Сенлин поспешно извинился перед герцогом за то, что ему стало не по себе от алкоголя, и пообещал полностью поправиться к вечеру. Вил рассмеялся, сказал что-то о хрупком телосложении боскопов и передал Сенлину приглашение на торжественный прием. Затем Сенлин покинул переполненный клуб, протиснувшись через группу аристократов, поднимающихся по лестнице, мимо стражников, задумчиво стоявших в вестибюле, и вышел на площадь. Туман рассеялся, но толпа была такой же густой.

Мрачная судьба Тарру и его внезапное возвращение потрясали до глубины души, но Сенлин сейчас не мог мыслить достаточно ясно, чтобы сопереживать другу. Нет, его вытолкнуло за дверь осознание того, что если он задержится еще на минуту, то убьет герцога или умрет, пытаясь это сделать. Этот факт удивил его. Он бросил вызов приказам Сфинкса и советам Байрона, потому что был уверен: если вооружиться планом, достаточными исследованиями и здоровой дозой самоанализа, то он сможет контролировать себя, подавлять низменные импульсы, которые правят менее образованными людьми. Но в тот миг, когда герцог сделал Марии откровенный и проницательный комплимент, Сенлин потерял всякий здравый смысл.

Слова Вила все еще звучали в ушах: «Она не совершенна, но абсолютно бесподобна».

Он потерял Марию, потерял в последний раз, но не из-за толпы, а из-за мужчины, который ценил ее как полагается, открыто и смело, – мужчины, который знал ее недостатки и считал их признаками красоты. Похоже, герцог понял то, что Сенлин слишком долго не мог понять: близость – это не поддержание идеалистической шарады ухаживания, а принятие и обожание недостатков, тех самых вещей, которые директор школы Исо так и не признал в самом себе окончательно. В ушах снова зазвенела песня Сирены, обращенная к детям в поезде: «Совершенно нормально быть несовершенным. Скол или трещина тоже могут быть драгоценны».

Благополучно вернувшись в свои апартаменты, Сенлин принялся нервно расхаживать по комнате. Он в ярости прошелся по ковру крест-накрест, потирая лицо, словно хотел его содрать. Он не мог сосредоточиться ни на одной разумной мысли. «Конечно же, она полюбила герцога! Как она могла не полюбить его?» Вильгельм красив, любезен, богат, и он был рядом, когда она больше всего нуждалась в нем, был рядом, когда Сенлин бездельничал в Купальнях.

Сенлин схватил номер «Грезы», в котором написали об их свадьбе, и уставился на гравюру, изображавшую Вила и Марию, держащихся за руки на носу усыпанной розами яхты. Радостная парочка помахала ему рукой из прошлого. Он слишком долго опаздывал.

Он разорвал газету и швырнул ее через всю комнату. Не успели обрывки упасть на пол, как он схватил еще один номер и разорвал в клочья. Потом еще, и еще один, ладони почернели от типографской краски, и комнату заполнил шум рвущейся бумаги, который когда-то его раздражал, но теперь гармонировал с ревом внутри. Он спихивал стопки с письменного стола и пинал падающие страницы. Он жаждал разорвать каждое предложение по отдельности, пока не останутся лишь слова и буквы. Он рвал бумагу так, словно мог собственными руками превратить в лохмотья историю.

Последний экземпляр пал смертью храбрых, и Сенлин остановился, тяжело дыша и по голени утопая в трясине из газетных обрывков. Он почувствовал облегчение, усталость и стыд за свое поведение.

От резкого стука в дверь у Сенлина перехватило дыхание. Может быть, кто-то пожаловался на шум? Как долго он сходил с ума?

Он ожидал увидеть за дверью консьержа, мистера Сталла, но там стоял незнакомец. Улыбающийся франт в бордовом цилиндре и костюме того же цвета, с белой маргариткой в петлице. Он держал в руках, затянутых в перчатки, планшет для бумаг.

– Вы мистер Пинфилд? – Голос франта был мелодичным, а произношение – безупречным.

– Да, – сказал Сенлин, изо всех сил стараясь заслонить вид на катастрофу позади себя.

– Мистер Сирил Пинфилд?

– Да. Вы по какому вопросу?

– У меня для вас сообщение, сэр, от мистера С. Финкса.

