Книга: Шансы есть…
Назад: Линкольн
Дальше: Линкольн

Тедди

Тедди подумал было выйти на верхнюю палубу парома и впитать остатки теплого сентябрьского солнца, но в итоге предпочел кабинку в вентилируемом буфете, где лучше ловится вай-фай и удастся поработать. Почти все решения его нынче были точно так же утилитарны и не имели ничего общего с принципом удовольствия. Идти на ровном киле, как он знал по своему долгому опыту, всегда лучше. Избегай Штурма-унд-Дранга. Взбирайся не слишком высоко, опускайся не слишком низко. Так ему иногда удавалось отвратить припадки — он не знал, как их еще назвать, — пока они за него не зацепятся. Порой они проявлялись как полномасштабные панические атаки, ураганы, что трепали его день-другой, пока их не сдувало в море, а другие спускались на него как состояния фуги и расползались, словно области низкого давления, на неделю или больше. А были еще и такие, что предварялись некоей эйфорией, когда глубоко ощущалось, будто вот-вот произойдет что-то чудесное, возникал намек на остроту понимания, даже мудрости. Таких приступов он боялся больше всего из-за их последствий — когда действительность восстанавливалась, а обещанное озарение так и не возникало; приступы эти казались настоящим помешательством.
Опасаясь, что как раз такой и мог с ним случиться, он всерьез раздумывал, не отклонить ли ему приглашение Линкольна и нанести вместо этого визит в монастырь. Брат Джон всегда бывал рад его видеть, а еще у него был полный комплект фильмов братьев Маркс, который, подозревал Тедди, мог оказать более целебное воздействие, чем молитва и пост вместе взятые. Одно Тедди знал наверняка: за прошедшие годы монастырь провел его через многие участки бурных вод — а возможно, и не дал загреметь в психушку. Но в последнее время он стал как-то сомневаться в действенности своих периодических затворов. В молодости такие отъезды контрастно оттеняли его жизнь в миру. Однако за годы мирское монашество вползло в его повседневную жизнь, поэтому два мира больше не сильно-то и различались.
Не поспоришь, эта поездка на остров — в обществе старых друзей и под аккомпанемент воспоминаний о юности — была рискованна, потенциально угрожала его с трудом достигнутому равновесию. Господи Иисусе, шестьдесят шесть лет. Он надеялся, что к нынешнему времени ему не придется постоянно быть настороже, что надо еще немного подождать, и безумие — потому что к нему припадки, по сути, и сводились — сойдет на нет. В конце концов, угасание ведь естественно. Неужто дух, наконец-то освобожденный от многих юношеских императивов тела и поддержанный мудростью опыта, не воспарит наконец? Разве памяти, тирану и поработителю, не полагается стать мягче и податливей?
Но это лишь на выходные, а их он, вероятно, переживет. Удовольствия там будут достаточно скромны. Утренние прогулки по грядам холмов Чилмарка. Днем поездки на велосипеде. В холодильнике стынут пиво и белое вино, хотя ему со спиртным надо бы поосторожней. Линкольну, вероятно, захочется на каком-то рубеже вправить в расписание девять лунок. В субботу вечером Мики, очевидно, собирался затащить их в какой-то кабак в Оук-Блаффс послушать местную блюзовую команду, но в остальном, похоже, ничего особенного и не планировалось. Время пролетит быстро. Бояться нечего, как говорится, кроме самого страха.
И все равно лучше не терять бдительности, поэтому он не пойдет наружу смотреть, как далекий остров вырастает, пока не заполнит весь кадр действительности, а потратит эти сорок пять минут с пользой. Рукопись, которую он редактировал, была до крайности несовершенна. Даже одобряя книгу к изданию, он знал, что пожалеет о своем решении; если и удастся как-то сгладить ее недостатки, книга эта никак не поддержит «Семиярусные книги» — его убыточное мелкое издательство, специализирующееся, как на то указывает само его название, на религиозной и «духовной» литературе в объеме где-то полудюжины названий в год. Предприятие родилось десять лет назад, когда коллега по имени Эверетт попросил Тедди глянуть на монографию, которую он никак не мог никуда пристроить. Тедди ее прочел и тут же понял, почему у нее нет издателя. Книгу скверно продумали, ее самая оригинальная и убедительная глава захоронена где-то в середине, а кроме того, как большинство ученых, Эверетт не тянул на одаренного стилиста. И все же книга оказалась по-своему примечательно ловка, а то, что с нею было не так, Тедди считал делом поправимым.
