Споры между учеными

Сам Жозеф-Игнас Гильотен не сомневался, что жертвы гильотины не страдают. Однако потомственный палач Сансон (в одной частной беседе) попытался разуверить доктора в его приятном заблуждении, утверждая, что он доподлинно знает, что после отсечения головы жертва в течение нескольких минут все еще продолжает сохранять сознание, и эти страшные минуты сопровождаются не поддающейся описанию болью.

— Откуда у вас эти сведения? — недоумевал Гильотен. — Это абсолютно противоречит данным науки.

Сансон же в глубине души скептически относился к новой науке: в недрах его много чего на своем веку повидавшего семейства хранились разные предания — его отцу, деду и братьям не раз доводилось иметь дело и с ведьмами, и с колдунами, и с чернокнижниками, и они всякого успевали порассказать палачам перед казнью. А потому он позволил себе усомниться в гуманности «передовой технологии». Но Гильотен смотрел на палача с сожалением и не без ужаса, думая, что, скорее всего, Сансон переживает из-за того, что, возможно, лишится работы, так как приводить в действие механизм гильотины сможет кто угодно.

Находясь в тюрьме, Гильотен много думал над словами знаменитого палача. А действительно, что происходит во время обезглавливания с точки зрения физиологии?

Как известно, сердечно-сосудистая система через кровеносные артерии доставляет к мозгу кислород и другие необходимые вещества, которые необходимы для его нормального функционирования. Обезглавливание прерывает закрытую систему кровообращения, давление крови быстро падает, лишая мозг притока свежей крови. Внезапно лишенный кислорода мозг мгновенно перестает работать.

Но это известно сегодня, а в те времена эти вопросы вызывали бурные споры. Связано это было с тем, что гильотина вроде бы была идеальным орудием смерти, и ее нож перерезал шею преступника молниеносно и очень аккуратно, но казни проходили публично. Палач зачастую поднимал голову, упавшую в специальную корзину, и демонстрировал ее толпе зевак, и в это время лицо казненного нередко кривилось в гримасе негодования.

Так, например, произошло после казни Шарлотты Корде, которая убила одного из лидеров французской революции Жан-Поля Марата. По свидетельству очевидцев, палач глумливо дал пощечину голове жертвы, выставляя ее на обозрение публики. И она, к огромному изумлению зрителей, покраснела от стыда и позора этого морального унижения. Или так — лицо уже мертвой Шарлотты Корде покраснело, и его черты скривились в гримасе негодования.

Так был составлен первый документальный отчет очевидцев о том, что отрубленная гильотиной голова человека способна сохранять сознание. Но далеко не последний.

Еще в 1795 году между учеными завязался спор о том, сразу ли после казни голова, отделенная от остального тела, теряет сознание.

В научной дискуссии принимали участие Пьер-Жан-Жорж Кабанис (известный философ-материалист и врач, сыгравший большую роль в реорганизации французских медицинских школ), Жан-Жозеф Сю (профессор медицины, знаменитый хирург и личный врач Жозефины де Богарне), Самуэль Томас фон Зёммеринг (прусский профессор анатомии), хирурги Жан-Батист-Франсуа Левейе и Жозеф Седийо, доктор Рене-Жорж Гастелье и многие другие.

Дебаты по этому вопросу кипели с мая по ноябрь 1795 года, и этот обмен мнениями происходил в публичной сфере. О ходе дискуссии тогда много писали, да иначе и быть не могло, ибо экспертные дебаты привлекали широкий интерес, по крайней мере у образованной элиты.

Атаки на гильотину возглавляли профессора Зёммеринг и Сю.

Самуэль Томас фон Зёммеринг начал дебаты с публикации письма, где утверждал, что изобретатели гильотины слепо поверили в свою машину как в «самый надежный, быстрый и наименее мучительный вид смерти», но упустили из виду, что «после казни еще сохраняется способность чувствовать». По его словам, на самом деле гильотина — это «чудовищный способ смерти», потому что «в отделенной от туловища голове жертвы еще некоторое время сохраняются чувства и самосознание, а шею ее охватывает фантомная боль».