Франт отцепил от планшета кремовый конверт и с небрежным поклоном вручил его Сенлину. Сенлин посмотрел на конверт и снова взглянул на франта – как раз вовремя, чтобы увидеть, как тот замахивается на него рукой.

Пощечина пришлась в челюсть и оказалась достаточно сильной: его голову мотнуло в сторону.

Сенлин уже собирался наброситься на посыльного, но тот прервал его возмущение, протянув планшет и авторучку.

– Не могли бы вы расписаться вот здесь, в подтверждение того, что получили письмо, а также здесь, в подтверждение того, что получили пощечину? – сказал франт.

Ошеломленный Сенлин взял планшет и ручку. На инвентарной ведомости красовалась эмблема компании: «БРАТЬЯ БИРМАН – ОБЪЯВЛЕНИЯ И ТЕЛЕГРАФНЫЕ ПОЩЕЧИНЫ». Мелким шрифтом под шапкой фирменного бланка был выведен девиз: «Не стреляйте в посыльного. Наши посыльные стреляют в ответ».

Чувствуя недоумение Сенлина, франт указал на строки, требующие его подписи. Под абзацем, озаглавленным «Удары и т. д.» значилось: «Один удар открытой ладонью, с энтузиазмом нанесенный по щеке, виску или уху». Сенлин был так сбит с толку, что чуть не подписался настоящим именем. Он вернул планшет и уже собирался закрыть дверь, когда франт прочистил горло и протянул руку.

– Вы, должно быть, шутите.

– Сэр, я лишь делаю свою работу. У меня есть рты, которые нужно кормить.

Ворча, Сенлин выудил из кармана несколько монет и шлепнул их в ладонь мужчины.

Оставшись один, он развернул письмо и прочел:

Сенлин вдруг осознал высокие стены своей комнаты, витиеватые узоры на обоях, объемные портьеры и бахромчатое покрывало на кровати. Здесь было так много мест, где могли прятаться шпионы Сфинкса.

– Ладно, – сказал он зрителям, притаившимся в пустой комнате.

Сенлин был готов первым признать, что уклонился от выполнения долга перед Сфинксом. В свою защиту он мог бы сказать, что подозрения Сфинкса на тему чего-то зловещего, происходящего в Колизее, оказались не столь значимыми, как уверенность Сенлина в том, что Мария здесь, в пределах досягаемости. Но даже в этом случае он едва ли мог негодовать в ответ на напоминание Сфинкса о порученной работе.

Сенлин не счел благоразумным сообщать, что обманом пробрался в «Клуб талантов». При этом мог возникнуть вопрос, не столкнулся ли он с герцогом. Если бы он узнал, что помещение клуба было тайной камерой пыток или содержало скрытую фабрику боеприпасов или церемониальный алтарь, окруженный людьми в черных капюшонах, то, конечно, сразу же передал бы эти разведданные. Но «Клуб талантов» оказался всего лишь симпатичным баром с прекрасным видом.

Чтобы успокоить Сфинкса, Сенлин подал рапорт о некоторых сведениях, которые поначалу счел слишком тривиальными для упоминания, хотя это было еще до того, как его навестила фея пощечин.

Днем раньше он подслушал, как один игрок в очереди к букмекеру пожаловался на изгнание Фалд: «Эти маленькие негодники всегда поднимали настроение. Жаль, что у Эйгенграу нет чувства юмора. Верните Фалды, говорю вам!» У Сенлина пробудилось любопытство, он навел кое-какие справки и выяснил, что Фалды – это мальчики, которым было разрешено продавать газеты, табак и спички в вестибюле Колизея. Вдохновением для этого прозвища послужил всего лишь неудачный каламбур, связанный с «Клубом талантов». Но мальчики охотно приняли его и вскоре появились с длинными разноцветными хвостами, пришитыми к задним краям курток. Их фалды были такими длинными, что часто волочились по земле.