— Расскажи, как поправить, — взмолился Эверетт, когда его поставили об этом в известность. В том году он собирался занять место в Сент-Джозефе, их маленьком католическом колледже, и шансы у него были невелики. По его собственному признанию, преподаватель из него никудышный, хотя студенты считали, что до настоящей никудышности ему еще пыхтеть и пыхтеть. Последние четыре года он уворачивался от заседаний в разных комитетах, отговариваясь тем, что пишет книгу. Если же книга не выйдет…
Но вот в чем состояла загвоздка: улучшить-то книгу можно, однако Тедди сомневался, что Эверетт сам на это способен. Технические недочеты — их была масса — можно сравнительно легко исправить, но вот то, что на самом деле было с книгой не так, произрастало из глубины образования и всего опыта его коллеги, из тех занятий, какие он посещал и пропускал, из его естественных способностей, его слепых пятен. Одним словом — из его натуры. Тедди ощущал, что именно в этом все дело — гораздо чаще, чем писатели осознают. Конечно, он мог указать Эверетту на самые вопиющие недочеты, дать несколько советов, и если он им последует и прилежно возьмется за работу, где-то к этому же времени через год книга сделается лучше, пусть, возможно, и останется по-прежнему далекой от совершенства. Да и вообще какая разница? Года у этого парня не было. Еще девять месяцев — и получит пинок под зад.
— Отдай мне ее на месяц, — предложил Тедди. Дело происходило в конце июля, и на август он ничего не планировал. Хуже того — улавливал, что падает его собственное барометрическое давление. Ему нужна какая-то задача, нечто требующее от него все внимание тридцать дней, но не дольше.
— Отдать ее тебе? — переспросил Эверетт.
— Ну да, — подтвердил Тедди. — На диске.
Глаза Эверетта с подозрением сощурились.
— Я не смогу заплатить…
— Не нужны мне твои деньги, — заверил его Тедди.
— Что же тебе нужно тогда?
Как ни странно, в точности этот же вопрос Тедди задавал себе почти всю свою взрослую жизнь — и убедительного ответа на него не обрел. Первым, однако, задал его научный руководитель в колледже Минерва — ему хотелось знать, в чем Тедди намерен специализироваться. Не в состоянии решить, он выбрал общеобразовательный курс, разработанный не столько для ответа на вопрос, сколько для отсрочки этого ответа. Согласно секретарю колледжа, к тому времени, как Тедди окончил учебное заведение, он прослушал больше курсов по большему числу академических дисциплин, чем любой другой студент в истории Минервы. Том Форд, его любимый преподаватель, сказал, чтобы Тедди из-за этого не волновался, но Том, разумеется, был ягодой одного с ним поля. Себя называл «последним из универсалов» и руководил гуманитарной программой, а в ее рамках читал курс по «Великим книгам», но еще преподавал и «особые темы» по английскому, философии, истории, искусству и даже естественным наукам. Главным образом он изобретал занятия, которые ему самому хотелось бы посещать, когда был студентом. Тедди ходил к нему на столько лекций, что Мики пошутил: он единственный студент Минервы, который специализируется по Форду. Только на старшем курсе Тедди пронюхал, до чего скверно относятся к его наставнику коллеги. Он так и не поднялся выше звания адъюнкт-профессора, потому что не только сам ничего не опубликовал, но и косо смотрел на тех, кто публикует. Их книги, заявлял он, — доказательство того, насколько мало они знают, до чего узка их осведомленность. Том Форд больше всех прочих позволял Тедди удовлетворять любопытство, не рассчитывая на то, что это принесет какие-то дивиденды в смысле профессионального успеха. «Настанет день, — написал он под одной работой Тедди, — и, не исключено, вы действительно сочините что-то такое, что стоит прочесть. Я бы вам советовал откладывать такой день как можно дольше».
Мысль о том, что он способен написать книгу, которую небессмысленно читать, Тедди понравилась, и он представлял себе, что если последует совету и примеру Тома, то и правда настанет такой день, когда ему подвернется подходящая тема. Вот только она так и не подвернулась. На беду, ни один его интерес не ощущался насущнее другого, и в пользу обоих можно было много чего сказать. Возможно, для Тедди и не имелось нужной дисциплины — или же, наоборот, подходящими были все, что, как ни иронично, означало то же самое. Со временем он стал подозревать, что ему недостает одержимости, а средства от этого, очевидно, не имелось. Будь он лошадью, тренер надел бы на него шоры, сузил бы ему поле зрения. Мало того, интеллектуальная любознательность вовсе не то же самое, что талант, и Тедди постепенно пришел к пониманию, что его главная способность — чинить что угодно. С младых ногтей он располагал интуитивным пониманием того, как и почему всякое сходит с рельсов, а равно и того, как это обратно на рельсы поставить. Ему очень нравилось все разбирать и снова собирать. Большинство людей терпеть не могут поставленные им кем-то задачи, тем паче сложные, а вот Тедди как раз получал от них удовольствие. Потому-то ему так приглянулся замысел починить книгу Эверетта.
На это ушел весь август. Закончив, он сунул рукопись в факультетский ящик Эверетта в пятницу днем; в понедельник утром, когда Тедди пришел в студгородок, Эверетт сидел на полу у кабинета Тедди, уставившись в пространство перед собой, а книга лежала у него на коленях. Он поднял голову, и Тедди увидел, что коллега совсем пал духом. От всеобъемлющих изменений, которые внес туда Тедди? От того, до чего мало осталось в книге от него самого? Вероятно, и от того и от другого.
— Ну и ну, — произнес Эверетт. — Фуфло я, да?
