Не знаю, что со мной случилось: мысли больше не текут ровно, одна за одной, а скачут зигзагами, оставляя меня в замешательстве. Мой мозг словно превратился в потревоженное осиное гнездо. Все вокруг кажется каким-то размытым и смазанным, будто мир продолжает нестись мимо со своей обычной скоростью, а я отстала от него и не могу догнать.

Не знаю, сколько я сегодня проспала и вообще как попала в ванную — должно быть, не без маминой помощи. Сижу в теплой ванне с пеной, пахнущей мятой. Мама стоит у меня за спиной и намыливает мне волосы шампунем, как делал папа, когда я была маленькой. Пытаюсь сосредоточиться и слушать: она рассказывает, как ходила за лекарством для меня в аптеку и кого встретила по дороге.

Спрашивает, помню ли я визит доктора Кинга. Честно делаю усилие, однако в голове пусто. Видя мои бесплодные потуги, она просит не волноваться и обещает заполнить все пробелы.

Про то, что я потеряла ребенка, она доктору Кингу не сказала. В ее версии я просто никак не могу смириться с тем, что нас бросил отец. Врач поставил мне диагноз «глубокая депрессия» и сказал маме, что мой мозг, пытаясь справиться с потерей, на некоторое время отключается, чтобы защитить себя. Как электрический прибор при перегреве.

Если я не принимаю таблетки, которые он прописал, мне хочется только одного — забиться в глухой угол и умереть. А если принимаю, мозг застилает такой густой туман, что я не в силах отделить реальность от вымысла. Когда я сказала об этом маме, она призналась, что доктор Кинг уговаривал ее отправить меня в специальную больницу, где за мной присматривали бы профессионалы. Она не уточняет, что это за больница, я и так понимаю: Сент-Криспин на другом конце города, где держат психов. Нам рассказывали в школе, что когда она открылась несколько десятилетий назад, там была психиатрическая лечебница для душевнобольных детей. Теперь все изменилось, но если я туда загремлю, то потом никогда не избавлюсь от клейма. Я упросила маму оставить меня дома, и она обещала — при условии, что буду слушать ее и принимать таблетки.

Мама включает душ, ждет, пока вода нагреется, и смывает шампунь с моих волос. Когда она открывает шкафчик в ванной, чтобы достать кондиционер, я замечаю на полке молокоотсос. Нужно использовать его несколько раз в день, потому что мое бесцеремонное тело продолжает производить молоко для убитого им ребенка. Но мама обещает, что скоро все это закончится.

Горе накатывает волнами, я не могу сдержать слезы. Например, как сейчас. Меня внезапно охватывают эмоции, и я снова начинаю плакать. Мама ничего не говорит, просто кладет руку на плечо, как бы успокаивая. Накрываю ее ладонь своей. Раньше я считала себя совсем взрослой… Увы, мне не хватит сил, чтобы вынести эту боль в одиночку. Не знаю, что бы со мной стало, не будь ее рядом. Наверное, бросилась бы с крыши торгового центра.

Меня продолжает пожирать изнутри чувство вины: за то, что мое чертово тело сделало с моей дочерью, и за то, что я позволила маме забрать ее, даже не взглянув. Когда мама завернула крохотное тельце Дилан, я успела рассмотреть лишь пять розовых пальчиков, торчащих из полотенца. Мне так хотелось протянуть руку и прикоснуться к ним… Из-за своего страха я даже не поздоровалась и не попрощалась с ней. Она просто покинула мое тело и исчезла.

Я ужасно жалею, что не ощутила хотя бы на секунду теплоту ее маленького тела, что не рассмотрела ее как следует. Хотя мама считает совсем иначе. И, думаю, она права, потому что теперь я могу представлять ее такой, какой хочу. И вижу в воображении красивую, идеальную девочку, недостаточно сильную для этого мира.

Мама сказала, что она умерла еще до того, как родилась. И хорошо. Невыносимо было бы думать, что малышка страдала хотя бы секунду. Надеюсь, она отлетела, пока спала внутри меня, и единственное, что она чувствовала за свою короткую жизнь, была любовь между мной и Джоном.

— Где она? — спрашиваю я.

— Разве ты не помнишь?

Качаю головой.

— Я выбрала очень красивое место в саду, потому что если кто-то узнает, ее у нас заберут. А так она навсегда останется здесь, с нами, и мы сможем навещать ее, когда захотим.

— Я хочу сходить к ней сейчас.

— Лучше подождать, пока тебе не станет лучше.

Я совсем потеряла счет времени.

— Сколько уже прошло?

— Неделя.

Тут я вспоминаю о самом главном.

— А где Джон? Он знает?

— Нет.

— Ты ведь обещала, что найдешь его и расскажешь, что случилось, — с трудом выговариваю я. Язык не слушается.

— Я обещала, что приведу его к тебе. Но он отказался. Мне очень жаль, родная.

Меня снова душат слезы.

Через несколько дней мама помогает мне встать с постели и ведет в сад, придерживая за талию, чтобы я не упала. Мы идем рядом по тропинке мимо яблонь, до сарая; теплые солнечные лучи ласкают мое лицо. В дальнем конце сада появилась цветочная клумба, яркая и пышная, а в центре — небольшой розовый куст. И на нем один желтый бутон.

— Сядем? — предлагает мама, и я послушно опускаюсь на землю. Мягкая трава заставляет вновь почувствовать себя живой. На миг.

— Она здесь? — спрашиваю я, указывая на растения.

Мама кивает.

— Я выбрала уединенное место, куда можно спокойно прийти, посидеть и поговорить с ней. Без посторонних глаз.

Как, должно быть, тяжело пришлось маме: держать на руках остывшее тело внучки, видеть ее уродство!

— В чем ты ее похоронила? — спрашиваю я.

— Одела в твои старые ползунки, завернула в лоскутное одеяло, которое сшила для тебя Элси, когда ты была маленькой. Вымыла старый контейнер из сарая и осторожно положила ее туда.

Дилан. Моя Дилан. Я пропускаю сквозь пальцы горсть земли, в которой она похоронена.

Когда действие лекарства ослабевает, меня мучает одна и та же мысль: так будет всегда. Все, кого я люблю, уходят от меня. Папа. Джон. Моя дочь. Мне никогда не суждено выносить здорового ребенка и создать семью, потому что ни один мужчина не захочет жить с такой дефективной, как я. Единственная константа в моей жизни — мама, хотя и она не вечна. Но пока она здесь, я для нее всегда буду на первом месте. Она никогда меня не подведет.

Внезапно меня снова накрывает отчаяние. Я смотрю на маму, и она инстинктивно понимает, что надо делать. Помогает мне встать, отводит наверх в спальню и протягивает еще пару таблеток.

И я беру их. В тумане хотя бы не чувствуется боли.