Как видно, дела в салоне у Стеллы шли неплохо, потому что села она в новенький, можно сказать, с иголочки, внедорожник «Куллинан», на прощание нам бибикнула и вскоре скрылась из вида.

— Тьфу, — сплюнул Лесной Хозяин. — Отвести бы ей глаза, завернуть дорогу к заброшенным карьерам да и…

Что «да и», гадать не приходится. Не по нраву пришлась старичку эта красотка, ой как не по нраву. Да оно и неудивительно.

Просто, когда мы уже подходили к машине, Воронецкая вдруг завела разговор о том, с чего вдруг Полоз решил облагодетельствовать меня своим знаком. Чего такого он во мне увидел? Нет, тема-то была интересная, особенно с учетом того, что я и сам пытался разобраться в той невероятной каше из мыслей, которая варилась у меня в голове, но у лешего реакция на происходящее оказалась неожиданно резкой.

— Ты, девка, говори-говори да не заговаривайся! — гаркнул он так, что из листвы у него над головой вылетела всполошившаяся птица, до того беззаботно встречавшая утро незамысловатой трелью. — Если батюшка Полоз решил так поступить, значит, так нужно! И нечего воду мутить.

— Просто понять хочу, — медовым голоском промурлыкала ведьма. — Вы же много видели, много знаете, вдруг…

— Не вдруг, не вдруг! — остановившись, топнул ногой Лесной Хозяин. — Мое дело — лес, а любомудрие иной раз в одно место лучше засунуть. Сказать в какое? Вон твоя телега самобеглая, садись в нее и проваливай. И чтобы до Змеиного дня в моем лесу не появлялась. Сгублю, как есть на корню сгублю!

Уверен, неспроста Воронецкая этот разговор завела. Что-то этот потешный старичок знает, что-то очень важное, но идти по ведьминым следам и пытаться выудить из него информацию я не стану. Себе дороже может выйти. Стелла сидит в машине с навигатором и скоро окажется в тех местах, где имеется цивилизация, а я остался тут, в лесу. Ну да, вот она, дорога, но, если я верно понял, этот дед может пальцами щелкнуть — и ее не станет. А ведь тут где-то еще и овраг с волками имеется.

— Ух, поганое семя, — проворчал Лесной Хозяин, подошел к широкому пню, которого мгновение назад в помине не было, уселся на него, сорвал мухомор, вылезший из-под земли прямо на моих глазах, и откусил от его шляпки изрядный кусок. — Родитель верно говорил: коли заявилась в лес ведьма, так жди неприятностей. Если не напакостит, так настроение точно испортит. Да ты присаживайся, парень, в ногах правды нет.

— Неприятная дама, — согласился с дедом я, плюхаясь на еще один пень, появление которого меня уже даже и не удивило, — хотя симпатичная.

— Ты, главное, ей не верь, — леший отправил в рот остатки мухомора. — Ни в чем и никогда. Видел, она слезу пускала у костра? Врала, поганка такая. Сама вроде в грусти, а на деле уже думала, какую бы выгоду со случившегося поиметь.

— Так ясно какую, — я отмахнулся от мошки, вертевшейся над ухом. — Ей венец был нужен. Этой, как ее… Гориславы. Она Полозу про него говорила. Да, вы случайно не знаете, кто такая Горислава?

— Ведунья из старых, одна из тех, что книгу знаний писала, — леший сорвал еще один мухомор. — Слышал я про нее рассказы. Самые сильные из природных ведьм — ее потомки. Понятно, что они и каплей мощи своей прародительницы не обладают, но всяко больше других прочих могут натворить. Я так мыслю, что эта задрыга венец не для себя выпрашивала, а как раз для кого-то из наследниц. В нем же старой силы ого-го сколько, если знать, как ее зачерпнуть, много чего добиться можно. Ну а та, кто его новой владелице приволок, ясное дело, награду получит немалую. Может, власти побольше под себя подгребет, может, еще чего.

Книга знаний. Любопытно, каких знаний? И когда эта книга писалась?

— Так что, парень, не верь ей, — Лесной Хозяин выплюнул муху, попавшую ему в рот. — Ни слову, ни делу. Внешности тоже не верь. С виду молодая девка, а на деле поди знай, сколько ей лет. И, главное, пойми: вы теперь враги, держи это в уме все время. Забудешь — пропадешь.