Стоя над ним, Тедди ощущал на удивление мало сочувствия. Он вызвался починить книгу — и починил ее. Ожидалось, что он еще и станет ограждать ее автора от самобичевания?
— А зайди-ка ты ко мне в кабинет, Эверетт, — сказал он. — Детвору пугаешь.
Внутри коллега рухнул на стул, поставленный для студентов, а на лице у него осталась та же смесь изумления, страха и злости, какую Тедди распознавал у учащихся, желавших, чтоб им объяснили оценку. Для довершения картины Эверетт спросил то же, что спрашивают обычно они:
— Все правда так плохо?
— Ну…
— Нет, я в смысле… ты изумительно все сделал, — произнес он, шелестя страницами рукописи. — Название твое гораздо лучше моего. Все стало вообще гораздо лучше. Просто… я не знаю… Она больше не моя.
— Твоя, конечно, — заверил его Тедди.
Эверетт с надеждой перевел на него взгляд:
— Да?
— Отправляй.
— Издателям? Не уверен, что стоит.
— Ты же раньше отправлял.
— Это да, но они решат…
— Они решат, что ты ее отредактировал. Это книге и требовалось. Редактура. Мы то же самое своим студентам говорим, верно? Редактируйте, редактируйте, редактируйте.
— Ну, наверно, — отозвался Эверетт, хотя Тедди не мог определить, соглашается ли он с тем, что да, он тоже своим студентам такое говорит, или же ему наконец пришло в голову, что совет может быть и впрямь полезным. — В общем, — продолжал он, — я тебе должен…
Тедди подождал, чтобы он закончил мысль — бутылку вина? ужин в хорошем ресторане? добрую трепку? — но тот, похоже, так и не смог. В конце концов встал и просто воздвигся с рукописью над мусорной корзиной, и Тедди на миг почудилось, что он намерен швырнуть туда всю пачку листов.
— Знаешь, это смешно, — сказал Эверетт, хотя одного взгляда хватило бы, чтобы понять: то, что он скажет дальше, смешным совсем не будет. — Когда мне присвоили степень, я думал, что покончил с этим чувством.
— С каким?
— Собственной неполноценности.
— Тебе полегчает, когда опубликуют, — сказал Тедди.
— Ты так считаешь?
— Считаю. На обложке будет твое имя. Ты получишь должность. Именно это имеет значение, правда? — Ладно, Том Форд считал, что как раз не имеет, но он был белой вороной даже в семидесятых. Таким же анахронизмом, какой Тедди сейчас.
К концу недели Эверетт, похоже, переборол в себе уныние — хотя бы настолько, чтобы последовать совету Тедди и вновь предложить книгу. К сожалению, ответной почтой рукопись вернулась с запиской от издателя, где говорилось, что они уже один раз отвергли это произведение и пересматривать свое решение не намерены. В последующие недели его примеру последовало еще с полдюжины издательств, и Эверетт вновь упал духом.
— Какой-то ужас, — сказал он Тедди. — Ты так старался.
Тедди тоже было неприятно, хотя ему-то в этой бочке дегтя как раз виделась ложка меда. С его точки зрения, даже если «Проект Бог» (название, которое он придумал книге) и не увидит свет, тот месяц, что он потратил на приведение рукописи в порядок, отнюдь не пошел псу под хвост. Тедди за это время обнаружил в себе кое-что. Ему понравилось как исправлять книгу на макроуровне, так и микро-редактировать — фразу за фразой, одну запятую за другой: осуществлять тонкую настройку текста, от какой у большинства вянут мозги. Том Форд, поощрявший Тедди строить карьеру в журналистике, кроме того, еще и говорил ему, что он не только хорошо пишет, но и располагает превосходными навыками диагноста и редактора. Ему до сих пор просто не к чему было их применить.
Под конец той же осени Тедди пошел на благотворительный вечер в бальный зал крупной гостиницы в центре города — на таких мероприятиях преподавателям рекомендовали общаться с влиятельными выпускниками и жертвователями. Главным докладчиком выступала новый президент Сент-Джозефа Тереза Уиттиер — привлекательная женщина средних лет, явно смешанного происхождения, Тедди с нею еще не познакомился. Она была первой мирянкой, возглавившей колледж, наняли ее, чтобы она разобралась с финансами заведения, которые уже не первый десяток лет пребывали в медленном, но неуклонном упадке. В своем кратком выступлении она сообщила слушателям, что первые два месяца семестра собирала мнения преподавателей, сотрудников и выпускников о том, какие новые дерзкие инициативы колледж может предпринять, окончательно не банкротя при этом — и тут публика засмеялась — то, что осталось от банка. Учреждения, заявила она, — совсем как личности. Склонны двигаться по накатанному.
