В Госдепартаменте развертывалась борьба между теми, кто относился к Советскому Союзу как к серьезной и, в перспективе, опасной проблеме международных отношений, и теми, кто просто рассчитывал на дружбу с «дядюшкой Джо», как американцы называли Сталина. Популярный госсекретарь Корделл Халл не слишком интересовался текущими вопросами и был особенно далек от советских дел. В 1938 году он вызвал Кеннана, чтобы с его помощью разобраться, что стало с американскими коммунистами, эмигрировавшими в СССР. Тысячи выходцев из Миннесоты, Нью-Йорка и Чикаго поехали строить социализм в СССР, а потом пропали в ГУЛаге. Кеннан видел этих людей в Москве и отлично знал, что с ними потом стало. Но он никак не мог объяснить этого Халлу; тот не верил, что люди, пусть даже русские коммунисты, могут вести себя так нерационально, чтобы уничтожать собственных сторонников. Кеннан настаивал на своем и видел, что только разрушает доверие Халла к себе и другим «русским специалистам».

Почти все эти «русские специалисты» Госдепартамента были обязаны своей карьерой Буллиту. Теперь они собрались в Восточно-европейском отделе Госдепартамента под руководством Роберта Ф. Келли и писали меморандумы, которые никак не сходились с восторженными донесениями посла Дэвиса. Внезапно и без объяснений отдел Келли был закрыт в 1937-м, а сам он отправился советником в Анкару. Кеннан потом писал, что закрытие отдела стало результатом «советского влияния на самых высших эшелонах власти»; он удивлялся, что Маккарти не заинтересовался теми, кто расправился с Келли и его отделом. Кеннан не назвал своих врагов в Госдепартаменте, которых фактически объявил советскими шпионами или, в терминах Маккарти, агентами влияния. Одним из лидеров этой победившей фракции был Дэвис; другим был дальний родственник Рузвельта Самнер Уэллес, который стал в 1937-м заместителем Госсекретаря. Он и устроил чистку в Госдепартаменте, избавляясь от региональных отделов и их сотрудников. Специалист по Южной Америке, Уэллес не видел особых проблем в отношениях с СССР и поддерживал веру Рузвельта в то, что СССР – прогрессивное государство и вероятный союзник, а ключом к возможным трудностям послужат личные отношения президента со Сталиным.

В мае 1940-го, сразу после немецкого вторжения в Нидерланды, роль личного представителя Рузвельта занял Харри Хопкинс. Опытный администратор, он совсем не имел международного опыта, но долго работал в системе социальной помощи, созданной Новым курсом. Он симпатизировал социалистическим идеям и, кажется, восхищался Советским Союзом. Оценивая его роль, Буллит писал об «абсолютном невежестве» Хопкинса во внешней политике; но его политика работала, и это приходилось признать. «Все американцы хотели верить в то, что Советский Союз таков, как говорит Харри Хопкинс», – рассказывал Буллит. Его обиду понимали все, кто принадлежал к окружению Рузвельта: Хопкинс занял в американской политике военных лет именно то место, на которое претендовал Буллит, а опыт и взгляды их были разными. И о врагах, и о союзниках Буллит знал неизмеримо больше, а в его способностях переговорщика сомневаться не приходилось.