— Почему? — искренне удивился я. — Ну помешал обряду, так что же, сразу враг?

— Вот дурень! — всплеснул руками леший. — Нет такой ведьмы, которая свободу выше всего на свете не ставит. Ну, может, только власть над остальными наравне со свободой почитает, но прочее разное — куда ниже. А по твоей милости Стелла эта теперь на привязь попала, не сказать хуже. Не она будет решать, куда идти, а ты, а ей, стало быть, подчиняться придется. Для нее это хуже смерти, соображаешь? Кабы не Великий Полоз со своим наказом, она бы тебя сразу под дерн отправила, как только он под землю ушел, ты бы даже в себя прийти не успел. Хотя нет, дождалась бы, пока очухаешься, чтобы помучить вволю за неудачу, так что твое счастье, что нельзя ей тебя убивать. Прямо скажем — свезло, что Великий Полоз за тебя заступился, свезло. Его запрет никто из детей Ночи нарушить не посмеет.

— Детей Ночи? — вырвалось у меня. — А это кто?

— Да все те, кто Луну за Солнце почитает, — широко улыбнулся собеседник, показав мне крепкие белые зубы. — Хозяева лесные, речные, полевые да болотные, ведьмы да ведьмаки, домовые да овинные, русалки, арыси, мавки… Много нас, не сочтешь. Да и ты теперь, выходит, кумпанию нам составишь. Белый день Великому Полозу не друг, его время — ночь. Он тебя отметил, в слуги определил, так что знай свое место. А оно тут, с нами.

Последние слова неприятно царапнули самолюбие. Что значит «в слуги»? И вот это — «знай свое место». Я не собачка, никому не служу, на коврике у двери не сплю. Ну, было раз по молодости, я дверь спьяну открыть не смог, так около нее и уснул. Но это другое.

— Хранителем кладов служить, конечно, невелика радость, — продолжал разглагольствовать леший. — Власти да силы с ноготок, а хлопот не оберешься. Но, с другой стороны, вашего брата многие уважают. Те же ведьмаки с ними в дружбе со старых времен пребывают. Им иногда надо что-то припрятать или, наоборот, древнюю захоронку какую найти да взять в обход затворных заклятий. Так к кому они на поклон идут? К вам, Хранителям. Вурдалаки из старых семей тоже вас очень чтут, у них свои интересы на данный счет имеются. Но с этой братией поосторожней надо, очень уж они мнительные и заносчивые. Чуть что не так — сразу в драку лезут.

А полезный старичок-то, знает много, сведениями делится. Правда, не все услышанное понятно, но это не страшно. Лучше что-то, чем ничего.

— Но ведьмы опасайся, — внезапно вернулся к изначальной теме леший. — Нет, убить собственноручно она тебя не посмеет, это уж наверняка. Сотвори она такое — уже на следующую ночь за ней самой придут и сторицей за нарушение Полозова повеления спросят. Но Смерть — она в разном обличье ходит. Может случиться так, что Стелла эта вроде и ни при чем, а ты все одно ногами вперед отправился странствовать. Ей хорошо: нет тебя — нет задания Владыки, она свободна. А ты помер, в земле лежишь, тебе холодно и грустно.

— Ничего не понял, — наморщил я лоб. — Это как же так может случиться?

— А я знаю? — пожал плечами лесовик. — Например, затащить тебя в такое место, откуда сроду не выберешься, но при этом так все устроить, что вроде как она и ни при чем. Мол, ты сам туда поперся, доброй волей. А она тебе не сторож и не мамка, с нее спроса за то нет. Уяснил, детинушка?

— Вроде как, — кивнул я.

— Но особливо ее опасайся не до того, как вы Полозов урок сполните, — очень тихо и очень серьезно сказал Лесной Хозяин, — после того ее бойся. Ведьмы никогда обид своих не прощают. Если надо, сто лет прождут, но счеты сведут, не с обидчиком, так с детьми его, не с детьми, так с внуками. И эта тебе ничего не забудет. Сейчас за твоей спиной Великий Полоз стоит, но как выполните наказ да волю получите, так и все, защиты как не бывало. И вот тогда…

— Ясно, — не знаю отчего, но спина моя вспотела и по ней поползли мурашки. Наверное, от того, что дедка таким тоном все это изрекал, что его словам сразу хотелось верить. Это реально впечатляло.