«Вас понял», — подумал Тедди. На вечер он и сам пришел, надеясь выбраться из собственной колеи. Его ежедневная рутина — провести занятия и отсидеть присутственные часы, сходить на долгую прогулку во второй половине дня, ранним вечером откупорить бутылку вина и допить ее за одиноким ужином, затем на весь остаток вечера устроиться с романом или каким-нибудь старым фильмом по телевизору — была удобна и даже доставляла удовольствие, пусть и никак не воодушевляла; тот самый ровный киль, к какому он всегда стремился. Однако в последнее время несколько знакомых, отметив, как часто отказывается он от светских приглашений, начали осведомляться, не депрессия ли у него. Он это сам себе придумал или же в таких вопросах тянется след подразумеваемой критики? Не предполагают ли эти люди, что на его месте у них бы уж точно развилась депрессия? Или же им взаправду не все равно? Депрессия ли у него?
Ладно, однако назовите мне во всей истории человечества хоть одно имя того, кто воспрянул бы духом от посещения благотворительного банкета. Стоя в очереди в гардероб в конце вечера и стараясь припомнить такого человека, Тедди ощутил, как его похлопывают по плечу, повернулся — перед ним стояла Тереза Уиттиер.
— Ну хорошо, — произнесла она, — а у вас-то каков великий замысел?
За вечер он выпил три бокала вина, а потому без колебаний ответил:
— «Семиярусные книги» — маленькое издательство, выпускающее умные книги на религиозные темы.
— А вы сами будете?..
Тедди вынул и показал ей именную бирку на шнурке, которую сунул в карман, как только его впустили в бальный зал.
— По-моему, я познакомилась со всем постоянным преподавательским составом, Тедди.
— Я непостоянный состав, — пояснил он.
— Что — как запасной товар в одежном магазине? — осведомилась она, воздев бровь.
— Ну как бы. Адъюнкт-препод.
— А, ясно. Грязный секретик академии. Череда годовых назначений?
— Зависит от потребностей.
Бровь взлетела вторично.
— А вы этим, кажется, не обижены.
— Мне не нужно ходить на факультетские собрания. Это же чего-то стоит, правда?
— Резонно. Так опишите мне те книги, какие мы станем издавать.
— Теология, рассчитанная на мирянина. Ничего громоздкого. Где-то между верой и добрыми делами. Воспоминания.
— Как у Мёртона.
Он кивнул.
— Может, и роман время от времени. Даже поэтический сборник, если стихи в нем будут подходящие.
— А кто станет решать, подходящие они или нет?
— Я. Вообще-то я уже знаю, что издать в первую очередь. Называется «Проект Бог».
— Можно почитать?
— Занесу вам в кабинет.
— А попутно прикиньте бюджет.
Когда ей выдали пальто, он помог ей надеть его.
— Давненько уже так никто не делает, — заметила она, проскальзывая в рукава.
— Надеюсь, вас это не оскорбило? Нынче же почти всё кого-нибудь оскорбляет.
— Нет. — Она улыбнулась. — Но если откроете мне дверь, это уже будет перебор.
— Ага. Понял, никаких дверей.
На следующей неделе она его вызвала.
— Ладно, — произнесла она, протягивая рукопись «Проекта Бог».
— Ладно?
— Ладно, Сент-Джо будет финансировать «Семиярусные книги» с вами как главным редактором.
— Ничего себе.
— Я побеседовала с вашим автором, — продолжала Тереза, ухмыляясь. — Он из постоянного состава. Я так понимаю, вы его своей критикой несколько взъерошили?
— Внутри там пряталась хорошая книга. Я просто помог ее найти.
Похоже, она приняла его объяснение, но необязательно за чистую монету. Обсудив какие-то практические подробности и процедуры, она сказала, что Тедди может приступать к учреждению издательства. Когда они пожимали друг дружке руки, Тереза вопросительно глянула на него и сказала:
— Странный вы человек, Тедди.
Он подумал было ответить ей, что странновато как раз так отзываться о человеке, с которым недавно познакомился.
— В каком отношении?
— Это ваше обычное свойство — таскать бирку с именем в кармане? Чтобы люди не знали, кто вы?
— Довольно-таки.
— Я так и поняла. Когда я наводила справки, выяснилось, что никто вас, похоже, не знает по-настоящему. Главным образом отзываются, я полагаю, так: «Он держится особняком».
— И вы подозреваете, что я серийный убийца?
— Нет, мне просто интересно, не укусят ли меня «Семиярусные книги» за ягодицы.
— Надеюсь, нет, — сказал он, изо всех сил стараясь соответствовать ее горестной улыбке и не смотреть на упомянутые ягодицы.
— Я тоже, — игриво подхватила Тереза. — Потому что если да, то от укуса пострадают не только мои ягодицы.
В тот вечер, уже выпив половину бутылки шардоне, он припомнил ее замечание. Он и вправду, что ли, странный? Если да, то всегда ли он таким был или стал недавно — результат того, что он всю жизнь один? И странность его заметна всем? Если да, то почему сообщают ему об этом только сейчас?
Еще Тедди вспомнил, что в дверях кабинета Терезы, когда они пожимали руки, ладонь у нее была теплой. А когда она повернулась, чтобы возвратиться к своему столу, он отметил, что с ягодицами у нее все в порядке. Что тут страннее? — задумался он. Что он такое замечает? Или что признает, даже в самом мгновении, что никак не станет действовать?
