К 2016 году наступили очевидные последствия подъема рынка недвижимости в предыдущие десять лет. Цены на дома в Лондоне достигли плато, а затем фактически начали падать, хотя масштабы падения варьировались в зависимости от территории и методики исследования. Отдельные свидетельства говорят о том, что в богатых районах продажи упали на 10–20 %. В первом небоскребе Лондона «Центр-Пойнт» офисы были переделаны в квартиры класса люкс, но продать их оказалось очень трудно; половина так и осталась пустыми. В 2018 году риелторы сообщали, что в Лондоне на рынок поступает 54 000 квартир с ценой порядка 1 миллиона фунтов стерлингов, а количество покупателей на эти квартиры, по оценке, составляло 4000 в год. На модели настоящего и будущего Лондона в офисе НЛА на Стор-стрит город похож на подушечку для булавок: в системе планирования предусмотрено аж 540 двадцатиэтажных (а то и выше) домов вдобавок к 250 уже построенным или строящимся.

В подавляющем большинстве этих домов должны были располагаться элитные квартиры. Полувековой упадок высотного строительства, звездный час которого был связан с послевоенным сооружением муниципального жилья, сменился новым триумфом. Высотки стали тем же, чем была площадь для георгианского города, – определяющей чертой городской среды. Вопрос был только в том, кто станет покупать эту недвижимость и сколько у этого «кого-то» должно быть денег. Высокая стоимость обслуживания этих домов и зависимость рынка от иностранных покупателей означали, что Лондон вновь платит за историческую неспособность регулировать свой рост и давать укорот бешеной спекуляции недвижимостью. Город строил дома, но не предпринимал никаких усилий, чтобы обеспечить их наполняемость жильцами – или хотя бы решить, кто там будет жить.

Постепенно стали очевидны результаты недавней эпохи столичного градостроительства. От четверти до трети Центрального Лондона теперь подлежало охране – достижение замечательное, которое фактически навсегда стабилизировало облик города XIX и XX веков. Но теперь заповедные зоны все больше и больше выглядели прогалинами в городских джунглях, окруженными неконтролируемой плотной высотной застройкой. Так, заповедными были три четверти Вестминстера, но эту охраняемую территорию пронзали скопления башен вокруг подокруга Виктория и канала Паддингтон-Бейсин, равно как и везде, где застройщики смогли проскользнуть через сети запретов, например у Мраморной арки и на площади Гайд-парк-корнер. В отсутствие всякого плана и координации вдоль Сити-роуд в Ислингтоне, вокруг паба «Слон и замок», в случайных точках близ реки без предупреждения взмывали вверх новые здания. Темза оказалась безнадежно похожей на каньон. Горизонт Лондона стал весьма хаотичен на вид.

Попытки узнать реакцию лондонцев на новый облик, обретенный городом, были удивительно немногочисленными. В 2014 году опрос, проведенный НЛА, подтвердил, что башни по-прежнему мало кого прельщают: 70 % лондонцев старше 34 лет не хотели в них жить. Относительно того, «украшают ли горизонт» небоскребы, мнения разделились более ровно: 45 % было за и 40 % против. Такое же разделение наблюдалось по вопросу о том, лучше или хуже выглядит город с высотными зданиями.

Лично мне кажется, что жители современных городов смирились с неизбежностью подобной эволюции – в отличие от деревень, жители которых проявляли всю въедливость и дотошность, чтобы защитить «малую родину». Похоже, уже сам гигантский размер городов делал их игрушкой судьбы. И уж точно они были игрушкой рыночной экономики: там, где на кону огромные деньги, коммерция часто обладает решающим голосом. Сила арифметики сокрушает все попытки планирования или регулирования; это особенно очевидно в крупных городах развивающихся стран, с чем согласится любой, кто пролетал над Мехико или Лагосом.

Города в авторитарных государствах жили совсем иначе. Их нередко сносили и перестраивали в соответствии с веяниями времени. В XIX веке так поступил Осман с Парижем. В 1960-х годах я видел, как бульдозеры уничтожают старинные бульвары Бухареста, а в 1983 году – старый город в китайском Чэнду; в последнем случае зрелище было особенно душераздирающим, так как я знал, что однажды китайцы об этом пожалеют. В Лондоне свободный рынок и мясорубка чисел всегда входили в противоречие с централизованными решениями. Античное поселение обязано своей формой римским губернаторам, средневековый город – резиденции монархов в Вестминстере, а Лондон XVIII–XIX веков – запрету строить новые мосты через Темзу и фиаско с планированием в области железнодорожного строительства. Законодательное введение заповедных зон в 1970-х годах имело огромные последствия для столицы – возможно, более значимые, чем любые события начиная с Великого пожара. Еще одним знаковым моментом стал спор о комплексном обновлении Внутреннего Лондона, начавшийся после «Блица» и длившийся до 1970-х годов.

К концу XX века фактический коллапс стратегического планирования и всевластие интересов собственников недвижимости почти не оставили пространства для государственных решений или государственного надзора. Тем не менее некоторые участки все-таки приходилось планировать. Это были главным образом крупные промышленные площадки, ранее принадлежавшие докам, железным дорогам и коммунальным службам. Три таких объекта во Внутреннем Лондоне ожидали государственного решения: электростанция в Баттерси, долина реки Ли к северу от Стратфорда и старая железнодорожная территория близ Кингс-Кросса. Исход каждого из этих случаев продемонстрировал сильные и слабые стороны лондонской администрации на рубеже нового века.