Жан-Жозеф Сю, написавший целый трактат «Размышления о казни на гильотине», уверял, что «отделение мозга приводит к исчезновению жизненной силы, чувств и осознания собственной личности».

Он писал, что пациенты, которые претерпели операцию по удалению руки, ноги, глаза или мужских половых органов, «сохраняли полное ощущение наличия у них тех органов, которых у них уже не было — им казалось даже, что они могут ими шевелить, дотрагиваться до них или ощущать ими посторонние тела. Они убеждали себя, что могут видеть уже удаленным у них глазом».

А самым главным в его позиции было утверждение о том, что голова может сохранять жизненную силу (force vitale) после отделения. Это заявление подтверждалось разными источниками. Наиболее важные из них были связаны с движениями мышц, наблюдавшимися на отсеченной голове.

Как писал профессор Зёммеринг, свидетели утверждали, что наблюдали скрежет зубов после отделения головы от тела. Он был убежден, что если бы в голосовых органах все еще циркулировал бы воздух и они бы не были рассечены, то отрубленные головы могли бы говорить. Вот его слова: «Если голова человека остается достаточно активной, чтобы шевелить мышцами лица, нельзя сомневаться в том, что чувства (sentiments) и способность к восприятию также сохраняются».

Вопрос — насколько долго? Согласно Зёммерингу, если судить по органам, ампутированным у живых людей, к которым применяется гальваническое воздействие, можно предположить, что чувствительность сохраняется на протяжении еще четверти часа, поскольку «голова, из-за своей плотности и круглой формы, достаточно долго сохраняет тепло».

Этот довод был усилен профессором Сю, который утверждал, что за этими движениями стоит стремление к коммуникации. Вот его слова: «У отсеченных голов неоднократно отмечалось движение зрачков, глаз, губ, даже движение челюстей, когда палач поднимал еще теплые головы, чтобы продемонстрировать их публике <…> Мы имеем основание предположить, что с помощью этих привычных движений они показывают осведомленность о своей казни <…> и из любви к людям <…> стараются обернуть этот печальный опыт к их благу».

Центральным мотивом аргументов этих двух профессоров был призыв к воображаемому отождествлению с той болью, которую испытывают казненные. Это видно, например, из утверждений о том, что боль может ощущаться и в отсутствие движения и голоса. Профессор Зёммеринг, например, утверждал, что холод «может заморозить пальцы до такой степени, что они не смогут писать, но чувствительность останется».

А профессор Сю замечал:

«Как много животных и растений страдает, не выражая свою боль каким бы то ни было криком! Если очевидно, что живое тело может страдать без плача и крика, то значит, что крики и слова не есть очевидные свидетельства боли. Это лишь дополнительные ее признаки».

Когда же речь зашла непосредственно об ощущениях отсеченной головы, было предложено представить себе беспредельное страдание. Знание профессором Зёммерингом анатомии заставляло его предположить, что гильотина бьет в самое чувствительное место человеческого тела. Он писал:

«В шейных позвонках соединяются все нервы важнейших органов, которые служат источником всех нервов, распространяющихся по нижним конечностям. Соответственно, боль при их разделении должна быть наиболее сильной, наиболее острой, наиболее раздирающей из всех, какие только можно себе представить».

Профессор Сю вторил ему:

«Как ужасно пережить ощущение казни и последующее понимание того, что она уже произошла!»

В итоге своих размышлений Зёммеринг и Сю перешли от тела к более общему значению своих аргументов. Они говорили про страдания, выраженные дрожанием челюстей или трепетом конечности, а из этого делался вывод о том, что революционная политика наказаний на самом деле является варварской, недостаточно просвещенной и совсем не гуманной. И дело здесь не в изуродованном теле, а в сохраняющемся сознании казненного.

А раз так, то гильотина — это не инструмент цивилизации и прогресса. Наоборот, ее надо воспринимать в качестве индикатора варварства, а ее сторонников — как дикарей, недостойных принадлежать к цивилизованному обществу.