Впрочем, страх этот был сиюминутный и ситуационный, потому что никакими поисками кладов для огненного червяка из сказок я заниматься, разумеется, не собирался. У меня на свою жизнь другие планы имеются.

— Хотя тебе и без нее есть кого опасаться, — совсем уж невесело вздохнул дедок. — А ты как думал? Хранителей кладов не так много, потому весточка о том, что Подземный Владыка нового сотворил, скоро всех, кому сие любопытно, облетит. А кое-кто, поди, уже это знает и думает, как тебя к своему интересу приневолить. Так что ты, паря, новых знакомых стерегись, посулам не доверяй да подарки особо не принимай. Дадут рупь, а спросят после сто. И вот чего… Человеки сильно любят разное обещать, а после про слова свои забывать. Особенно если зелена вина нахлещутся.

— Есть такое, — признал я, — случается.

— У нас за каждое слово, что прозвучало, особый спрос идет, — сурово встопорщил бороду леший. — Таков Покон. Не можешь — не обещай, а если уж сказал, то делай. Иначе плохо будет. Сильно плохо. Ты лучше побольше молчи и слушай, хотя бы на первых порах. А самое главное — ведьмы стерегись, она всегда будет ждать того, как ты оплошаешь. Каждый день. Каждую минуточку.

— Понял, — я вытер выступивший на лбу пот и подавил в себе желание спросить, что такое Покон. Второй раз за ночь это слово слышу. Или даже третий. — Спасибо за советы! Если не секрет, почему вы мне помогаете?

— Сделал ведьме гадость — на сердце пришла благость, — охотно ответил старичок. — А еще… Нас, Лесных Хозяев, когда-то Велес сотворил из вот таких пней. Чтобы за вотчиной его смотрели, заботились о ней как о дитятке родном. А присоветовал это ему Великий Полоз. Вот и выходит, что он нам вроде как батюшка родной. Ты ему глянулся, а, стало быть, я тебе помочь должон. И другие мои братцы тоже, я им весточку отправлю. Ежели беда какая приспеет, так ты в лес иди, всегда в нем найдешь защиту и кров, не сомневайся. Только вот что: в городе нас, лесовиков, не сыскать. Деревья у вас там есть, а нас, хозяев, нет, не можем мы там существовать. Слишком мало жизни вокруг и слишком много камня. И злобы через край. Нам там не можно быть.

— Это да, — признал я. — Злобы в городе хоть отбавляй. На том и стоим.

— Эхма. Ничего ты, гляжу, не понял, — с жалостью глянул на меня дедок. — Ладно, пошли, Валера, отведу тебя к приятелям. А там, глядишь, жизнь тебя сама всему научит, если смерть раньше не приберет.

Шли мы недолго, минут двадцать, и я даже не заметил, как оказался на той самой опушке, с которой вчера днем началось мое жутковатое путешествие в лесную сказку.

— Дрыхнут твои дружки, — хихикнул лесовик. — Не-не, ты не думай плохо, они полночи бегали, орали, тебя кликали. Гудели как заполошные железкой этой на колесах, всех птиц перепугали. Недавно угомонились, часа полтора как.

— Чую, мало мне не покажется, — вздохнул я. — Добро, если только обматерят, могут и морду набить.

— Зато от чистой души, — обнадежил меня старичок. — От друга и синяк в радость — так у нас говорят. Дай-ка сюда.

Он цапнул ведерко, которое я так и таскал с собой. Правда, оно снова было пустое, растерял я за ночь все найденные накануне грибы. Впрочем, и не жалко. Подберезовик червивеет быстро, пара-тройка часов — и все.

Старичок вроде только шагнул за куст бузины, скрывшись за ним целиком, и на тебе — уже идет обратно, держа в руках мое ведро, доверху набитое белыми грибами.

— Вот, покажешь, может, и не сильно поколотят, — протянул он мне ношу. — Похлебку сварите, посидите у костерка, бутылочку откупорите, глядишь, и помиритесь.

— Спасибо вам… — и тут мне стало неловко, потому что и у него, как ранее у Стеллы, имени тоже не спросил. — А как вас величать? Знаю, с этого начинать надо, да больно ночь выдалась хлопотная.