Когда Фалды не продавали газеты и табак, они находили другие развлечения. Они втыкали спички в сигареты, чтобы те вспыхнули, когда их зажгут. Они вырезали фалды из газет и по очереди пытались приколоть их к ничего не подозревающим жертвам. Их любимой игрой была «Удар и корзина». Во-первых, один Фалд должен был добыть «приманку», стащив блестящую пуговицу с манжеты или лацкана невнимательного клиента. К пуговице пришивали полоску яркой ткани, а потом мальчик подбрасывал в воздух готовую приманку. Цель состояла в том, чтобы привлечь внимание сорок, которые гнездились в вестибюле или на арене. Если сорока пикировала вниз и ловила приманку, но роняла ее, это называлось «ударом» и стоило одно очко. Если сорока хватала приманку и уносила в гнездо в высоких, недоступных фризах вестибюля, это называлось «корзиной» и стоило три очка. В течение многих месяцев гнезда наполнялись пуговицами, пока сороки не оказывались, как драконы, восседающими на грудах сокровищ.

Фалды были такой же неотъемлемой частью Колизея, как и продавцы пива или букмекерские конторы. Даже те люди, которые возвращались домой без пуговицы, не хотели видеть, как выгоняют этих дьяволят.

Но однажды утром Фалда обнаружили в общей спальне, где бойцы ели и ночевали. Мальчик проник внутрь, несмотря на то что спальня размещалась в отдельной части Колизея за рядом барьеров и под постоянной охраной. Найти мальчика в спальне было все равно что обнаружить ребенка в банковском сейфе. Генерал Эйгенграу, который следил за охраной Колизея, допросил мальчика, и тот признался, что Фалды играют в новую игру, в которой они проверяют, как далеко можно проникнуть за пределы общественных зон. Невероятно, но мальчику удалось протиснуться сквозь зарешеченную дверь, проскользнуть мимо охранников и взломать замок. Эйгенграу не нравилась мысль о том, что его охранников проверила – и превзошла! – кучка мальчишек-газетчиков, поэтому он запретил им появляться в Колизее.

Сенлин отметил, что, хотя игроков изгнали, птицы не потеряли аппетита к игре: ни одна блестящая вещь не была в безопасности на арене. Клады сорок продолжали расти.

Выйдя на балкон, Сенлин выпустил шпиона Сфинкса над городскими улицами. Внизу духовой оркестр, похоже, наводил ужас на посетителей кафе чрезмерно веселой полькой. Взгляд Сенлина упал на галерею напротив балкона. Кто-то пытался вытолкнуть туда диван, но тот застрял в дверях, под углом. Он вспомнил женщину в маске, которая смеялась над его мотыльком. Интересно, почему она показала ему лицо как раз перед тем, как ей стало очень плохо? На ее месте и на грани такого позора Сенлин не снял бы маску.

Едва эта мысль сформировалась в голове, он понял, как надо поступить.

Мистер Сталл взял за правило никогда не высказывать мнения о постояльцах. Развивать собственную позицию о них было так же бесполезно и по-детски, как указывать на очертания проплывающих облаков. Постояльцы приходили, отбрасывали небольшую тень и летели дальше.

И все же мистеру Сталлу становилось все труднее не высказывать мнения о боскопе, мистере Пинфилде, который, несмотря на всю свою безликость, оказался весьма изобретательным занудой. Во-первых, все эти путешествия в газетные архивы, загрузившие его коридорных на нескольких часов. Затем побелка на коврах – вероятно, часть придется вырезать и заменить, – и, наконец, вызов стражей закона, чей визит парализовал подчиненных из-за сплетен.

Поэтому, когда мистер Сталл оторвал взгляд от своей кафедры и графика, над которым работал, и увидел стоящего перед ним боскопа, он чуть не выпалил: «О нет, что же вы опять натворили?»

Боскоп спросил, нет ли более уединенного места, где они могли бы обсудить «деликатный вопрос». Неизменно любезный мистер Сталл проводил боскопа в угол большого вестибюля, пустого, если не считать растения с шелковыми листьями в горшке. Боскоп посмотрел на растение так, словно увидел змею, а затем спросил, нельзя ли уйти «куда-нибудь подальше». С едва заметным вздохом мистер Сталл отвел гостя на кухню. А она, стоило признать, была забита поварами, коридорными и судомойками, но грохот посуды, звон ножей и рявканье раздраженного шеф-повара даровали им оглушительную разновидность уединения, которое, как надеялся мистер Сталл, удовлетворит надоедливого гостя.