Профессор Зёммеринг даже заявил о казнях: «Эти омерзительные зрелища не должны существовать даже у дикарей — но республиканцы устраивают их и посещают».

Представление о том, что может испытывать отрубленная голова человека, оставаясь в полном сознании, разумеется, ужасно. По воспоминаниям очевидцев, английский король Карл I и королева Анна Болейн после казни от руки палача шевелили губами, пытаясь что-то сказать. На основании этого Самуэль Томас фон Зёммеринг выступал категорически против использования гильотины и при этом ссылался на целую коллекцию записей врачей о том, что лица казненных искривлялись от боли, когда доктора пальцами касались среза позвоночного канала.

Самое знаменитое из такого рода свидетельств принадлежало перу доктора Габриэля Борьё, который в 1905 году обследовал голову казненного преступника Анри Лангийя. Врач писал, что в течение 25–30 секунд после гильотинирования он дважды звал Лангийя по имени, и тот каждый раз открывал глаза и устремлял свой взор на Борьё. Это было похоже на то, что человека разбудили ото сна. «Я видел несомненно живые глаза, которые смотрели на меня, — писал доктор Борьё. — Веки и губы гильотинированного двигались в течение 5–6 секунд после казни. Я подождал, пока спазмы прекратятся. Лицо Лангийя успокоилось, веки наполовину прикрыли глаза, совсем как у умирающих, которых я наблюдаю почти ежедневно. Когда я позвал преступника громко по имени, его веки опять медленно поднялись». И лишь при третьей попытке уже ничего не произошло.

И, конечно, тут же пошли фантастические измышления, волнующие нездоровый интерес публики. Своего апофеоза это достигло в XIX веке в популярных повествованиях о фаустианских научных интервенциях в гротескное тело. Писатель-романист Огюст Виллье де Лиль-Адан, например, опубликовал ставшее бестселлером описание экспериментов, проводимых доктором Вельпо с головой одного убийцы. Многие считали, что в книге описывались реальные события.

Постоянно циркулировали слухи о каких-то секретных экспериментах. Писатель Шарль Демазе сообщил информацию о неких испытаниях, которые якобы проводились с отсеченной головой человека по имени Прюньер, целью которых было обнаружить в ней признаки жизни (например, расширение зрачков).

Подобная информация лишь подпитывала жадный спрос на подобного рода истории.

В своем полемическом эссе, посвященном гильотине, обычно скептичный Альбер Камю пишет так:

«Говорят, искаженное лицо Шарлотты Корде залилось краской от пощечины палача. Стоит ли этому удивляться, принимая во внимание рассказы более современных наблюдателей? Один подручный палача, чья должность не очень-то располагает к романтике и чувствительности, следующим образом описывает то, чему он был свидетелем: «Человек, которого мы швырнули под резак, казался одержимым, его сотрясал настоящий приступ (delirium tremens). Отрубленная голова тут же перестала подавать признаки жизни, но тело буквально подпрыгивало в корзине, словно его дергали за веревочки. Двадцать минут спустя, на кладбище, оно все еще содрогалось». {Опубликовано Роже Гренье в книге «Чудовища», издательство «Галлимар». Все собранные в ней свидетельства — подлинные}. Теперешний капеллан тюрьмы Санте, преподобный отец Де вуайо, вроде бы не являющийся противником смертной казни, в своей книге «Преступники» идет еще дальше, как бы воскрешая историю осужденного Лангийя, чья отрубленная голова подавала признаки жизни, когда к ней обращались по имени. {Издательство «Мато-Брэн», Реймс} «В утро казни осужденный пребывал в сквернейшем расположении духа и отказался от исповеди и причастия. Зная, что в глубине души он таил привязанность к жене, ревностной католичке, мы обратились к нему: «Послушайте, соберитесь с духом хотя бы из любви к жене!» Осужденный последовал нашему совету. Он долго предавался сосредоточенным раздумьям перед распятием, а потом перестал обращать на нас внимание. Во время казни мы находились неподалеку от него; голова осужденного скатилась в лоток перед гильотиной, а тело было тут же уложено в корзину, но, вопреки обыкновению, ее закрыли крышкой, забыв поместить туда голову. Подручному палача, принесшему голову, пришлось немного подождать, пока корзину снова откроют. Так вот, в течение этого короткого промежутка времени мы успели заметить, что оба глаза казненного смотрят на нас с умоляющим выражением, словно взывая о прощении. В безотчетном порыве мы осенили голову крестным знамением, и тогда ее веки затрепетали, выражение глаз смягчилось, а потом красноречивый взгляд окончательно потух…» Читатель может принять предложенное священником объяснение сообразно со степенью своей религиозности. Но «красноречивый взгляд» не нуждается ни в каком толковании».