— Зови меня дядей Фомой, — разрешил лесовик. — И вот что еще, паря. Братцы мои, если что, тебя примут, защитят, спрячут, все как я обещал. Но ты про вежество все одно не забывай. Пришел в лес — поклонись тамошнему хозяину, спина, чай, не переломится, да слово приветное скажи. А еще ржаного хлебца с собой прихвати да на первый попавшийся пенек, как за деревья ступишь, и положи. Мы хлеб-от сильно уважаем, вот только часто есть его нам не приходится. Забыли люди обычаи старые, забыли. Тогда все будет не только по добру, но и по чести. И не только в лесу таким будь, но и в поле, и на реке. Трясиннику, правда, можешь почтение не оказывать, неумытику эдакому. Перебьется. Да и одно у него всегда на уме — как бы кого в чарусью затащить, потому в болото лучше без нужды не соваться. Нечего там человеку делать, мертвое это место. Смекнул, о чем я речь веду?

— А то, — я приложил руку к сердцу и поклонился. — Спасибо тебе, дядя Фома. И за помощь, и за советы.

— Может, и не сгинешь, — потрепал меня по голове лесовик. — Вроде не такой остолоп, каким сначала мне показался. Да, и вот еще что. Дуре этой передай: Великий Полоз смилостивился над вами и урок поменьше сделал, до дюжины служб снизил ваше бремя. При ней нарочно говорить не хотел. Пусть помучается, стервь такая.

В верхушках деревьев шумнул ветер, зашуршали кусты, и когда я распрямился, то понял, что остался один. Рядом никого не было, только где-то далеко мне померещился хохоток. Хотя, может, это и птица какая стрекотала, поди знай?

Ребята спали в палатке, из приоткрытого полога слышалось мерное похрапывание Сивого, но, как только я брякнул дужкой ведра, он что-то сонно прохрипел, а после высунул наружу голову, хлопнул глазами, заметив меня, и злобно заорал:

— Гендос, подъем! Эта сволочь нарисовалась!

Ох, как они на меня орали, и вместе, и по очереди. В смысле один отдыхал, второй драл горло, а потом менялись. Я в какой-то момент пожалел о том, что диктофон на смартфоне не включил. Вот стану известным и знаменитым, надумаю написать автобиографию, дойду до главы «Мои недостатки» — и не вспомню даже сотой части услышанного сегодня. А она, эта глава, сейчас, считай, целиком надиктована была.

В какой-то момент они оба выдохлись и у меня наконец появилась возможность вставить слово:

— А я грибов принес. Вот, один к одному.

— Идиот, — хлопнул себя ладонями по ляжкам Сивый. — Грибов он принес! Да я за вчерашний вечер и половину ночи чуть аккумулятор машины не посадил, бибикая! Уже собирался знакомому из МЧС звонить, просить бойцов для прочесывания местности.

— Ты чего не позвонил, ущербный? — поддержал его Гендос. — Ладно-ладно, не дергайся, я понял, что сигнал ушел. Но ты бы на дерево вскарабкался, что ли?

А то я не сообразил это сделать! Но вслух озвучивать свои мысли не стал. Оно ведь как? Если оправдываешься, значит, виноват. А виноват — плати.

— Давай его побьем? — предложил вдруг Сивый приятелю. — И душу отведем, и Валерону вперед наука будет.

— А потом вещи в зубы — и пусть валит на станцию, — злобно рявкнул Генка. — Пешком!

— Не, пешком нельзя, — просопел Сивый. — Он ведь по дороге заблудиться может. Отойдет с нее в лес посикать да и сгинет в нем без следа. А нам потом следакам придется доказывать, что это не мы его прикончили. Лучше сам отвезу. Вот не поленюсь, снова все колдобины сосчитаю, но отвезу!

— Хорошо, — покладисто согласился я и зевнул, осознавая, что отключаюсь на ходу. — Но давай попозже, я жутко спать хочу. Днем поедем.

— Вот скотина наглая, а? — хмыкнул Гендос. — Каким был, таким и остался, ничего не изменилось.

— Хоть какая-то стабильность, — Сивый достал сигарету из пачки. — Ладно, иди дрыхни, а там поглядим. Раздолбай ты солнечный!

