаружил, что его тревога никак не ускоряет их прибытие.

Сначала вернулся слух. Он различил мужской голос, хотя было трудно уследить за смыслом слов, затем – влажный плеск чего-то, капающего на камень, и отдаленный звук шагов. Чувствительность рук пришла следом. Сначала ему показалось, что из них выкачали всю силу, но потом он ощутил холодные края кандалов и понял, что запястья скованы вместе. Когда возвратилось зрение, он обнаружил, что Колизей исчез. Сенлин лежал на боку на голом каменном полу. Лужица отражала оранжевый свет фонаря, который, похоже, был единственным источником света в помещении. Кирпичные стены выглядели сглаженными от старости или струй воды. Все вокруг было мокрым. Запах напомнил ему колодец: холодный аромат мха и минералов.

Наконец Сенлин узнал голос Вильгельма, сел – неловко и мучительно – и увидел герцога, шагающего туда-сюда между двумя солдатами с обнаженными мечами в руках. В одной руке герцог держал пистолет, в другой – фонарь. Он размахивал светильником, декламируя драматичную речь, начало которой Сенлин не слышал.

– …лающие гончие и лихорадочная погоня, а трава и деревья хлещут меня так же сильно, как я хлещу свою лошадь. Затем тишина овладевает мною до глубины души, и мои руки тверды как камень, и мои глаза ясны, как родниковая вода, и вспышка дула подобна восходу солнца. И всегда одно и то же: прежде чем зверь покорится, он сначала должен брыкаться и пинаться не на жизнь, на смерть. Конечно, это не имеет никакого значения. Олени, бизоны, антилопы гну, лоси – я их всех обескровил, освежевал, выпотрошил. Превращение зверя в трофей не так уж сильно отличается.

– Не так уж сильно отличается от чего? – спросил Сенлин. Его пересохшее горло, казалось, набили соломой.

Герцог остановился и внимательно осмотрел лицо пленника в колеблющемся свете:

– От превращения человека в хода.

Вил опустился на колени, поставил фонарь и направил дуло пистолета на нос Сенлина с безразличием, которое не отразилось на его лице. Его глаза светились садистским восторгом. Он наслаждался каждой гранью этого момента.

– Я лишил тебя всех твоих сил, надежд и богатства. Я с тебя шкуру содрал. – Он помахал стволом, указывая вниз. Сенлин обнаружил, что раздет до пояса и на нем нет ничего, кроме грубой набедренной повязки. Ботинки тоже исчезли. – А теперь я собираюсь тебя выпотрошить. – Не отводя взгляда от Сенлина, герцог бросил через плечо: – Убирайтесь. Закройте двери. Я постучу, когда вы мне понадобитесь.

Солдаты отдали честь и закрыли за собой железный люк. Он захлопнулся с оглушительным лязгом, который долго отдавался эхом. Сенлин повернулся, озираясь, и понял: то, что он принял за комнату, на самом деле было коридором, чей конец таял во мраке.

Сенлин проверил пределы своих цепей и обнаружил, что кандалы прикреплены к полу. От грохота герцог ухмыльнулся:

– Я знал, что ты слишком стар для нее, но думал, что окажешься по крайней мере красив. Как тебе удалось заманить в ловушку такое существо, как она? Наверное, в этом и заключается преимущество холостяка в маленькой деревушке. Не так уж много конкурентов. Ты бы хорошо поступил, Том, если бы вернулся и выбрал кого-нибудь поближе к собственному уровню. Старую вдову или послушную свинью. – Герцог снова встал, качая головой и прищелкивая языком. – То, что ты здесь, может означать только одно: ты глупо, безнадежно, опасно влюблен в мою жену.

Он шагнул назад, скрестив руки на груди и держа пистолет наготове.

– Ты хоть представляешь, сколько людей хотели бы сейчас оказаться на моем месте? Будь я комиссаром Паундом, еще час назад отпилил бы тебе башку и сделал бы из нее ночной горшок. Весь прошлый год ты бегал и пинал ногами каждое осиное гнездо, до какого мог дотянуться. Держу пари, что если я продам тебя на аукционе твоим врагам, то смогу сколотить небольшое состояние.