Естественно, защитники гильотины отвечали на доводы, приводимые профессорами Зёммерингом и Сю. Вначале они утверждали, что телесные движения казненных были всего лишь автоматическими реакциями, то есть природными явлениями, не имевшими отношения к сколько-нибудь выраженному осознанию.

Пьер-Жан-Жорж Кабанис писал:

«Движение частей тела не предполагает ни чувствительности, ни сознательного стремления совершать эти движения <…> При некоторых заболеваниях, вызывающих конвульсии, можно колоть, тянуть или резать больного, и он при этом не выказывает никаких признаков sensibilité, а когда он приходит в себя, то не помнит ничего из того, что случилось во время припадка».

Хирург Жозеф Седийо писал:

«Зёммеринг приписывает свойство чувствительности тому, что является обычной раздражимостью, которой, как мы знаем, подвержены наши части тел еще долгое время после смерти, пока окончательно не прекращают функционировать».

Доктор Рене-Жорж Гастелье писал:

«Я убежден, что головы сохраняют то выражение лица, которое было у них в момент казни, и мышцы их остаются в этом положении. Несчастная жертва, ложась на роковую планку {гильотины}, ожидая острого инструмента, который должен оборвать ее жизнь, может скрежетать зубами или совершать другие конвульсивные движения, которые фиксируются, когда голова отделяется от тела».

Хирург Жан-Батист-Франсуа Левейе писал:

«Этот феномен является последствием шока всего тела, неожиданной реакцией на нарушение его функций и в конечном счете спазма и конвульсивных движений, которые неизбежно должны иметь место».

Политик Луи-Мишель Лепелетье де Сен-Фаржо писал:

«Конвульсии, возникающие перед лицом гильотины, являются следствием спонтанного сокращения мышц, которые теряют базу своего прикрепления, а не следствием ощущаемой боли, поэтому казнь с помощью гильотины наиболее гуманна».

Как видим, сторонники гильотины дружно указывали на то, что движения головы и тела жертвы не указывают на наличие сознания. Знаки, подаваемые телом, принадлежат другому порядку. Это, скорее, естественные знаки, а не сознательные, и лучше всего они понимаются по аналогии с автоматическими конвульсиями.

Пьер-Жан-Жорж Кабанис настаивал на том, что человек, чью голову отрезают, находится в состоянии шока: «искусственно вызванное кровотечение, следующее за обезглавливанием, лишает мозг кровоснабжения, необходимого для его функционирования». Этот аргумент активно поддерживал хирург Жозеф Седийо.

Молчание Жозефа-Игнаса Гильотена в этой широкой дискуссии кого-то может удивить. Но, на наш взгляд, оно достаточно характерно: доктор не принимал ни малейшего участия в этом ученом споре, потому что он не хотел лишний раз связывать себя чем-либо с проклятой гильотиной. Ему гораздо интереснее были медицинские реформы, которые могли бы содействовать прогрессу отдельных врачей и клинической медицины в целом.

Вопреки диким бурям своего времени, он остался жив и не закончил свой век под ножом гильотины, как многие его коллеги, и он считал, что еще может принести пользу человечеству.

Добрый доктор Гильотен!

Он опять думал о человечестве и его благе.