Однако этого не произошло. Боскоп оглянулся через оба плеча, прежде чем прокричал в ухо мистеру Сталлу, что он не хочет создавать трудности, но нет ли где-нибудь еще немного более отдаленного места?

Мистер Сталл почувствовал себя не то чтобы оскорбленным, но прибывающим на конечную станцию терпения. Он уже собрался предложить гостю присесть на вилку, как вдруг заметил на лацкане боскопа поблескивающую эмблему Клуба. Он бы меньше удивился, обнаружься у мистера Пинфилда третий глаз.

Открыв в себе новые резервы терпения, мистер Сталл повел гостя в кладовую, где с потолка свисали толстые окорока, а в воздухе пованивало сырными головами. Он закрыл дверь, погрузив их в интимную темноту, которую быстро рассеял с помощью спички. Сталл приготовился к худшему – окровавленному телу в своей ванной или сгоревшим занавесям.

С очень серьезным видом боскоп произнес:

– Меня пригласили на вечеринку.

– Прошу прощения? – переспросил мистер Сталл.

– Не извиняйтесь. В этом нет вашей вины.

– Да, – сказал мистер Сталл и на мгновение задумался, не задушить ли этого человека. – Чем могу быть полезен, сэр?

Боскоп протянул ему сложенный листок бумаги:

– Мои мерки. Мне нужен костюм.

– Понимаю. Может быть, вам стоит навестить портного, сэр?

– Нет, боюсь, что это невозможно. А еще мне нужна маска. Что-то заурядное и ничем не примечательное. То же самое касается и костюма. Я не хочу выделяться.

– Да, конечно, – сказал мистер Сталл и сделал паузу, чтобы зажечь еще одну спичку. – Я все прекрасно понимаю.

– Нет, постойте, я передумал. Найдите мне простой костюм и гротескную маску. Хочу, чтобы она была нелепой. Смешной. Вот вам десять мин. Если потребуется больше, я, конечно, компенсирую, и вот еще одна мина за вашу абсолютную конфиденциальность в этом вопросе. Мне нужно, чтобы вещи завернули и доставили в Клуб до наступления вечера.

Успокоенный тем, что не нужно избавляться от трупов или менять занавески, мистер Сталл положил деньги в карман и сказал:

– Пакет будет там через час, сэр.

– О, еще кое-что – не хочу вас тревожить, но в моей комнате маленький беспорядок. С одолженными газетами произошел несчастный случай. – Боскоп достал еще одну банкноту в одну мину. – Если сумеете спасти как можно больше, буду весьма признателен.

– Разумеется, – ответил мистер Сталл и обнажил в улыбке зубы, как будто воздвиг плотину на пути бурлящих эмоций.

Когда Сенлин вернулся в Клуб, привратники встретили его совсем по-другому. Они поклонились, едва он подошел, и сразу же приветливо махнули, предлагая пройти вверх по лестнице. Клуб был все еще более или менее полон. У большинства посетителей кружилась голова от выпитого, и они продолжали наслаждаться послеобеденными боями. После бесплодных поисков герцога Сенлин подошел к сидевшему за стойкой бара человеку, чья обнаженная голова сияла, как отполированный ноготь большого пальца. Сенлин спросил его, чем закончилась битва с участием Железного Медведя.

К удивлению Сенлина, мужчина вскочил с крепкого табурета на куда менее крепкие ноги и закричал:

– Шикарный Щенок должен был победить! Должен! Бой был нечестный. Железный Медведь не человек! И не ход! Он дьявол!

С этими словами мужчина нахлобучил на голову кудрявый белый парик и заковылял к лестнице.

Сенлин занял его место за стойкой бара. Бармен герцога, Йоахим, приветствовал его: впалые щеки расплылись в дежурной улыбке.

– Не обращайте внимания на барона, сэр. Он просто злится, что его чемпион так облажался. Желаете теплой воды?

– Да, – сказал Сенлин, глядя на полированную стойку перед собой, испещренную отпечатками пальцев, усеянную скомканными салфетками и разорванными листками для ставок.

Йоахим изгнал эти призраки бароновского горя, и вскоре Сенлин увидел собственное отражение, которое глядело на него из темно-красного дерева.

Когда Йоахим вернулся со слегка дымящейся чашкой воды, Сенлин положил на стойку банкноту в одну мину.

– Мне принесут посылку – вы бы не могли за ней присмотреть?