– Мария тут ни при чем…

Двумя быстрыми шагами герцог подскочил к Сенлину и ударил его сапогом в подбородок. Удар отбросил пленника в сторону, где он снова обнаружил предел своих цепей.

– Не смей произносить ее имя.

Сенлин сплюнул кровь на твердый каменный пол, в ушах зазвенело. Он сердито посмотрел на герцога, но ничего не сказал.

– Я все еще должен тебя выпотрошить, не так ли? – сказал Вил, и в его голосе снова зазвучала знакомая ирония. – У тебя, кажется, сложилось впечатление, что я каким-то образом стал тюремщиком Марии или что она здесь не по своей воле. Но это совсем не так. Видишь ли, очень рано у нас с ней сложилось взаимопонимание, взаимовыгодное соглашение, которое дало обоим то, чего мы больше всего хотели. У меня есть талантливая, красивая, послушная жена, которую все любят и которая очень скоро родит мне достаточно сыновей и дочерей, чтобы основать династию. А она может оставить себе твое маленькое отродье.

Сенлин поперхнулся:

– Что?

– Ты не знал? – сказал герцог с наигранным удивлением. – Честно говоря, я тоже сначала не знал. Если бы я заподозрил, что она беременна, то вряд ли позволил бы себе испытывать к ней такие теплые чувства. Но сердце – это кошка, оно делает то, что ему нравится. – Вил погрозил кулаком в сторону округлого потолка коридора.

Сенлин не заметил этот задумчивый жест, слишком занятый воспоминаниями о последней ночи, которую провел с Марией в поезде, идущем в Башню. Никогда бы он не подумал, что столь нежное воспоминание может обернуться таким отчаянием.

– Она попала ко мне в самом постыдном и откровенно опасном положении для брошенной женщины. Заманчиво сказать, что это и погубило ее, но я думаю, что перспектива появления на свет этакого ярма заставила ее призадуматься. Стоит заметить, сначала она не горела желанием выходить за меня замуж, даже после того, как я привез ее сюда, показал дом, познакомил с друзьями и свободным образом жизни. Я думаю, она отказала мне из упрямства – ты же знаешь, какой своенравной она бывает, – а не из давних чувств к тебе. По правде говоря, я начинал немного разочаровываться в ней. Но потом твой маленький щенок объявил о себе, и перспектива того, что она останется без гроша и без друзей в Башне с младенцем, сделала мое предложение именно тем, чем оно и было: подарком.

Мария достаточно умна, она поняла, почему я не могу публично приветствовать незаконнорожденного ребенка и порченую женщину в своем доме, и поэтому согласилась скрыть беременность и спрятать ребенка, когда тот появится на свет. Я даже не могу выразить, сколько хлопот мне пришлось предпринять, чтобы эта твоя маленькая сучка не попала в газеты. Но я не лишен понимания иррациональных женских привязанностей и поэтому пообещал, что, как только она родит мне сына, мы притворимся, что обнаружили твоего ребенка брошенным на нашем пороге. И Мария станет «приемной» матерью для девочки, которую я буду считать своей. Ну почти.

Сенлин никогда в жизни не был в таком гневе. Но на фоне немедленного желания убить этого человека в нем вспыхнули гордость и любовь.

– А как ее зовут? – спросил он.

– Я расскажу тебе, но только потому, что знаю: это будет мучить тебя еще больше. Но сначала хочу подчеркнуть одну вещь, Том: если каким-то чудом ты избежишь Черной тропы и проберешься на свободу, если я или кто-нибудь из моих знакомых снова увидит твое лицо, я перережу ребенку горло.

– Как ее зовут?

– Оливет, – сказал Вил, поднимая руку к железной двери. – А теперь запомни: молчок. Если хочешь, чтобы они были в безопасности, будешь держать рот на замке.

Герцог постучал костяшками пальцев, и железная пластина завибрировала, по другую сторону сдвинулся тяжелый засов. Люк открылся, и солдаты вернулись с третьим человеком между ними. Лицо Тарру настолько обмякло, что могло сойти за посмертную маску. Сенлин попытался встретиться с ним взглядом, но бывший друг отвел глаза.