И еще он задавался вопросом, не ужинает ли и она в одиночестве.
Для академического издания «Проект Бог» вполне удался — книга получила небольшую, но значимую премию и привлекла к колледжу немного внимания, которого ему так не хватало. А также шквал рукописей. У Тедди даже появилось ощущение, что о вере пишет чуть ли не столько же людей, сколько читает. Присылаемые рукописи в основном были дрянью, но попадались и мелкие жемчужины. Новый Томас Мёртон, конечно, не возник, но Тедди на его появление и не рассчитывал. Хотя репутация издательства в первые годы росла, зато сникало другое — энтузиазм самого Тедди. Постепенно он начал понимать, что вряд ли ему удастся повторить опыт «Проекта Бог». Большинство авторов не отчаялись настолько, чтобы просто сдать книгу и позволить Тедди ее отредактировать, обойдясь без нытья и вмешательств. Написав эту чертовню, они склонны были считать ее своей. Более того, им не приходило в голову, что они, возможно, сами никудышны, как бы убедительно это предположение ни подкреплялось, — как в свое время случилось с Эвереттом. Многие действительно оказывались заносчивыми мудозвонами и не воспринимали критику, как бы бережно и сочувственно ее ни предлагали. Они открыто насмехались над самыми разумными предложениями Тедди, а некоторые даже обзывали его за то, что он высказывается. Но в большинстве своем они походили на автора той книги, которую он редактировал сейчас на пароме: сами того не сознавая, они безнадежно завязли в современном слоге, который плохо подходит ко вневременной сути того, о чем они пишут. Этот вот нынешний парень — понимает он это или нет, — в сущности, пишет о грехе и искуплении, но сами слова эти сейчас вышли из моды, поэтому он отказывается их употреблять. Книги, которые Тедди издавал последние десять лет, не были плохи, но ни одну Том Форд бы не одобрил. Они не были ни безотлагательны, ни обязательны. Текли в общем потоке культуры, никогда не против течения, потому что мужчины и женщины, писавшие их, сами ничем не пылали.
Как бы то ни было, этот год, вероятно, станет для «Семиярусных книг» последним. После десяти лет на посту президента Сент-Джозефа Терезе, главной поборнице издательства, предложили должность проректора крупного католического университета на Западе, и она покидала колледж. Когда Тедди со смешанными чувствами предложил перенести издательство в ее новую школу, никакого восторга она не выказала — вероятно, поскольку это значило, что за нею туда потянутся не только «Семиярусные книги», но и он сам. Дело было не в том, что они друг другу не нравились и за годы о них пошли какие-то пересуды. Несколько раз они встречались — ужинали вместе или ходили на концерты, но на этом всё. Тедди не сомневался, что Терезу разочаровало, когда их взаимоотношения не преобразовались в нечто поинтимнее, но наверняка этого не знал — и не знал, как это выяснить. До ее появления в студгородке обычные пересуды утверждали, что Тедди — гей. Возможно, до нее этот слух долетел, и когда он не попытался уложить ее в постель, она заключила, что все так и есть. К тому же, вероятно, их дружба стоила ей чего-то политически. В конечном счете она президент колледжа, а он — презренный адъюнкт, которому предоставили тепленькое местечко, о каком и не мечтали многие «постоянщики». Если они не занимаются сексом и он не снабжает ее бесплатными наркотиками, то чего же тогда ей от него нужно? Как бы там Тереза ни рассуждала, похоже, ей хотелось чистого разрыва.
Вероятно, и ему это не повредит, хотя следовало признаться — жаль, что Тереза уезжает. Помимо взаимного влечения — он же его не вообразил, верно? — у них оказалось много общего. В юности она тоже считала, что у нее может найтись призвание, и заигрывала с мыслью уйти в монастырь подобно тому, как Тедди — поступить в семинарию. И он ощущал, что где-то в прошлом у Терезы таится глубокая печаль разочарования, о которой она ни разу не заикнулась; она это либо поборола, либо довела до почетной ничьей. Оттого ли это, что она смешанных кровей? Над нею в детстве смеялись? Тедди подумывал спросить, но если она окажется щедра и доверится ему настолько, чтобы рассказать, ему придется не сходя с места решать, ответить ей взаимной откровенностью или нет, а он был вполне уверен, что не сможет.
Конечно, червячок этот сидел в яблоке задолго до появления Терезы на сцене. Может, даже с самого начала. Исправление книги Эверетта, помощь ему в том, чтобы добиться постоянного места, так походили на добрые дела, что Тедди чуть ли не убедил себя, что таковыми они и были. Но надо признать — этот тип ему даже не нравился. Подлинная доброта была бы в том, чтобы сесть с Эвереттом и помочь ему понять, что он делает не так, показать ему, как самому исправить то, что нужно исправить. Тедди тогда сказал себе, что времени на все это нет, но, если смотреть правде в глаза, он просто был нетерпелив, а это, если вглядеться по совести, очень похоже на презрение, а то и человеконенавистничество. Хуже того, он прекрасно знал, как до такого дошел. Сколько раз мальчишкой просил он родителей помочь, а они только выхватывали у него бумажку или ручку и просто делали сами то, с чем ему требовалась помощь, как будто его присутствие в их жизни и его нескончаемые претензии на их время утомляли родителей так, что и словами не выразишь. Ясно, что он не стоил их усилий. Если б стоил, они бы с радостью проводили это время с ним.
