ЧАСТЬ II

Автобус номер семь довез меня до станции, на которой раньше был рыбный рынок Нортхэмптона. Старое здание снесли и на его месте выстроили уродливую громадину из кирпича и стекла. Однако до сих пор, стоит мне вдохнуть поглубже, кажется, будто я чувствую резкий запах морепродуктов, навсегда застрявший между прошлым и настоящим.

Прохожу через пустую рыночную площадь, мощенную грубым булыжником. Подумать только: раньше это унылое серое пространство было сердцем города… Три дня в неделю здесь бурлила жизнь и продавалась всякая всячина вроде дешевой одежды, тканей, кормов для животных, музыкальных записей, овощей и фруктов. А теперь даже в самые оживленные дни лотки с товарами не занимают и половины площади.

Не спеша направляюсь к библиотеке — до начала смены еще четверть часа, так что можно не торопиться. Спускаюсь по истертым каменным ступеням, по которым за полуторавековую историю здания прошаркала не одна тысяча ног. Прежде чем приняться за работу, надо зайти в подвал, в служебное помещение, чтобы бросить пальто и сумку. Снова прикладываю пропуск, толкаю тяжелую дверь, миную коридор и привычно желаю коллегам доброго утра.

Внизу уже все в сборе: двенадцать человек, не считая меня, — кто-то моложе, кто-то старше. Как ни странно, люди до сих пор считают, что в библиотеках работают лишь тихие тетушки в очках, с тугими пучками на затылках, в старомодных кофтах и удобных туфлях на плоском ходу. Сидя за массивными столами, они ругают посетителей за шум и штрафуют за нарушение сроков возврата. А если каким-то чудом среди них и попадаются мужчины, то лишь унылые, лишенные чувства юмора бородатые девственники в вельветовых куртках и клетчатых рубашках, до сих пор живущие с родителями.

Естественно, все это полная чушь. Да, на работе мы говорим тихо и обожаем книги. Но это вовсе не значит, что у нас в жизни больше ничего нет.

Как всегда в начале рабочей недели, мы делимся новостями. Даниэла показывает свежие синяки над грудью — следы неудачного приземления на подвесной канатной дороге в парке развлечений. Стив, забежав на пять минут, хвастается очередной татуировкой на предплечье; правда, из-за плотного слоя вазелина и намотанной сверху пищевой пленки разглядеть рисунок не представляется никакой возможности. Тем не менее, я говорю, что получилось здорово. Джоанна играет в рок-группе, а Пит, хотя ему хорошо за пятьдесят, увлекается йогой.

Когда Дженна интересуется моими выходными, я отвечаю, что провела их с мамой — та требует постоянного присмотра. Дженна сочувственно улыбается, словно понимает, о чем я. Хотя куда уж ей…

Многие из нас отработали здесь не один год. Мы часто шутим, что из тюрьмы за непредумышленное убийство выпускают быстрее. С одними коллегами я приятельствую, с другими просто здороваюсь, но ни с кем не враждую. Мэгги как-то поинтересовалась, не чувствую ли я себя одинокой без друзей-сверстников. Да, поначалу это меня сильно тяготило, однако жизнь, к счастью, умеет преподносить приятные сюрпризы. И я способна хранить их в тайне.

За единственным исключением, я никого не подпускаю к себе слишком близко. Если не хочешь страдать от разочарований, не стоит заводить привязанностей. Предательство — самая обыденная вещь: обычно его совершают без всякого злого умысла, просто потому что подвернулась более заманчивая возможность. На собственном горьком опыте я убедилась, что полагаться нельзя даже на самых близких.

Мы приступаем к работе, появляются первые посетители. Подъезжает фургон с новыми поступлениями. Стив прикатывает тележку с коробками: книги надо распаковать, наклеить штрих-коды, отсканировать и занести в каталог, незарезервированные издания — отложить. Я вызываюсь расставить их по полкам.

У нас тысячи книг, сотни стеллажей, и я знаю их все как свои пять пальцев — успела изучить за восемнадцать лет. Хотя с того момента, как я сюда устроилась, библиотечное дело здорово изменилось, я всегда шла в ногу со временем и даже получила несколько повышений. Я к ним не стремилась и уж тем более их не выпрашивала — они случались сами собой. У меня нет амбиций. Нет, я не оправдываюсь; я действительно не из тех, кому интересна карьера.

Аккуратно, бережно и строго по алфавиту расставляю новые книги на соответствующие полки, немного даже сама удивляясь собственной скрупулезности: ведь вскоре посетители начнут копаться в них, словно на последней в мире гаражной распродаже.

На тележке осталась одна книга, поэтому я направляюсь к секции «Войны и история Британии», куда если и заглядывают редкие посетители, то исключительно накануне годовщин крупных битв. Достаю из кармана канцелярский нож, выдвигаю лезвие, вырезаю страницу с магнитной биркой и прячу книгу в другой карман. Одно из преимуществ моей работы состоит в том, что я могу отбирать самые интересные новинки. Этот экземпляр я заберу сегодня после смены домой. Просто положу в сумочку и пронесу через турникет — даже сигнализацию отключать не придется.

Естественно, я могу, как и остальные, взять любую книгу по абонементу, но мне не нравится возвращать то, что оказалось у меня в руках. Раз уж что-то попало ко мне в дом, оно должно там остаться. Не думайте, я не из тех сумасшедших, кого показывают по телевизору, — живущих, словно кроты, в квартирах, заваленных горами мусора. Вот у Мэгги, кстати, есть склонность к такому накопительству. Пока пару лет назад я не расчистила подвал, он напоминал свалку. Однако ее книги, даже давно прочитанные, у меня не поднимается рука выбросить. Так что они навсегда останутся на полках в моем доме и будут медленно желтеть и пылиться, забытые и никому больше не интересные.

В животе урчит. Часы над стойкой показывают время обеда. По пути в подвал я замечаю пожилую женщину с пенсионерской клетчатой сумкой на колесиках. Даже на расстоянии ощущаю исходящий от нее резкий старческий запах; от него во рту остается неприятный горький привкус. Приходится даже на несколько секунд задержать дыхание. Старушка сидит одна за столом — видимо, другие посетители тоже не в восторге от такого соседства.

У нее седые всклокоченные волосы до плеч, мутные голубые глаза и грубая, обветренная кожа. Одежда грязная и затасканная. Не знаю имени старушки, но вижу ее здесь регулярно, особенно зимой, когда она забивается в глубину зала и греется там у чугунных батарей. Снимает шарф, носки, туфли и раскладывает их поверху, чтобы сберечь хотя бы немного тепла, когда настанет время возвращаться на неумолимый уличный холод. Берет обычно самые слезливые и душещипательные любовные романы, читает запоем, по несколько за раз, — видимо, пытаясь запастись наряду с теплом и чужим счастьем.

Достаю из шкафчика нехитрый обед — сосиску в тесте, красное яблоко, бутерброд с ветчиной и сыром, банку лимонада, — упаковываю все в пакет, возвращаюсь наверх и кладу на стол рядом со старухой. Когда до нее доходит суть происходящего, она поднимает на меня благодарный взгляд, и на секунду — клянусь — мне кажется, будто я вижу Мэгги. Ничего не говоря и не дожидаясь благодарности, отхожу.

— Не стоит подкармливать голубей. Они разносят заразу, — замечает Стив, когда я прохожу мимо. Он видел, что я сделала.

— Не могу смотреть на чужие страдания, — отвечаю я и выхожу на улицу, чтобы купить себе обед.

Не представляю, какие потери довели эту женщину до такой жизни. Зато точно знаю, каково это, когда мир вдруг слетает с привычной оси.