Макартур ушел с поста командующего на Дальнем Востоке, и положение на фронте стабилизируется. Перон в бешенстве: выход из «века кентавра» и начало третьей мировой откладываются. Теперь его грандиозные амбиции направлены на триумфальные перевыборы. Сейчас ему надо нарастить режиму мускулатуру: запрещается клеветать на власти, в центральных ежедневных газетах вводится цензура, «Ла Пренса» закрыта, экспроприирована и превращена в орган Всеобщей конфедерации труда. Численный состав войск удваивается, пропаганда активизируется: диссиденты брошены в тюрьмы, депутаты парламента бегут в Монтевидео. Тут он и привлекает на помощь госпожу Надежду, чтобы победить наверняка: предлагает жене стать вице-президентшей своего следующего президентского мандата.

У Министерства труда и у входа в ее фонд, бюджет которого участвует в борьбе, Эвиту каждый день ждет бесконечная очередь. Люди готовы драться, только бы перекинуться с ней парой слов или просто поймать ее взгляд. Коснуться ее руки – все равно что дотронуться до Христа: Эвита – щедрейшая из богинь. Никогда еще она не раздавала столько домов, медикаментов и одежды отверженным Аргентины, никогда не соглашалась стольким пожертвовать; она, будто дни ее сочтены, совсем перестала спать и становится необычайно активной, словно режиму что-то угрожает; она приказывает тайно хранить оружие и собирается создать личную охрану из рабочих, которым сама будет платить жалованье.

Стены Буэнос-Айреса увешаны плакатами с ее изображением. На обелиске с авениды 9 Июля висят громадные предвыборные транспаранты: «Перон – Эва Перон, формула родины».

22 июня 1951 года сотни тысяч аргентинцев, с перонистскими значками на отворотах курток, сходятся на самом широком проспекте в мире – там, где супруги должны официально выдвинуть свои кандидатуры. Грегор и Рудель, затерянные в этом людском океане, пожирают взглядами воздвигнутую властями трибуну и Перона – он напомадил волосы и теперь с блаженным видом стоит, скрестив руки. Вдруг толпа содрогается в едином крике: вышла Эвита. Она посылает воздушные поцелуи своим верным сторонникам, те преклоняют колени и плачут, с ближайших балконов летят мириады конфетти, и в это время на стадионе появление идола приветствуют факелы, знамена, носовые платки и бенгальские огни.

Когда генеральный секретарь Всеобщей конфедерации труда требует от толпы провозгласить кандидата в вице-президенты, Эвита скромно прячется в объятьях «эль лидера», лепечет, просит четыре дня на размышление. Все потрясены. Толпа ревет. Эвита униженно спрашивает: «Денек?» Толпа топочет. Эвита просто умоляет: «Ну хоть несколько часов?» И речи не может быть, все уже решено. Восемнадцать минут хором люди скандируют ее имя: ahora, ahora, теперь, сейчас! Пошатнувшись, Эвита разражается рыданиями и отвечает: она объявит о своем решении по радио сегодня вечером.

Рудель и Грегор уходят, шутка слишком затянулась. Оглушительный грохот барабанов – bombos – режет им слух, а обступившие их negrada – нищие отбросы с рабочих окраин Буэнос-Айреса – внушают отвращение; в Германии во времена фюрера и помыслить нельзя было о таком цирке. «Митинг вполне достоин опереточной диктатуры Перона», – делятся впечатлениями оба нациста, называя аргентинцев «королями психодрамы, которые слушаются приказов и не исполняют их. Кто не умеет повиноваться, тому не судьба научиться и управлять».

Когда наконец выбрались из толпы, Рудель делится с Грегором суперконфиденциальной сплетней: поговаривают, что Эвита больна, и даже очень больна. «Если так, нашему другу конец».

Перонистский хустисиализм не выполняет своих обещаний. В центре Буэнос-Айреса по-прежнему вспучившиеся тротуары; поезда вечно запаздывают; Перон тратит кучу денег, пуская их на ветер; Рихтер прокатил его в Патагонии, проглотив сотни миллионов песо и не выработав ни одного ватта ядерной энергии; аргентинская экономика слабеет и производит только побрякушки; Рудель и Грегор видят в этом пагубное влияние христианства: Перон правит без необходимой твердости, потому что ему препятствуют несуразные иудео-христианские глупости, сострадание и милосердие, все эти формы сентиментализма, от которых нацизм избавился.

Грегор презирает клику фашиствующих католиков, окружающую «эль лидера», этих слабаков и беззубых тигров вроде Дэ, фанфарона, бахвалящегося, будто он распивал чаи с самим Гитлером и шахом Ирана. Его международное движение за объединение – бла-бла-бла. Его третья мировая – детские фантазии. Сейчас Дэ в депрессии и засел за сочинение мемуаров, сынок Муссолини пустился в производство текстильных изделий, а бывший мэр Марселя, Сабиани, разбавляет одиночество алкоголем. Когда несколько недель назад объявили о смерти маршала Петена, все они собрались на ночное погребальное бдение в кафедральном соборе Буэнос-Айреса.

С этими все кончено. Они смотрят в прошлое, а вот нацисты из Буэнос-Айреса приглядываются к будущему.

К Германии.