Челночная дипломатия Хопкинса, много раз за время войны летавшего между Вашингтоном и Москвой, обеспечила функционирование ленд-лиза и, несомненно, помогла победе 1945 года. Но его же действия, поддержанные Рузвельтом, привели к Ялтинской конференции, советскому контролю над Восточной и Центральной Европой и наконец, к холодной войне. Беседуя с Рузвельтом, Буллит возражал против политики безусловной поддержки СССР, которую проводил Хопкинс. Мы не знаем, лучше или хуже стали бы результаты военного сотрудничества, если бы за ленд-лиз отвечал Буллит; но его действия наверняка были бы совсем иными, чем действия Хопкинса. В 1941 году он изложил Рузвельту свою философию. Сталина нужно поддерживать в той мере, в какой он полезен; ему жизненно необходима американская помощь, и если выставить ему условия, он их примет. Советский Союз является союзником, но от этого он не стал современным, миролюбивым и демократическим государством. Рузвельт согласился с аргументами Буллита, а потом сказал, что просто верит Сталину. Если он, Рузвельт, «будет предоставлять ему все, что может, и не будет просить ничего взамен, тогда Сталин, noblesse oblige, после войны не будет заниматься аннексиями», а будет вместе с ним, Рузвельтом, строить мир и демократию. Буллит напомнил Президенту, что «говоря о noblesse oblige, он имеет дело не с герцогом Норфолкским, а с кавказским бандитом, который, если получает все в обмен на ничто, просто думает, что ему попался осел».

В 1941-м бои шли в Африке, приближаясь к святым местам и нефтяным полям Аравии и Палестины. Танковые бригады Роммеля, которого даже Черчилль называл «великим генералом», выигрывали у англичан битву за битвой. Рузвельту нужна была ясная картина того, что происходит в Северной Африке и на Ближнем Востоке, и в чем именно состоят там американские интересы. В духе своей политики личной дипломатии, он поручил эту часть воюющего мира Буллиту. Президент продолжал доверять ему в целом, но не в тех решающих частностях, которые касались отношений с Англией и Советским Союзом. «Президент хочет такого отчета, который позволит ему почувствовать, будто он сам там был», записывал Буллит после ланча в Белом доме. 22 ноября Буллита назначили личным представителем президента США на Ближнем Востоке в ранге посла. Телеграммой Черчиллю Рузвельт сообщал о назначении «моего старого друга Билла Буллита» и просил оказывать ему содействие.

По дороге в Египет Буллит узнал о японской атаке на Перл-Харбор. Британский губернатор Тринидада сообщил ему эту новость, не скрывая радости: теперь мы союзники, говорил он. За месяц обследовав ситуацию в Ираке, Иране, Сирии, Ливане, Палестине и Египте, Буллит рекомендовал направить подкрепления в Египет, где уже стояли американские войска. Он опасался в это время того, что Гитлер направит несколько дивизий с русского фронта в Турцию, а оттуда будет рваться к ближневосточной нефти. Генерал Маршалл подтвердил опасения Буллита, и Рузвельт тоже казался доволен его донесениями. Но следующую должность, на которую рассчитывал Буллит, он не получил. Он объяснял свое растущее в это время отчуждение от Рузвельта местью Самнера Уэллеса, который и в отставке продолжал общаться с Рузвельтом. Но его брат знал, что главная причина их расхождения содержательная: «Буллит и Рузвельт находились на противоположных полюсах в отношении к Сталину» [181].

В июне 1941-го секретарь Рузвельта Маргарет Ле Хэнд перенесла инсульт, и Рузвельт был вынужден отказаться от ее услуг, к которым привык за двадцать лет ее службы на работе и дома. Ее роман с Буллитом к этому времени скорее всего перешел в дружбу, но она оставалась для него источником информации и лоббировала его интересы. Возможно, Рузвельт считал, что к преждевременной болезни его секретаршу привела ее несостоявшаяся помолвка с Буллитом; в таком случае, это стало еще одним поводом сердиться на него. Маргарет была частично парализована и жила с сиделкой в Соммервиле, Массачусетс. Буллит много раз предлагал ей переехать к нему в Ашфилд, но она отвечала отказом; письма писала под ее диктовку сиделка. Она умерла три года спустя.