Бармен взял купюру и одобрительно подмигнул. Сенлин нашел этот обмен репликами несколько забавным. Он подвергался преследованиям и предубеждениям так долго, что подобное стремление к молчаливому согласию и признанию казалось волшебным. Радость привилегий таилась в невысказанных словах.

Сенлин только начал делать вид, что смакует помойную воду из чашки, когда над горизонтом лестницы поднялся знакомый плавник черных как смоль волос. Генерал был так высок, что вентиляторы на потолке, колыхавшие воздух, казались из-за него неприятно низкими. Он отстегнул от бедра пистолет с длинным стволом и передал пояс, кобуру и прочее одному из полудюжины охранников, которые следовали за ним, точно свора собак.

Добродушная атмосфера Клуба нисколько не смягчила его суровости. Эйгенграу окинул комнату взглядом, похожим на луч маяка. Когда его взгляд из-под тяжелых век упал на «мистера Пинфилда», он остановился, как и сердце Сенлина.

Он был уверен, что генерал сверил его имя со списком пассажиров корабля и теперь пришел арестовать за мошенничество. Сенлин повернулся на табурете, лихорадочно размышляя о побеге. Он перепрыгнет через стойку бара, схватит бутылку с алкоголем и будет размахивать ею, как дубинкой, пока она не разобьется, а затем – рубить зазубренным остатком. Он пробьется вниз по охраняемой лестнице, в охраняемый вестибюль, через охраняемые двери. К этому моменту он, скорее всего, получит несколько ран, но продолжит бороться, превозмогая боль, и прорываться через площадь, к порту… далее его воображение иссякло.

На этот раз не будет ни спасения, ни избавления, ни чудесного поворота судьбы. Он умрет здесь – и умрет в одиночестве.

Он поднял палец, желая заказать стакан рома, и понял, что генерал возник на соседнем табурете. Он прислушался к тихому скрипу сапог Эйгенграу и шороху накидки, которую тот сбросил с руки. Сенлин попытался изобразить небрежное изумление, повернуться и сказать: «О, здравствуйте! Я вас не заметил». Но шея, казалось, срослась с позвоночником. Краем глаза он заметил, как бармен достал бокал высотой с вазу. Йоахим наполнил огромный сосуд живительным перидотом.

– За чудовищных омаров, – сказал Эйгенграу, поднося бокал к ястребиному носу. Он глубоко вдохнул, затем сделал глоток.

Чувствуя, что у него нет выбора, Сенлин повернулся лицом к генералу:

– Прошу прощения?

– Я как раз думал о вашей книге. Но «трилобиты» и «членистоногие» – язык сломаешь. Мне скорее по нраву «чудовищные омары». – Голос Эйгенграу был глубоким, а речь – торжественно-размеренной. – Необычное чтение для боскопа-бухгалтера, не так ли?

– Разве? – Сенлин пожалел, что сразу не сказал генералу, откуда взялась эта книга, но он подумал, что Сфинкс захочет ее осмотреть. Возможно, она уловила бы смысл, ускользнувший от него. – Меня всегда привлекала идея о том, что в древних морях существовала жизнь.

– Но почему же?

– Наверное, из-за тайны. Интересно же, что еще живет там – внизу, в темноте.

– Ну, я не ищу тайн. Они в достаточных количествах находят меня сами. Кстати говоря, мы разыскали вашего хода.

– В самом деле? – проговорил Сенлин с облегчением. – Быстрая работа!

– В городе не так уж много мест, где могут прятаться ходы, и они не самые умные существа.

– Вам, конечно, нужно, чтобы я его опознал.

– Нет-нет, в этом нет необходимости. Он уже сознался и назвал сообщников.

– Сообщников? Но ведь он действовал в одиночку? В переулке нас было только четверо.

– Ходы никогда не действуют в одиночку.

Сенлин нахмурился и, не успев одуматься, высказал несогласие человеку, который только что принес ему спасение:

– Я всегда считал, что ходы – это просто мужчины и женщины, которым не повезло.

– Это все равно что верить, будто шакал – всего лишь нечесаная болонка, а наводнение – переполненная ванна. Невезение хода отражает его природу. Ход рождается ходом, даже если какое-то время изображает из себя человека. – Генерал поднес к губам «флейту» с густым напитком и выпил. Когда он снова поставил бокал, тот был наполовину пуст. – Я и не знал, что боскопы – такое добросердечное племя.