– Мы нашли это в твоем кармане, – сказал герцог, протягивая сложенную записку, которую они с Тарру передали друг другу. – Вот я и подумал, почему бы не послать тебя на Черную тропу вместе с приятелем в качестве проводника. Уверен, он не станет винить тебя за то, что ты лишил его нормальной еды и теплой постели.

– Джон… – начал Сенлин, но осекся, когда герцог убрал пистолет в кобуру и взял что-то у своих людей.

Предмет был размером с урну, сделан из латуни и очертаниями напоминал пулю. В основании имелась крышка на зажимах, а в середине было просверлено несколько отверстий размером с глазок. Герцог покачал урну в руках.

– О, он такой тяжелый! – Вил поднял штуковину над головой и надел словно шлем, пусть без забрала или прорезей для глаз и рта. – Как я выгляжу? – спросил он, широко раскинув руки, приглушенным голосом. И снова снял «урну». – О, ужасно. Все равно что засунуть голову в гроб. Знаешь, их используют в Салоне, когда удаляют глаза. Кажется, они называют это клобуком. Как-то избыточно. Я хочу сказать, к чему утруждать себя удалением глаз, когда можно замариновать голову целиком?

Герцог воздел цилиндр над Сенлином, который сознательно сдерживал непреодолимое желание бороться.

– Предлагаю поискать хорошую соломинку, потому что в эту дырочку для воздуха больше ничего не пролезет. Надеюсь, ты любишь бульон. – Вил глубоко вздохнул, наслаждаясь моментом. – Я хочу, чтобы мое лицо было последним, которое ты увидишь. А теперь прошу извинить – у меня свидание с женой. Прощай.

Герцог опустил клобук, и янтарный свет померк. Тяжесть легла на плечи Сенлина. Зажим стянулся на шее, и все звуки в помещении отступили под натиском его хриплого дыхания и шума крови в ушах. Сенлин больше ничего не слышал, и паника оказалась такой сильной, что он окаменел. Он смутно сознавал, что кандалы отстегнули от пола, а затем сняли с запястий. Смутно почувствовал, как его схватили под руки и подняли на ноги. Смутно ощутил порыв воздуха из закрывающегося люка, который ударил по коже на груди, как по барабану.

Сенлин кричал до тех пор, пока у него не заболели уши и не перехватило дыхание. Слезы обожгли ему глаза, и он протянул руку, чтобы вытереть их, но тут же ударился костяшками пальцев о медный панцирь на голове. Все инстинкты требовали бежать. Он ощупал воздух и поплелся вперед, пока не уперся пальцами в холодную каменную кладку. Он не мог дышать. Он задыхался. Желудок, казалось, давил на горло. Он снова закричал и подавился криком.

Большие, тяжелые руки схватили его за плечи. Сенлин как безумный дернулся от неожиданного прикосновения, но хватка сделалась крепче, его прижали спиной к стене. Сквозь грохот собственного дыхания Сенлин услышал крики.

– Успокойся, Том! Успокойся! Если ты не успокоишься, тебя стошнит, и поверь мне, ты будешь сожалеть об этом еще очень-очень долго. Вдыхай через нос. Через нос! – Знакомого баритона Тарру, хотя и приглушенного стенками «чайника», оказалось вполне достаточно, чтобы умерить панику. Сенлин сосредоточился на дыхании. – Вот так. Медленно. Глубоко и медленно.

В кромешной тьме Сенлин закрыл глаза и представил себе ослепительно-голубое небо, каким видел его из дверей старого коттеджа – бескрайним и безмятежным. Он увидел лазурный морской горизонт, белые, как бумага, паруса кораблей. Он почувствовал запах ветра, соленый и свежий. А когда он снова открыл глаза, темнота была уже не такой глубокой, не такой абсолютной.

– Вот так, директор. Вот так. Хорошо и медленно. – Тарру похлопал его по груди. Затем, почувствовав, что паника прошла, он добавил: – Да уж, Том, устроил ты мне спасение.

Дрожащим голосом, с щеками, горящими от слез, Сенлин сказал:

– Это все часть плана, Джон. Все это было частью плана.

Сквозь клобук он услышал рокочущий смех Тарру.