Политические принципы Буллита все дальше расходились с более прагматическими взглядами Рузвельта. После вторжения нацистских войск в СССР президент совершил резкий поворот в своей политике, забыв о советско-нацистском пакте и делая ставку на союз с СССР. Теперь уже Буллит не поспевал за интуитивным Рузвельтом. Первого июля 1941 года, вскоре после вторжения немцев в СССР, Буллит писал президенту, что хоть объявленная им политика поддержки всех, кто воюет с Гитлером, несомненно правильная, надо понимать и то, что СССР долго сопротивляться не сможет. Он не мог себе представить, что Советский Союз будет сражаться лучше любимой им Франции. Скоро, писал Буллит, немцы завладеют ресурсами СССР, и тогда преимущества Америке в нефти, стали и прочих естественных ресурсах сойдут на нет. Нам надо, писал Буллит, развивать нашу военную промышленность быстрее, чем немцы будут развивать военную промышленность на советской территории.

Мечтая принять посильное участие в войне, Буллит в июне 1942-го занял скромную, но интересную ему должность специального ассистента министра военного флота. Сразу после этого он улетел в Европу, чтобы встретиться с Черчиллем и де Голлем. С генералом Эйзенхауэром он обсуждал возможное вторжение в Африку и рекомендовал Жана Монне на пост главы гражданской администрации оккупированных районов. Он подсчитывал число германских субмарин и строил планы освобождения Эдуарда Эррио, бывшего премьер-министра Франции, который сейчас сидел в тюрьме режима Виши. Он писал черновики пропагандистских деклараций, чтобы войска распространяли их после высадки в Африке. Но Рузвельт держал его в стороне от самых важных дел, и Буллит не принимал участия в англо-американских встречах в Касабланке и Каире.

В ноябре 1942-го Рузвельт, однако, попросил его совета по установлению гражданских администраций на территориях, оккупированных американцами. Буллит воспользовался этим шансом, чтобы, далеко выйдя за пределы предложенной темы, рассказать президенту о том, как бы он вел войну и строил послевоенный мир. Самым важным в этой серии писем стало длинное послание от 29 января, посвященное устройству Восточной Европы и защите ее от советской угрозы. Предвещая холодную войну аргументами и риторикой, это письмо суммировало советский опыт Буллита, применяя его к новым реальностям мировой войны. Мы все восхищаемся смелостью советских солдат, но Сталин не изменился, объяснял Буллит. Советский Союз продолжает оставаться тоталитарной диктатурой, в которой нет свободы слова и прессы, имитируется свобода религии и господствует всеобщий страх перед секретными службами. Мы находимся в союзе с Советами, писал Буллит, но мы стремимся к демократии в Европе. Если СССР по окончании войны проявит захватнические намерения в Европе, мы будем противостоять им так же, как мы противостоим нацистскому государству. После поражения Германии, предсказывал Буллит, Сталин будет стараться либо аннексировать соседние государства, либо устраивать революции по всей Европе, начиная с самой Германии и кончая Финляндией, Польшей и Балканами. Буллит представил вполне реалистический список из 15 государств, которые подпадут под советское влияние, но особенно он был озабочен судьбой Польши [182]. Пока что, однако, СССР зависел от американской помощи, как когда-то Англия и Франция зависели от помощи вильсоновской Америки. Поэтому надо, не теряя времени, сделать все, чтобы защитить Европу от послевоенной советской агрессии. Буллит предлагал, в частности, рассмотреть с военными экспертами альтернативную зону высадки американских войск в Греции и Турции. Пройдя с боями через Балканы и Румынию, они бы очистили от немцев Венгрию, Австрию, Польшу и вышли к Балтике, установив американский контроль над Центральной и Восточной Европой.