Очевидно, что вот каким человеком стал он сам. Не просто странным — как постановила Тереза, — но и тем, кто вытягивает из людей то и это. Уж точно не такого захочется брать с собой в новое приключение.
Так что же дальше? Выйти на пенсию? Это ему было по карману, поскольку обеспечивать придется только себя. Может, переехать в места потеплее и поприятнее, чем Сиракьюз. У него не было желания возвращаться к преподаванию, когда издательство пойдет ко дну, да оно и к лучшему. Его завкафедрой давно косился на непыльную редакторскую должность Тедди, и теперь, раз Терезы больше не будет, ничто не остановит его от расторжения контракта с издателем. Если это произойдет, Тедди придется подыскивать себе какое-то другое занятие. Может, корректором на вольных хлебах. Нынче он читал много книг, которым корректор бы не повредил, а с писателями корректору работать не нужно — знай себе исправляй их ошибки и выковыривай шпинат у них из зубов. Необходимая работа. Но необходима ли она ему? Новое предприятие имеет смысл, но что именно? Как ему решить? Все равно что пытаться заново выбрать специализацию в колледже, когда тебе шестьдесят шесть. Возможно, нельзя всю жизнь прожить универсалистом.
Когда по громкой связи объявили, что паром вскорости ошвартуется и водители должны вернуться к своим машинам, Тедди понял, что после отхода из Вудз-Хоула отредактировал меньше страницы. С таким же успехом можно было выйти на палубу и понежиться на согревающем душу солнышке. Какого же черта он этого не сделал?
Свет снаружи так слепил глаза, что Тедди, вынырнувшему из относительной полутьмы буфета, пришлось зажмуриться. Неужто и впрямь так ярко или же эта сила света — предвестник грядущих гадостей? Иногда его припадки предварялись общим обострением всех чувств. У лееров, прикрыв глаза ладонью, он прищурился и вгляделся в людный причал, надеясь углядеть Линкольна, который обещал его встретить. И уже совсем было заключил, что старый друг, должно быть, опаздывает, как заметил его в толпе. За те почти десять лет, что они не виделись, Линкольн совершенно поседел, а осанка слегка просела. Но сильнее потрясала его спутница — темноволосая молодая женщина, которую он обнимал за плечи. Джейси! Неужели это от одного вида ее после стольких лет у Тедди ослабели ноги, и пришлось схватиться за поручень — или от того, что паром бортом ткнулся в причальную стенку?
«Это не она, — сказал себе он, снова зажмуриваясь от слепящего света. — Не она». Потому что не может быть. Девушке на причале не было и тридцати, а Джейси теперь за шестьдесят, на пороге старости. Перед такой неопровержимой логикой он напомнил себе, что мозгу его почти ничего не остается, кроме как воззвать к небесам, однако Тедди побоялся открыть глаза. Когда же наконец осмелился, мир остался все так же напряженно ярок, но прекратил быть таким болезненным, и он увидел, что девушка на самом деле не с Линкольном, а лишь стоит рядом. И он ее, конечно, не обнимает. То была просто игра света и тени. Да и стоило присмотреться к ней внимательней, на Джейси она ничуть не походила. Нет, это остров вызвал ее к жизни. Он да физическая близость девушки к его старому другу — и бац! Его слишком уж восприимчивый ум обманут и поверил в невозможное.
А завтра к этой летучей смеси добавится Мики. Возможно ли, что они втроем, вновь вернувшись на Виньярд после стольких лет, смешают это волшебное зелье и оно окажется настолько могучим, что вызовет ее? Если так, подумал он, ощущая, как в горле набухает паника, ему следует остаться на борту. Вернуться в Вудз-Хоул. А в сером Сиракьюзе он окажется уже к началу вечера.
Но поздно. Линкольн тоже его заметил и машет. Что тут поделать — только помахать в ответ.
Девушка, которая была не Джейси, тоже махала, и на миг показалось, что машет она ему, но нет — мальчишке под локтем у Тедди, чье присутствие он ощутил, даже не повернувшись, чтобы в нем удостовериться, не успел еще мальчишка заорать:
— Эй, детка! — и погарцевал вниз по сходням к девушке — явной любови его юной жизни.
Он ее, конечно, потеряет, потому что так все оно и бывает. Как раз то, что не можешь себе позволить потерять, мироздание у тебя и крадет. Как оно узнаёт, что именно тебе нужно больше всего, чтобы как раз в этом тебе отказать, — вопрос для философов. Ответишь на него — и у тебя получится именно та книга, какую Том Форд считал бы достойной написания: безотлагательной, новой и совершенно необходимой. Но чтобы ее написать, нужно вспыхнуть ярким пламенем.
