Непомерным амбициям монарха ничуть не уступали амбиции лондонских аристократов, владевших особняками в Вест-Энде, большинство из которых окружали обширные сады. Теперь Англией правил популярный в народе король, его двор бурно расширялся, и придворным нужны были достойные места для жительства. В Париже особняки аристократов имели большой передний двор, отделенный от окружающих улиц высокими стенами. Лондонским аристократам, как правило, нужен был просто большой дом для временного проживания «в сезон», и в Вест-Энде был целый ряд подобных зданий, в частности вдоль Пикадилли, а также вокруг Грин-парка и Гайд-парка. Но их не хватало.

Идея городской площади, также позаимствованная у парижан, впервые была воплощена еще до гражданской войны в Ковент-Гардене герцога Бедфорда, но здесь частный дом был с эстетической точки зрения подчинен целому – единообразной архитектурной композиции. Особняки на Линкольнс-Инн-филдс и других площадях, разбитых позже, имели вид настоящих дворцов с фронтоном, пилястрами и рустовкой, но дворцы эти были втиснуты между двумя стенами, общими с соседними зданиями; зато хозяева могли наслаждаться видом из окон, выходивших будто бы на их собственный цветник.

Жители прибывали в дом в карете с парадного входа, где их видели высокопоставленные (как они надеялись) соседи. При этом для всего, что создает шум и беспокойство, – слуг, конюхов, торговцев, тележек, экипажей, лошадей – был предусмотрен, как в настоящем дворце, черный ход с задней стороны особняка. Там был настоящий лабиринт из улочек, проулков и конюшен, откуда можно было с черного хода попасть в пышные особняки, выходящие фасадом на широкую улицу. Вокруг площади была регулярная сетка из улиц поменьше, где в беспорядке теснились церковь, рынок, лавочки, пивные и дома, сдающиеся внаем.

Так были устроены почти все особняки Внутреннего Лондона в течение следующих двух веков – даже в более бедных восточной и южной частях города. Подобная схема стала своеобразной визитной карточкой лондонского градостроительства. Принцип rus in urbe (лат., «деревня в городе») подкреплялся деревьями, изначально высаженными по регулярному плану, но со временем предоставленными самим себе. Для датского урбаниста 1930-х годов Стена Эйлера Расмуссена площадь (надо отметить, что вопреки названию square, буквально означающему «квадрат», только площадь Сохо-сквер имеет действительно квадратную форму) воплощала тайну Лондона. Расмуссен вспоминал, что в летнем тумане «лондонская площадь расположена словно бы на дне моря, а неверные очертания ветвей похожи на плывущие над вами водоросли». И сегодня эти площади те же, хотя деревья зачастую выросли еще больше; жаль только, что столь многие из них закрыты для публики.

Подобные предприятия были чреваты высокой степенью финансового риска. Площадь – это не террасная застройка, количество домов в которой можно уменьшить или увеличить в зависимости от рыночной конъюнктуры. Выложить площадь мог только землевладелец-аристократ, а таким было зазорно заниматься не только непосредственно строительством, но и финансовыми расчетами. Они предпочитали поручать строительство вместе с сопутствующими рисками предпринимателям-застройщикам на условиях долгосрочной аренды – ее срок нередко составлял 99 лет. Собственники жертвовали краткосрочной выгодой, предпочитая получать стабильную арендную плату за землю, а в долгосрочном периоде получить свою недвижимость обратно значительно выросшей в цене.

Для этого требовалось тщательно следить за социальным положением временных обитателей площади, что, в свою очередь, означало, что застройка первых площадей зачастую шла медленно. Причина того, что некоторые лондонские площади – в частности, первые площади, разбитые в районах Сент-Джеймс и Мэйфэр, – застроены довольно беспорядочно по сравнению, например, с площадями в Белгрейвии или Блумсбери, состоит в том, что дома часто возводились только тогда, когда удавалось найти «правильного» жильца. Настолько эксклюзивный рынок всегда находился на грани насыщения.

Сразу после Реставрации 1660 года Томас Райотсли, граф Саутгемптон, реализовал свои честолюбивые планы застроить землю перед своим домом в тюдоровском стиле к северу от Ковент-Гардена, носившим название Блумсбери в честь его нормандского владельца Вильгельма де Блемона. Граф хотел построить для себя новый особняк, который выходил бы на площадь, застроенную с трех сторон домами; позади должны были располагаться улицы для торговцев и слуг, конюшни и рынки. Разрешение он получил, но застройка Блумсбери-сквер заняла шесть лет.

Не желая отставать, в 1662 году Генри Джермин, граф Сент-Олбанс, испросил разрешение на застройку своего участка, некогда принадлежавшего лепрозорию Святого Иакова. Это было делом деликатным, так как участок прилегал к королевскому Сент-Джеймс-парку. Джермин полагался на близкую дружбу, по слухам некогда связывавшую его с матерью короля Генриеттой-Марией во время парижского изгнания. В 1665 году ему было даровано разрешение разбить площадь и проложить улицы, идущие на север к Пикадилли и на запад к Сент-Джеймс-стрит. К востоку лежал принадлежавший Джермину рынок, где торговали скотом и необходимым тому сеном, давшим рынку имя.

При таком расположении площадь Сент-Джеймс-сквер была обречена на успех. На ней жили шесть герцогов и семь графов. Кое для кого вертикальный характер лондонского городского особняка был в диковинку. Джонатан Свифт во время визита к герцогу Ормонду встретил самого герцога в подвальном этаже, затем поднялся этажом выше к герцогине и на второй этаж к дочери супружеской четы, леди Бетти. Далее Свифт предложил служанке леди Бетти уединиться с ним на время в мансарде, но «сия особа, молодая и смазливая, и не подумала повиноваться».

Обслуживание этих зданий требовало немалых усилий. На один особняк требовалось до двадцати слуг, особенно в весенний сезон; дом попросту не мог вместить их всех. Поэтому за самыми изящными лондонскими площадями вырастали муравейники из лачуг, конюшен, складов и мастерских. За Сент-Джеймс-сквер располагались Ормонд-ярд и Мейсонс-ярд, за Гровнер-сквер – Три-Кингс-ярд и Шефердс-плейс; такие же трущобы выросли позади Беркли-сквер, Кавендиш-сквер, Портман-сквер и Белгрейв-сквер. Даже за площадями меньшего размера имелись свои «мьюзы» (это название происходит от слова, обозначавшего соколятню – место содержания ловчих птиц). В то время как площади подлежали строгому контролю, над кварталами для обслуги никакого контроля не было. В результате промежутки между лондонскими усадьбами населялись публикой самого разного пошиба и позднее стали одними из беднейших трущоб города. Сегодня в результате джентрификации и консервации они образуют тихие и компактные кварталы таунхаусов.