10. Оклеветанный век. 1763–1789

Георгианский Лондон был не вполне готов к эпохе промышленной революции и общемировой торговли. В нем было много новых зданий, а рост пригородов позволил избежать скученности населения. Но управление городом в одних аспектах было инертным, в других отсутствовало вовсе. Уже то, что Сити и Вестминстер нуждались в особых актах парламента просто для расширения улиц или строительства мостов, говорило о незрелой структуре управления городом. О расчистке трущоб не было и речи, равно как и о нормальных канализации, водоснабжении и охране порядка.

От политики меж тем было не отвертеться. В 1756 году под руководством Уильяма Питта страна вступила в Семилетнюю войну (1756–1763), а вскоре стала свидетельницей «года чудес» – 1759 года, когда Британия, по выражению историка Викторианской эпохи, стала империей, «сама себе не отдавая в том отчета». Коммерсанты столицы уже переключали свое внимание с континентального на всемирный масштаб. Привычные товары – сукно, меха, специи и редкие породы древесины – уступили место углю, олову, сахару, хлопку и морским перевозкам. Но промышленные центры Британии перемещались на север, где было много угля и железа, а также имелись порты, располагавшиеся ближе к Атлантике. Бизнес Лондона переходил от торговли предметами к торговле деньгами, а это требовало новых форм общественного договора.

В 1761 году действия нового короля – 24-летнего Георга III (1760–1820) – привели к политическому кризису: он отправил в отставку Питта, желая «править» при помощи коалиции аристократов во главе со своим старым наставником графом Бьютом. Лондон вновь оказался в оппозиции к Вестминстеру: росли как цены, так и население, которому нужно было что-то есть и где-то жить, и вместе с этим росло беспокойство в промышленных кругах. Многолетний негласный договор между работодателями Сити и их рабочими, покоившийся на прочной основе гильдий, теперь трещал по швам. Рабочие выходили на демонстрации, желая, чтобы хозяева не брали новичков-подмастерьев со стороны, и ломали новые механические станки, так как и те и другие самим своим существованием сбивали заработную плату.

Если зажиточные новые жильцы пригородов Вестминстера пребывали в политической апатии, ситуация в Сити в 1760-х годах делалась все более неспокойной. Частыми стали уличные беспорядки. Вновь выходит на сцену призрак минувшего – лондонская толпа. В 1763 году в Ист-Энде в одну ночь было уничтожено семьдесят шесть станков, принадлежавших гугенотам. Рано или поздно не мог не появиться способный лидер радикалов, и в тот самый год такой лидер появился. Это был журналист, член парламента от города Эйлсбери Джон Уилкс, арестованный за клевету на Бьюта.

Уилкс был тщедушным, неказистым человечком да еще и страдал косоглазием; его называли самым уродливым человеком в Англии, но у него был выдающийся талант вдохновлять толпу. Он бежал от преследований во Францию, но в 1768 году вернулся, и везде за ним следовали неуправляемые массы народа. В том же году в ходе успешной для него избирательной кампании в парламент от Мидлсекса толпа разнесла все окна в Мэншн-хаусе, а в ходе беспорядков в Саутуорке на полях Святого Георгия шесть человек было застрелено служащими полиции. Демонстранты под угрозой избиения требовали, чтобы встречные прохожие кричали: «Уилкс и свобода!» Уилкс был нарушителем общественного порядка. Его трижды отказывались допускать в палату общин, на что он возражал, что членов парламента выбирают избиратели, а не министры, чем вызвал широкое общественное сочувствие, в том числе самого Питта.

Уилкс был не просто возмутителем спокойствия. Он был зажиточным человеком, членом Королевского научного общества и аристократического Клуба адского пламени (Hellfire Club). Ему хватило поддержки, чтобы стать одним из олдерменов Сити, а в 1774 году вновь пробиться в парламент и стать лорд-мэром. В 1776 году он представил первый законопроект об избирательной реформе. Знамя Уилкса подхватили столько вигов, что вопрос о всеобщем избирательном праве оставался в публичном поле и служил предметом парламентских споров в течение полувека, пока в 1832 году реформа наконец не восторжествовала. Как бы ни бушевали собранные Уилксом толпы, решающее слово в спорах принадлежало парламенту.