Усталость и сумбур прошедшей ночи сделали свое дело, и я уснул, по-моему, еще на ходу, до того как повалился на спальник. По крайней мере, я этого момента не помню.

А вот пробуждение было неприятным невероятно, из числа тех, когда сон покидать не хочется, но приходится. Увы, но желудок, который, как известно, частенько руководит людьми, опережая по степени влиятельности даже разум, дал о себе знать. Нет, кабы не запахи грибной похлебки, может, он и не заставил бы меня вынырнуть из забытья, но очень уж искушающим был аромат.

— Генк, как думаешь, если в котел лапшу китайскую бросить, она вкус не испортит? — услышал я голос Сивого. — Просто я читал, что раньше не с картошкой грибной суп варили, а с лапшой. Или в кино видел?

— Слышал звон, да не знаешь, где он, — хмыкнул Гендос. — Все подряд валить в котел — это варварство. И вообще, в вопросах еды лучшее всегда враг хорошего. Мне вот только жалко, что морковки нет, сейчас бы из нее пережарку сделать для душистости.

— Еда, — высунул я голову из палатки. — Хочу-хочу-хочу! А потом хоть на станцию везите, хоть куда… Хоть на дереве вешайте! Только пожрать дайте!

— О, проснулся пропаданец наш, — иронично заметил Гендос, помешивающий черпаком варево в котле, висящем над небольшим костерком. Нет, у нас имелась специальная плитка, удобная и не громоздкая, но тут мои приятели, похоже, решили пойти традиционным путем приготовления пищи. Есть в еде, приготовленной на открытом огне, нечто сакральное, приближающее нас к истокам сути людской, к памяти предков. — Нам спать не дал, зато сам выдрыхся по полной.

— Неправ, виноват, скотина, — я вылез из палатки, подошел к костру и вдохнул ароматный пар, поднимающийся над котлом. — Уф-ф-ф, милота какая! Давай, разливай уже по тарелкам.

— Покомандуй еще, — легонько стукнул меня поварешкой в лоб Генка. — Когда готово будет, я скажу.

— Ты, Швец, только проблемы создавать да жрать мастак, — сообщил Сивый, впрочем, уже довольно миролюбиво. — А вот мы за вчера и сегодня два десятка монет подняли, причем неплохих, крестов нательных пяток да еще и знак старосты. И это с учетом того, что кучу времени на твои поиски потратили.

— Знак кого? — насторожился я, почесав грудь. После ночных похождений это слово, произнесенное другом, почему-то поселило во мне тревогу, так, словно оно само было неким знаком, напоминавшем мне о произошедшем.

— Деревня тут стояла большая, сам видишь, — Сивый показал мне светлый кругляш, который он в данный момент старательно надраивал. — Не село, разумеется, церкви не имелось, но люди-то, люди здесь жили, и было их немало. Если есть население, то должна быть власть, таковы законы бытия. А она — не только приказы, но еще и атрибутика.

— Самое забавное, что века прошли, а бардак остался тот же. Что они тогда, что мы сейчас — одинаково все, — рассмеялся Гендос. — Понимаешь, по «Положению о крестьянах» деревням старосты не полагались, только селам. Да на самом знаке, вон, надпись: «Сельский староста». То есть кто-то просто плюнул на условности и посадил управителя в деревне против всех уложений. Если нельзя, но очень надо, то можно.

— Или сюда наведался староста из соседнего села в связи с праздником урожая, нажрался местным самогоном, а после уснул рожей в пашне, — возразил ему Сивый, причем это прозвучало как-то очень привычно. Как видно, подобные дискуссии у них были нормой. — Отвезти домой его отвезли, а знак затоптали, не заметив. Вон, ушко у него отломано. Вот он потом, небось, убивался!

— А чего еще нашли? — заинтересовался я, подходя к тряпице, на которой лежал улов последних двух дней, и подцепил темную от времени монету. — Вот это чего за денежка такая?

— Денга, — недовольно глянул на меня Сивый, отвлекаясь от спора. — Тридцать четвертый год, «четырехперая».