Буллит развертывал в огромном послании Рузвельту свою давнюю и любимую идею, что после поражения Германии, Италии и Японии встанет вопрос о послевоенном устройстве Европы. Надо добиться того, чтобы она стала единым, сильным, интегрированным государством, которое будет принимать участие в судьбах мира наравне с США, Великобританией, СССР и Китаем. Только единая Европа может остановить расползание коммунизма, который после победы над Гитлером станет только сильнее и опаснее, объяснял Буллит. Он еще раз предлагал Рузвельту свой проект объединения Европы, о котором говорил задолго до войны: «Единая демократическая Европа, мирная, но вооруженная, является жизненно важным элементом мира во всем мире». Ссылаясь на неудачный опыт Лиги Наций, он предлагал Рузвельту заняться проектом единой Европы, не откладывая этот проект до конца войны. СССР будет делать все, чтобы помешать проекту единой Европы, а отношение Англии к нему неясно. Именно сейчас, пока союзники во всем зависели от Америки, от них надо было получить договорные обязательства в отношении строительства единой Европы. В общем, Буллит хотел обусловить продолжение американской помощи Сталину и Черчиллю их согласием на строительство единой Европы, которая включит и победителей, и побежденных. В его проекте будущего мира «Европа должна быть организована как демократическое единство, которое займет свое место наряду с Соединенными Штатами, Великобританией, Советским Союзом и Китаем как один из великих гарантов мира» [183].

Президент не ответил на это письмо. Рекомендации Буллита по самому значимому в этот момент вопросу, отношениям с двумя важнейшими союзниками, радикально отличались от его собственных планов. Пообещав Сталину открыть Второй фронт в Европе и откладывая высадку, Рузвельт стремился сохранить боеспособность советских и британских войск с помощью щедрых американских поставок, не обращая внимания на дипломатические трудности. Принимая от американцев поставки по ленд-лизу, которые стоили союзникам огромных жертв, Сталин не позволял американским летчикам использовать дальневосточные аэродромы, ссылаясь на нейтралитет СССР в отношении Японии; более того, американских летчиков, сбитых японцами и спасшихся на советской территории, держали в лагерях. Это было поведением, недостойным союзника, но Рузвельт терпел его, боясь малейшего конфликта со Сталиным.

Первого мая 1944 года, за пять недель до десанта в Нормандии и, очевидно, зная о подготовке к высадке, Буллит подал заявление о зачислении в войска простым офицером. Ответ пришел от Джона Маклоя, помощника военного секретаря США, который 14 мая позвонил Буллиту и попросил о встрече, чтобы передать позицию, согласованную с военным секретарем Хенри Стимсоном [184]. Они оба – Стимсон и Маклой – просили Буллита забрать его заявление, потому что, записывал Буллит: «мое знание ситуации во Франции и мое влияние на французов так велики, что независимо от моего ранга и должности, я бы уже через месяц фактически руководил бы отношениями с Францией, а президент хочет лично руководить всеми аспектами своей политики во Франции». На это Буллит отвечал, что он просто хочет воевать, что борьба с немцами это его борьба, и что он согласен на любую должность вплоть до шофера. Маклой только повторил, что хоть «все» и понимают, что Буллит отлично подходит для руководства французской политикой, президент не хочет его советов. Рузвельт и так запретил Стимсону принимать любые решения, касающиеся Франции, без его президентского согласия, и теперь стол в Овальном кабинете был «завален директивами», которые ожидали согласия Рузвельта. Особую проблему, по словам Маклоя, составляло то, что Рузвельт сопротивлялся всему, что исходило от Жана Монне и от де Голля. «Правда состоит в том, – говорил Маклой Буллиту, – что президент ненавидит де Голля». Маклой обещал еще раз говорить с Рузвельтом о Буллите, но тот не скрывал категорического несогласия с французской политикой президента. Маклой говорил Буллиту, что Рузвельт «постепенно разлагается, как все, кто слишком долго держится у власти». Джон Маклой был потом советником пяти американских президентов, от Кеннеди до Рейгана.