— Вот это да, — произнес Тедди, рассматривая снимок семейства Линкольна.
Солнце палило милосерднее на террасе таверны, смотревшей на гавань Оук-Блаффс, а на широком парапете ее потели пинты холодного пива. Тедди уже не помнил, когда он пил пиво в последний раз. Официант рекомендовал местный индийский светлый эль, и первый глоток его оказался так горек, что Тедди подумал, не отослать ли назад. Но вот уже полпинты опустошено, и он пересмотрел свое мнение. Горечь отчего-то стала даже приятной. По его личному опыту, с горечью так постоянно.
Обсуждаемый снимок был в айпаде у Линкольна, и поэтому Тедди мог увеличивать каждое лицо, раздвигая большой и указательный пальцы. Три девочки, три мальчика, все среднего роста, стройные, девочки поразительно красивы, мальчики все ухмыляются, вылитые Роберты Редфорды с песочными волосами. Внуки лучились здоровьем.
— Вы с Анитой как будто взяли на себя миссию искоренить из нашего биологического вида всё уродство.
— Это всё Анита, — ответил Линкольн, хотя явно гордился своим симпатичным потомством. И это было правдой. Особенно девочки пошли в маму — та сама была королевой красоты Минервы. Однако у мальчиков и гены Линкольна проступали: от их расслабленных поз веяло атлетизмом — вероятно, теннис. Для баскетбола они были недостаточно высоки, для футбола — крепки. Может, еще бейсбол. И, зная Линкольна, — гольф.
— А где Вольфганг Амадей? — поинтересовался Тедди, возвращая айпад. С отцом Линкольна он встречался всего несколько раз, но впечатление тот произвел — и не только своим именем. — Меня удивляет, что он вообще разрешает семейные фотографии, на которых нет его самого.
— Обычно мы ему их не показываем, чтобы он себя в них не прифотошопил, — ответил Линкольн. — После того как мама умерла, немного сдал, но по-прежнему все тот же Вава. Пару лет назад мы доставили его самолетом в Вегас на свадьбу Клары, так он встал и произнес речь на репетиции банкета. Никто его не просил. Он просто счел, что всем захочется послушать, что он там скажет, пусть даже большинство народу видит его впервые. Коди пришлось ему чуть ли не подсечку делать, чтоб он только заткнулся и сел.
Тедди хмыкнул. Мысленным взором он увидел проклятого старого дурня.
— Из всех, кого я знаю, только Анита и может на него как-то влиять. Может, потому, что она юрист. Он почти всегда делает то, что она говорит.
Они продолжали смотреть, как на воде маленький сухогруз кормой швартуется к теперь опустевшему слипу; паром, на котором прибыл Тедди, уже отошел обратно на большую землю.
— А твои как? Все еще в Анн-Арборе?
— В Мэдисоне, — поправил его Тедди.
Хоть и преподавали родители в средней школе, им как-то удалось втереться в пенсионный поселок Бёрнт-Хиллз, который обслуживал преимущественно висконсинскую профессуру; привлекали главным образом еженедельные лекции на самые разные темы — читали их все еще работавшие преподаватели, — бесплатные автобусы на концерты и другие мероприятия в студгородке, куда допускалась широкая публика, а также занятия по компьютерной грамотности и сочинению стихов, где даже ставили оценки, хотя Тедди никак не мог взять в толк, зачем это людям их возраста. Сначала они поселились в отдельной квартире, а потом перевелись в коммунальный корпус побольше, где предлагалась разнообразная помощь; два года назад же вообще поступили, если можно так выразиться, в дом престарелых — что-то вроде. Тедди всегда считал, что настанет такой день, когда родители пожалеют, что не дали ему больше места в своей жизни, но само качество их жизни в Бёрнт-Хиллз делало подобные сожаления невозможными. И в старости оставались они ожесточенно самодостаточны — замкнутая эмоциональная петля; очевидно, им довольно было общества друг дружки, газеты «Нью-Йорк таймс» да всех тех книг, которые не удалось прочесть, потому что вечно проверяли тетрадки. Их там навещало довольно много бывших учеников, и с ними Тедди порой сталкивался. Родители всегда здоровались с Тедди тепло, хотя и не теплее, чем с другими своими гостями. Даже если знали, что он приедет, когда он появлялся, они с виду словно удивлялись, будто не сразу могли сообразить, кто это. В каком году учился у них в классе? Что писал в своем выпускном сочинении?
— Должен сказать, меня он разочаровал, — задумчиво произнес Линкольн, вернувшись к собственному отцу.
— С чего это? — поинтересовался Тедди, искренне желая знать. Как можно разочароваться в человеке, проявлявшем так мало достойных восхищения черт? Разве доброе судно «Разочарование» не уплыло давным-давно? У него-то уж точно.