– Это не так, но мы практичны. Кажется пустой тратой ресурсов расходовать столько человеческого потенциала и таланта на то, чтобы таскать мешки вверх по склону – ведь с этой работой справился бы кран или воздушный корабль.

– С каждым днем таких, как вы, становится все больше и больше. Видите ли, вот в чем беда общества: оно убаюкивает индивида верой в то, что безопасность, здравомыслие и порядок – естественные состояния. Вы думаете, что гуманизм облагораживает. Уверяю вас, это не так. Нет ничего жестокого в том, чтобы сказать: ходы – опасные, недоделанные, негодные души. Было бы жестоко наделять их возможностями и ответственностью, а затем ожидать успеха. Мы оказываем ходам большую услугу, поручая им простые и практичные занятия. Вы сами видели, что происходит, когда их руки бездействуют.

– Можете считать меня чересчур осмотрительным, но я своими глазами видел, что происходит, когда пара пелфийцев не принимает всерьез одного хода. С недооценки подчиненных начинаются революции.

– Ну, я бы не сказал… – Протест Эйгенграу оборвался из-за доставленных свертков Сенлина. Йоахим протянул ему три коричневые коробки, перевязанные белой бечевкой.

Прежде чем извиниться и уйти, Сенлин поблагодарил генерала за то, что тот нашел настоящего убийцу, и настоял на том, чтобы оплатить его выпивку.

Перед прощанием Эйгенграу сказал:

– Знаете, иногда я думаю, что нам всем было бы лучше, если бы мы просто замуровали Старую жилу и позволили ходам править стенами.

Сенлин узнал термин «Старая жила» – это был приличный синоним «Черной тропы». Он впервые услышал его от Тарру, еще до того, как того самого туда отправили.

Сенлин отнес свертки в туалет клуба, оказавшийся очень просторным. В отделанной темными панелями комнате стояли туалетный столик, диван, барная тележка с полным графином портвейна. На стене висела большая картина, изображающая пышногрудую обнаженную женщину на качелях на дереве.

Он запер дверь и насладился моментом вдали от хвастливых аристократов и шпионов Сфинкса. Налил себе стакан портвейна и осушил до дна. Облегчение, с которым он вздохнул от известия о поимке убийцы, омрачилось мыслью о том, что в сети генерала наверняка попались невинные ходы, эти безымянные «сообщники». Пелфийское понимание справедливости означало, что быстрота и уверенность ценились превыше всего, даже точности. Он усвоил этот урок в Купальнях.

В первом свертке лежал черный костюм, напоминавший и смокинг, и военную форму. Рубашка была ярко-оранжевого цвета и в сочетании с костюмом придавала Сенлину легкое сходство с иволгой. Во втором – лежала пара туфель, отполированных до зеркального блеска и удобных, как медвежьи капканы.

В заключительном пакете обнаружилась маска. Хотя Сенлин и попросил мистера Сталла найти что-нибудь гротескное и смешное, он не ожидал столь отвратительного результата. Маска, закрывавшая только верхнюю половину лица, была покрыта пурпурным мехом и увенчана изогнутыми оранжевыми рогами. У нее была курносая морда мопса и глубоко посаженные глаза с линзами из желтого стекла. Она выглядела так, словно ее сотворили по детскому рисунку. Сенлин надел эту мерзкую штуковину и улыбнулся, став похожим на безумца.

Но, по крайней мере, не на самого себя. Он понадеялся, что этого будет достаточно, чтобы одурачить бабочек-шпионов, и что герцог сочтет маскарад забавным и позволит боскопу выставить себя идиотом перед своими благородными друзьями. И когда наконец его представят Марии, она увидит вычурную личину, а не человека под ней.

Что-то внутри маски укололо Сенлина в щеку, и он снял ее, чтобы найти причину. Оттуда выпала маленькая бумажная бирка, и он поймал ее на лету. На одной стороне бирки красовалась цена – двадцать пять шекелей; на обратной жирными печатными буквами значилось: «МАСКА СФИНКСА».

Сенлин смеялся до тех пор, пока не перестал понимать, над чем смеется.