А оставшийся без дела Буллит принял еще одно необыкновенное решение. В письме своему старинному знакомому де Голлю он предложил услуги армии Свободной Франции. 25 мая 1944 года генерал де Голль из Алжира отвечал: «Приезжай сразу, дорогой американский друг! Наши ряды открыты для тебя. Мы вместе войдем в израненный Париж». В звании майора французской армии Буллит был предоставлен в распоряжение генерала (позднее маршала) де Леттра, лучшего из полководцев свободной Франции. В этом поступке Буллит не имел прецедентов и пока что не имеет последователей: посол великой державы, ставший офицером в действующей армии страны пребывания. Вместе с де Леттром Буллит в августе высадился на юге Франции, всю осень воевал в Вогезах, а в январе 1945-го освобождал Эльзас. Капитуляцию Германии он встретил в чине французского подполковника. Он сопровождал де Леттра на передовую, переводил ему, когда генерал встречался с Черчиллем или Маршаллом, и отвечал за пропаганду среди противника.

То было, вероятно, самое счастливое время его жизни. «Не понимаю, почему я никогда не хотел быть армейским офицером», писал он брату [185]. По его словам, дисциплина в штабе де Леттра была железной и условия трудными, но повар отличный, а за походную коллекцию вин отвечал сам Буллит. Правда, мыться было негде, и ванны он принимал в свои редкие визиты в расположение американских войск. В октябре 1944-го он посетил Париж и своим ключом открыл ворота посольства, из которых вышел четыре года назад: еще один драматический жест, делавший историю. 18 декабря 1944-го он писал брату, снова предсказывая будущее: «Немцы сражаются как тигры, их придется бить еще много раз и это не будет легкой работой, но я думаю, что это дело займет шесть, от силы восемь месяцев, если только не случится катастрофы». В январе 1945-го он попал в автомобильную аварию в Эльзасе и был сильно травмирован. Этим закончилась для него война. Буллит вернулся на свою яблочную ферму в Массачусетсе, лечился там, наблюдал за мировой политикой и писал в американские газеты. Однако о нем продолжали говорить, как о легенде военного времени, преувеличивая его значение.

В конце войны Джон Форрестол, который скоро станет министром военно-морского флота, играл в гольф с Джозефом Кеннеди, послом в Великобритании и отцом будущего президента. До и во время войны Кеннеди играл соглашательскую роль в Лондоне, поддерживал Чемберлена, враждовал с Черчиллем и рассчитывал на умиротворение Гитлера. Кеннеди говорил, что Франция и Англия не объявили бы войну немцам после их нападения на Польшу, если бы их не поощряли США. Это Буллит втравил Рузвельта в войну с немцами, убедив его в том, что Гитлер враг западной демократии. Если бы Америка не вступила в войну, говорил Кеннеди, нацисты захватили бы СССР, а Великобритания могла бы остаться нейтральной. Форрестол спросил в ответ, что стали бы делать немцы после того, как они покорили бы Россию? Мы не знаем ответа Кеннеди, но наверно, игра отвлекла их от геополитических рассуждений [186].

Рузвельт готовился к дальнейшим уступкам Сталину, которые ему придется сделать в Ялте в феврале 1945-го. История действительно повторялась. На Ялтинскую конференцию Рузвельт привез проект новой международной организации, который во многом походил на тот, что когда-то предложил Парижской конференции Вильсон. К тому же Рузвельт в Ялте был столь же физически немощен, каким под конец Парижской конференции был Вильсон. Обоих президентов, Вильсона и Рузвельта, пытался предупреждать Буллит, и оба его не слушали. И Буллит опять был прав: выигрывая войну, Америка должна была использовать момент военного превосходства для того, чтобы выиграть мир. Рузвельт продолжал играть в дружбу со Сталиным, но уже скоро, через месяц после окончания ялтинской конференции, Рузвельт обвинял Сталина в пересмотре их совместных решений по Польше и Германии.

В апреле Рузвельта не стало. Новый президент Трумэн не имел международного опыта и выбирал сотрудников, балансируя противоположные интересы. Его ближайшими советниками по России стали Чарльз Боулен, давний сотрудник Буллита по московскому посольству и один из самых осведомленных советологов Вашингтона, и Джозеф Дэвис, преемник Буллита в Москве и искренний попутчик Сталина. Места для Буллита в этом раскладе опять не было.