— Не знаю. Наверное, после маминой смерти я рассчитывал, что он как-то потеряется. Знаешь же, как иногда бывает у давно женатых пар? Кто-то умирает, а второй медленно угасает. Перестает интересоваться окружающим миром. Вот и я как бы рассчитывал, что с Вавой такое произойдет. Может, и не самой нежной парочкой они были, но спали в одной постели сорок пять лет. Я считал, что у них в браке не все выступало на поверхность. Но нет — он вернулся домой с похорон и нанял себе экономку. Как будто мама для него ничего больше не значила. Чтоб его кто-то кормил, убирал за ним.
— Все браки таинственны, — предположил Тедди, хотя вообще-то больше думал о Линкольне и Аните, чем о Ваве и матери Линкольна. Они, конечно, не то чтоб друг другу не подходили, но Анита всегда казалась Тедди интереснее Линкольна. Не столько была умнее — хотя, вероятно, была. Скорее, она всегда казалась более открытой тому, что предлагает жизнь. В ней чувствовалось больше простора для роста, личного становления. Линкольн же был неизменнее. Еще в Минерве в нем уже виднелся очерк того мужчины, каким станет: скорлупа отвердевала. Как, в общем, и у его отца. Хотя Тедди и полагал, что судить об этом не ему.
— Как бы то ни было, — продолжал Линкольн, — Анита целиком и полностью уверена, что он встречается с какой-то женщиной.
— Серьезно? А ему сколько?
Линкольн почесал подбородок.
— Девяносто? Девяносто один? Может, просто устал платить экономке, но кто ж его знает.
— Думаешь, дело в сексе?
— Не. Если бы в нем, он бы хвастался.
— Но к тебе же кое-какая недвижимость перейдет, когда он умрет, правда? — Не то чтоб Тедди это касалось.
Линкольн хмыкнул.
— В смысле — если он умрет. Ну, есть данбарское разноуровневое ранчо, его не ремонтировали с тех пор, как построили в пятидесятых. Но сколько оно там принесет.
— И дом в Чилмарке.
— Этот уже мой, — ответил Линкольн. Тедди причудилось или же это признание и впрямь прозвучало с неохотой? — Он был мамин.
— Правда? — Хотя да, подумав немного, Тедди вспомнил, что действительно что-то подобное раньше слышал.
— А у тебя как? — спросил Линкольн. — Какое-нибудь наследство светит?
Тедди покачал головой.
— В детали меня не посвящали, но когда мои предки продавали свое жилье, я практически уверен, что всю выручку плюс социальное страхование и все пенсионные счета они передали Бёрнт-Хиллз — тому кошмару, где они сейчас живут.
Линкольн кивнул.
— У Аниты с предками тоже так было.
— Хорошо то, что мне вообще-то ничего не нужно. За годы я кой-чего накопил, а больше никого у меня и нет.
— Сомневаюсь, что и Мику много чего светит, у него же семь сестер, а он самый младший.
— Как-то на днях я читал, что передача благосостояния от поколения наших родителей к нашему — самая крупная в истории, — произнес Тедди. — Как вышло так, что мы все пропустили?
— Хороший вопрос. Но это правда. Денег ходит много, даже после спада. Если читать «Минервца» между строк, большинство наших знакомых оттуда теперь однопроцентники.
— Да я и строчки не читаю, какое там между.
Это было не вполне правдой. Именно из этого журнала выпускников Тедди узнал в середине восьмидесятых о смерти Тома Форда от СПИДа. И вообще поглядывал в раздел извещений своего года выпуска, не теряя надежды, что, может, там Джейси и всплывет, — и тогда-то он узнает, куда она делась, за кого вышла замуж и как у нее устроилась жизнь. Линкольн и Мики тоже следят за новостями? — спрашивал себя он.
Пиво они уже допивали, и когда официант подошел спросить, не нужно ли им еще, Линкольн осведомился:
— Что скажешь?
— Сегодня мне никуда не надо. — Ни в эти выходные, ни вообще-то в какие другие.
Когда принесли свежие пинты, они чокнулись.
— За старых друзей, — произнес Тедди, наслаждаясь моментом — тот его расслабил и успокоил так, как не случалось уже давно. Может, приступ паники на пароме был ложной тревогой, потому что нестерпимо яркие, пульсирующие чистые цвета превратились теперь в пригашенные пастельные оттенки. Кто знает? Возможно, эти выходные и окажутся тем, что доктор прописал. Может быть.
От воды налетел ветерок с запахом сентября. Тедди вдохнул поглубже. Даже в детстве осень была у него любимым временем года. Когда ты маленький, а родители у тебя учителя, начало года отмечает сентябрь, а не январь. В Минерву он всегда возвращался с каникул первым — ему нравилось, что весь студенческий городок день-другой принадлежит ему одному и только потом начнут тонкими струйками стекаться студенты и преподаватели. Следующим приезжал Линкольн, за ним — Мики, поскольку его группа, как правило, играла где-нибудь в городе в первые выходные до начала занятий. Джейси всегда возвращалась последней — иногда аж посреди первой учебной недели. И на самом деле до этого ничего и не начиналось.
— Знаешь, о ком я думал на пароме? — несмело спросил Тедди.
— Угу, — ответил Линкольн. — Знаю.
И больше ни слова.
Назад: Линкольн
Дальше: Линкольн