Я сначала подумал, он так шутит, коверкая слово, а оказалось — нет. И правда, это оказалась не деньга, а именно «денга». На ней для особо тупых, вроде меня, про это написано было. И насчет тридцать четвертого года тоже не соврал мой приятель, не уточнил только, что одна тысяча семьсот тридцать четвертого. Вот только с перьями я не сразу разобрался. Но после смекнул, что речь, вероятнее всего, идет о хвостовом оперении державного двуглавого орла. Там и на самом деле с одной и с другой стороны было по четыре пера. Как видно, в другие годы их там имелось больше.

Черт, ощущения, конечно, космические. Этой монете почти три века. Триста лет! Я держу на своей ладони добрую часть учебника истории для средней школы. Когда на монетном дворе ея императорского величества Анны Иоанновны отчеканили эту монету, мир вокруг был совсем другой. И речь не о социальном строе, это все чушь. Названия меняются, смысл происходящего нет. Я о другом. О том, что тогда, когда этот медяк перестал быть металлом и стал «денгой», Пушкин и Толстой, Наполеон и Чайковский еще даже не появились на свет. Ломоносов сравнительно недавно прибрел в Москву с рыбным обозом и теперь удивленно глазел на городские усадьбы вельмож, даже не предполагая, какие взлеты и падения его ждут. Фридрих Второй, которого еще не называют Великим, лается с отцом, женится на нелюбимой женщине и только-только начинает задумываться о том, что государственные границы Европы неплохо бы немного поменять. Да что границы Европы? Карта мира тогда имела кучу белых пятен, поскольку длинные руки человечества еще до них не дотянулись.

Это все — прошлое, ставшее хрониками, книгами, гравюрами, архивами. С ним можно ознакомиться, но никто и никогда не расскажет, как оно там все было на самом деле. И все же свидетели той поры есть, например, вот эта денежка. Она не умеет говорить, но, сжав ее в руке, ты на секунду ощутишь, как пульсирует то, что никогда не вернется. Как пульсирует ушедшее, но не пропавшее навсегда Время.

— Валер, ты чего завис? — требовательно окликнул меня Генка. — Дай мне черный перец, он вон там лежит. Тот, что горошком, не молотый.

Выполнив его просьбу, я отправился в дальний конец деревни. Физиология есть физиология, а просьбу Сивого не гадить там, где будем копать, я запомнил хорошо.

Еле различимый шепот коснулся моих ушей не сразу. Я сначала подумал, что это шуршание джинсов, которые я натянул обратно, встав с корточек. Но нет, звук повторился, и теперь я даже различил несколько слов.

«Отпусти». «Отпусти». «Время».

Шепот становился все громче, все настойчивей, он звучал в моей голове так, будто я в уши вставил наушники-затычки, подключенные к смартфону.

«Сроки вышли, устала. Устала, Хранитель. Те, кто оставил меня, ушли, их дети ушли и внуки. Отпусти, отпусти, отпусти!»

Вот тут меня слегка тряхануло. Когда человек начинает слышать голоса, источник которых неясен, то ничего хорошего от этого ожидать не стоит, это уж наверняка. И позитив в этом искать не стоит.

«Я рядом, Хранитель. Рядом. Дай мне волю!»

Хранитель. Самое главное-то я и не услышал сразу. Значит, не бред? Не чушь? Само собой, случившееся ночью мне страшным сном после пробуждения не казалось, что бы я там раньше ни утверждал. Нет у меня склонности к самообману. Но было и было, мир многообразен, в нем чего только ни случается. К тому же во время учебы я с теми же археологами общался много, мы и выпивали вместе не раз, наслушался от них всякого. На раскопах такие истории случались, что волосы дыбом встанут. Прыгающие каменные бабы в степях, могилы и курганы скифских вождей, после вскрытия которых половину экспедиции гадюки перекусали, прочее разное…

Но вот насчет голосов в голове уговора не было. Мне подобное на фиг не нужно.

«Я тут, я рядом. Хранитель, это в твоей власти!»

Такое ощущение, что молоденькая девчонка говорит. Жалобно так, пронзительно. Интересно, «тут» — это где конкретно?

Ответ я получил почти сразу же. Совсем недалеко от меня, у остова одной из совсем развалившихся изб, обнаружилось нечто вроде легкого свечения. Ну, как будто под одеялом фонарик включили. В ночи, скорее всего, видно было бы куда лучше, но и днем этот свет я различил без труда.

