С удовольствием наблюдаю, как испуганно забегали глаза моей матери. Она в панике осматривает спальню, пытаясь понять, что изменилось с тех пор, как она была здесь десять дней назад, до того как все началось. Мебель я трогать не стала, а вот все приятные мелочи, ее любимые вещи убрала — заключенным их иметь не полагается. В перламутровой шкатулке на туалетном столике больше нет украшений, в сумочке — косметики, в комоде — трусов, в шкафу — туфель. Все эти «радостные открытия» ей предстоит совершить позже, а сейчас я наслаждаюсь ее реакцией, и она сполна окупает все мои усилия и затраты нескольких последних недель.

Я заказала новые ударопрочные окна с тройным остеклением для лестничной площадки, ванной и спальни. Кроме них, плотник установил здесь крепкие ставни, которые пропускают солнечный свет, но не позволяют заглянуть в комнату с улицы. Нанятый рабочий, к счастью, не задавал вопросов, когда я попросила вставить в центр пола стальную балку и приварить к ней металлическое кольцо. За него я цепляю цепь, заказанную на немецком сайте для любителей БДСМ. Женщине, устанавливавшей звукоизоляцию, я наврала, что у меня сын-барабанщик и ему нужно практиковаться дома.

Впервые я дала Мэгги моксидогрель, препарат, которым она травила меня после родов, в ночь перед началом строительных работ. Учитывая, что срок годности, указанный на упаковке, истек примерно тринадцать лет назад, сначала я сама приняла одну таблетку. Меня вырубило на весь вечер, и тогда я поняла, что он все еще действует. До окончания работ я держала ее под препаратом запертой в подвале. Надела на нее подгузники для взрослых, чтобы не возиться с простынями. Установила будильник на телефоне, чтобы раз в восемь часов, когда она возвращалась в сознание, давать ей пить, кормить с ложечки детским питанием и снова накачивать лекарством.

Сначала я позвонила ей на работу в больницу и сообщила, что у нее тяжелый грипп. Когда двое ее коллег без предупреждения заявились к нам с домашним бульоном и букетом цветов, пришлось соврать, будто ее только что забрали в больницу с подозрением на инсульт. Потом «анализы показали», что у нее началась сосудистая деменция, и коллеги больше ее уже никогда не видели и не слышали.

Через какое-то время я сообщила в больницу и вездесущей Элси по соседству, что Мэгги забрала к себе ее сестра Дженнифер, живущая в Девоне. Дженнифер я наврала про тот же диагноз и со слезами на глазах объяснила, что у меня нет иного выбора, кроме как поместить Мэгги в дом престарелых.

Когда строительные работы были закончены, пришло время переместить маму наверх, в комнату, где ей предстоит провести остаток жизни. С огромным трудом я втащила ее бессознательное тело на третий этаж и стала ждать, когда она очнется.

Естественно, у меня были и другие варианты. После ночи тех чудовищных открытий я могла бы просто уйти от нее, ничего не сказав, обратиться в полицию или убить. Видит бог, я склонялась к последнему и уже решила, что похороню ее рядом с отцом, которого она у меня отняла. Но, несмотря на всю ненависть, я не смогла этого сделать. Я не такая, как она. Не убийца.

В конце концов я решила отрезать ее от всего, что она любит: от работы, коллег, друзей, свободы, дома и материнства. Я хочу, чтобы все это находилось в поле ее зрения — и в то же время вне досягаемости.

Каждый раз, когда меня начинает мучить совесть — а это происходит постоянно, — я вспоминаю, как обнаружила проломленный череп отца. Его смерть была жестокой и быстрой; ее будет долгой и мучительной. Она сполна заплатит за то, что отняла у меня отца и сына.