В спальне духота. Окна с тройным стеклопакетом запаяны намертво, так что единственный способ впустить свежий воздух — открыть дверь на лестничную площадку. Но сегодня это мало помогает.

Приходится достать со шкафа порядком запылившийся вентилятор. К сожалению, он годен лишь гонять воздух. Как оружие его не применишь: уже давно, при первой же возможности, я вскрыла защитный кожух, чтобы осмотреть лопасти. Они оказались пластиковыми. Половицы в комнате я тоже все проверила — гуляющих нет, а голыми руками гвозди из них не вытащишь.

Ставлю вентилятор на туалетный столик, втыкаю в розетку и направляю на себя. Пылинки, зависшие в воздухе, начинают кружиться, словно в танце. Я наблюдаю за ними и вдруг осознаю, что истинная причина моего беспокойства вовсе не духота, а шкатулка, оставленная Ниной. Вернее, те чувства, которые она во мне всколыхнула.

Совместный ужин сегодня прошел гладко. О шкатулке ни одна из нас даже не заикнулась. Интересно, кто сдастся первой. Появление этой вещи под моей кроватью явно не случайно — Нина никогда ничего не делает просто так, — однако спросить ее о целях выше моих сил. Придется читать между строк. Я пытаюсь собраться с духом, чтобы еще раз взглянуть на содержимое шкатулки — хотя бы просто открыть и тут же захлопнуть.

Подставляю лицо под струю прохладного воздуха. Попросить Нину убавить температуру отопления не получится — я видела, как около часа назад она вышла из дома. Раз в две недели, без привязки к определенному дню, она куда-то уходит, но никогда об этом не упоминает. Думаю, ей нравится хранить от меня этот маленький секрет, поэтому я и не спрашиваю. Когда Нина возвращается, я уже сплю.

Даже если б она была сейчас внизу, все равно меня не услышала бы, хоть кричи. Дверь и перегородка, отделяющие мой этаж от второго, надежно подогнаны, а стены оклеены картонными коробками из-под яиц. Снизу до меня еще ни разу не долетало ни звука. Думаю, и до нее не долетает. Если я не несу свой привычный дозор у окна, то узнаю́ о прибытии Нины лишь когда она отпирает дверь на второй этаж и появляется на лестнице.

Стаскиваю блузку и остаюсь в бюстгальтере и юбке. Интересно, думала ли Нина, что я так легко приспособлюсь к заключению? Или ждала иной реакции? Вынужденное продолжительное одиночестве позволило мне многое узнать о себе. Оказалось, что потребности у меня весьма скромные и, к счастью, они полностью удовлетворяются. Доступных удовольствий осталось мало, но ценю я их гораздо больше, чем при нормальной жизни.

Нина уже успела лишить меня многих приятных мелочей, чтобы наказать за «проступки». Порой мне кажется, что больше у меня забирать уже нечего, но она умудряется раз за разом находить способ «преподать урок». Так я лишилась духов, лака для волос, транзистора, обуви, подушек, косметики и украшений — но ни разу не доставила ей удовольствия созерцать свое отчаяние, вызванное ее жестокостью. Хотя, возможно, все это давно кончилось бы, если б она увидела, что я сломалась. Вопрос лишь в том, каким был бы этот конец.

Снова возвращаюсь мыслями к шкатулке. Что там еще может быть, кроме теста на беременность двадцатипятилетней давности? Едва увидев его, я захлопнула крышку и засунула шкатулку обратно под кровать.

Неожиданно мое внимание привлекает тихое шуршание, доносящееся со стороны одной из тумбочек. Оборачиваюсь и с удивлением замечаю там очередной освежитель и пакетик с жевательным мармеладом, шелестящий в потоке воздуха от вентилятора. Должно быть, Нина принесла их вчера, когда я была в ванной. Никогда раньше она не давала мне сладостей, и я даже не думала, что так по ним соскучилась. С детским восторгом и нетерпением разрываю пакет, и его содержимое рассыпается по одеялу разноцветной радугой.

Я хватаю красную конфетку и уже открываю рот, чтобы насладиться давно забытым вкусом, однако в последний момент останавливаюсь. А не очередная ли это ловушка? Однажды Нина точно так же оставила мне стакан с клубнично-банановым смузи. На радостях я выпила все до последнего глотка, а к вечеру у меня началась жуткая диарея. Видимо, дочка подмешала к напитку сильнодействующее слабительное. Что ею двигало, я до сих пор не понимаю.

Тем не менее, соблазн слишком велик. Я кладу мягкую конфету в рот и осторожно ощупываю ее языком: вдруг внутри канцелярская кнопка или осколок стекла. Возможная опасность нисколько не портит моего удовольствия, и я невольно расплываюсь в улыбке. Не исключено, что это просто новая, более изощренная пытка, и Нина решила напомнить мне, чего я лишена, чтобы сломать мою волю. Ничего не выйдет! Я давно смирилась со своей участью и оставила всякие попытки разгадать мотивы, движущие дочерью. Как правило, в ее поступках нет ни смысла, ни логики.

В первые два месяца я была уверена, что Нина наблюдает за каждым моим шагом. Под потолком комнаты висела маленькая черная коробка с линзой и крошечной лампочкой, которая то и дело вспыхивала красным. Я решила, что это камера, и буквально сходила с ума от одной мысли о том, что она наблюдает за моими страданиями и наслаждается ими. Дотянуться до этой адовой коробки я не могла — не позволяла цепь, и однажды в порыве отчаяния я запустила в нее кружку. Естественно, промахнулась. В наказание мне потом пришлось пить из пластиковых крышек от дезодоранта и лака для волос. И когда я уже почти смирилась с ее присутствием, коробка сама вдруг однажды упала со стены. Просто шлепнулась об пол и развалилась на части. И оказалось, что внутри ничего нет, кроме пары проводов и батарейки, от которой работала лампочка. То был муляж.

Тогда я еще изводила себя вопросами: сколько продлится мое заключение и правда ли, что Нина намерена держать меня здесь двадцать один год, как обещала. Сейчас мне шестьдесят восемь, и шанс дожить до восьмидесяти девяти крайне ничтожен, особенно учитывая скудную диету, отсутствие физической активности и замкнутый образ жизни без доступа к свежему воздуху и солнечному свету. Большой удачей будет протянуть еще хотя бы лет десять, не говоря уж о чем-то большем.

Естественно, я думала о самоубийстве — как об одном из способов прервать пытку. Но всякий раз меня останавливало то, что, кроме меня, у Нины никого не осталось. Как бы она меня ни мучила, я не могла бросить ее одну. Конечно, представься шанс, я сбежала бы отсюда. Сбежала бы — и первым делом оказала ей необходимую помощь, чтобы мы могли быть вместе на приемлемых для нас обеих условиях. Что бы ни вытворяла Нина, она всегда останется моей маленькой девочкой.

К тому же в глубине души я понимаю, что заслужила это наказание, отняв у нее самое дорогое.