А ведь это клад со мной говорит. С чего бы кому-то другому называть меня Хранителем? Правда, если кому подобное рассказать, психушка гарантирована. Я и сам, признаться, начинаю сомневаться в собственной вменяемости. Потому надо брать лопату и копать. Если там обнаружится захоронка — я не свихнулся. Если нет — плохо дело, надо искать психиатра. Не психолога, как я говорил шутейно Воронецкой, а именно психиатра.

Лучше бы там что-то оказалось. Не из корысти этого желаю, а исключительно из соображений любви к себе единственному. Дом скорби не то место, где мне хочется быть.

На то, как я взял лопату, никто из моих приятелей внимания даже не обратил. Они опять спорили на какую-то историческую тему, явно получая от процесса этой перебранки немалое удовольствие. Вот так они отдыхали, так сбрасывали те стрессы, что копились весь год. И это не самый плохой вариант, как по мне.

Свет, когда я к нему приблизился, стал куда ярче, чем раньше, а в ушах послышался веселый девичий смех. Она, несомненно, радовалась, поняв, что ее просьбы были услышаны.

А меня, кстати, этот смех насторожил. Вдруг я не должен этого делать? Ну да, убедиться в верности догадки следует, но все же? В том странном обществе, которое дядя Фома и Стелла называли «миром Ночи», действовали свои законы, и их было немало, это я усвоил. Может, один из них, например, запрещает Хранителям выкапывать клады собственноручно? Или надо слова какие произнести в этот момент?

А спросить не у кого. Даже интернет — и тот не помощник, как бы странно это ни звучало.

«Прошу тебя! Отпусти! Нет мочи!»

Как видно, клад уловил мои сомнения, голос теперь не смеялся, а только что не рыдал. Мало того, в свете, который стал совсем уж ярким, передо мной вдруг побежали картины далекого прошлого, чем-то напомнив мне то ли рисунки из старых книг, то ли самые первые кинохроники.

Бородатый мужик завертывает в тряпицу монеты, убирает их в горшок, чем-то закрывает его горло и кладет в яму, выкопанную около избы.

Мрачные люди выносят из дома несколько гробов.

На то место, где когда-то зарыли клад, ставят огромную бочку, стянутую обручами.

Пожар. Причем горящий факел в окно кидает солдат в старинной французской форме.

Вот снова на этом месте дом стоит, но выглядит совсем не так, как прежний.

И так картинка за картинкой. Клад рассказывал мне о себе, о том, что видел, что запомнил. Это было необычно, но при этом чертовски интересно. Я смотрел на происходящее как завороженный, не желая, чтобы оно заканчивалось. Просто никогда ничего подобного даже представить не мог.

Но вот деревня опустела, а после и дом, уже четвертый по счету, разрушился. И последней картиной, которую мне показали, оказался непосредственно я, сидящий среди густых трав на корточках, кряхтящий и мечтательно смотрящий в небо.

То есть, у кладов еще и чувство юмора есть?

Не знаю, это ли послужило причиной, по которой я все же принял решение, или что-то другое, но лопата с хрустом вошла в землю. И я ни капли не удивился, когда услышал, как она обо что-то скрежетнула.

Отбросив инструмент в сторону, я встал на колени и руками начал выгребать землю, ища то, что попало под штык.

Это оказались осколки глиняного горшка. Пока только они.

— Слова, Хранитель, слова, — голос звучал уже не в голове, а совсем рядом со мной, прямо за плечом.

Я опасливо повернул голову, но там, само собой, никого не увидел.

— Слова! — моляще протянула девушка.

— Да что говорить-то? — не выдержав, зло спросил я.

— Отпусти меня! — немедленно отозвался голос. — Навсегда!

— Иди, — разрешил я. — Отпускаю. Иди туда, куда положено. Навсегда!

Ох, не напортачить бы. А если текст не тот?

— А-а-а-ах! — метнулся голос вверх-вниз, после что-то коснулось моей щеки. То ли это странное существо ее погладило, то ли вообще поцеловало — я так и не понял.

Но зато ощутил, как порвалась некая незримая струна, связывающая того, кто со мной говорил, и то, что лежало там, в яме. Навсегда порвалась.

А следом за этим среди земли тускло блеснул металл монет.