Глава четырнадцатая

Пробыв в спецлагере всего пять дней команда Протасова ознакомилась со свежими данными, по обстановке на фронте и внутри Советского Союза, получила фиктивные документы, простую, неброскую, гражданскую одежду, радиостанцию и шифры, советские деньги, оружие, снаряжение.

По новым документам Мишка стал Михаилом Петровым, новые фамилии получили и девять членов его команды. Из лагеря их перебросили в одно из прифронтовых подразделений Абвера, сотрудники которого, выбрав удобное время, переправили диверсантов на Советскую территорию в районе Ржева.

Проделав двестикилометровый пеший марш лесами Калининской и северо-московской области, команда добралась до окрестностей населённого пункта Лобня. Здесь предстояло разделиться и по одному - два человека, в разное время, проникнуть в Москву.

С этой задачей они также справились - обошлось без потерь но нервишки патрули им всё таки пощекотали, задержав для проверки документов Мишкиного заместителя Абрамова и долговязого подрывника Величко. Но документы были сработаны на совесть и обоих вскоре отпустили.

Родная Москва, после долгой разлуки показалось Мишке другой - она по-прежнему была военной, но уже не такой ощетинившийся и мрачный, людей в форме стало меньше, почти все гражданские ходили с противогазами на плече, во многих местах велись работы по восстановлению домов, улиц и предприятий после бомбёжек. Горожане стали спокойнее - в их лицах появилась уверенность.

В середине июля команда обосновалась в трех квартирах, адреса которых перед заброской им сообщили сотрудники Абвера. Квартиры находились в разных районах Москвы, на приличном удалении от центра. Пару недель спокойно обживались, присматривались к соседям, изучали прилегающие районы, наблюдали за транспортом и общей обстановкой.

Прошло несколько месяцев, выданные перед заброской деньги понемногу таяли, пятеро из десяти устроились на работу, пятеро имели эффективные или фактически инвалидности и встали на учёт для получения небольших пенсий. В числе фиктивных инвалидов были Мишка, его заместитель Абрамов по кличке Абитуриент и радист Зайцев по кличке Задор.

Согласно инструкциям Абвера они не должны были отвлекаться на работу, им предстояло заниматься разведкой объектов, планированием диверсий и поддержкой связи со штабом Валли. И они занимались, но в основном не тем, чему учили их в Варшавской школе, а тем, что было по душе и чем промышляли в довоенное время - грабили по ночам запоздалых прохожих. Несколько раз вскрывали склады: продовольственные, скобяные, промтоварные. Организовали налёт на кассу обувной артели, где работали инвалиды и старики.

Мишка купил на рынке почти новый патефон и дюжину пластинок ногинского завода. Прослушав вечернюю сводку совинформбюро, о положении на фронтах, работе тыла и о партизанском движении, он выключил радио, вставил пластинку Петра Лещенко или Александра Вертинского, заводил пружину и наслаждался.

Раз в неделю, во вторник или в пятницу, радист принимал зашифрованное послание от майора Марвеца. Как правило, тот указывал на определённый объект в Москве или ближнем Подмосковье, приказывая его уточнить.

Обстановка на фронте в конце 1942 года и вначале 1943 было неопределённой - линия фронта двигалась то в одну сторону, то ползла в другую, не позволяя Протасову и его команде сделать окончательный выбор между Рейхом и Советами. Приходилось вертеться подобно ужу на сковородке.

Задания Марвеца, связанные с добычей разведданных, больших хлопот не доставляли. Мишка отправлял к указанному в шифровке объекту одного из инвалидов и тот за три – четыре дня вынюхивал нужную информацию.

Через некоторое время Марвец присылал благодарность за качественно выполненную работу. Больше всего Мишка опасался, что его команде прикажут провести громкую диверсию. Во-первых, организация и подготовка такого задания сложна и очень рискованна. Во-вторых, последствия не заставят себя ждать, ибо любой диверсией занимались ни какие-нибудь легаши из РОМа, а сотрудники контрразведки или СМЕРШ - эти товарищи умели распутывать самые сложные клубочки. Об этом курсантов не раз предупреждали инструкторы Варшавской школы. Но и с диверсией фартовому Протасову повезло, да так, что он почти поверил в Бога.

В апреле 1943 от Марвеца пришёл приказ - подорвать пути на восточном участке Московской кольцевой железной дороге - от станции Черкизово до Угрежской. Там, по днесениям других команд, ежедневно скапливалось на комплектовании до полусотни воинских эшелонов. Михаил отправил туда двух «инвалидов» и приступил к подготовке операции. Когда всё было готово и команда вышла к выбранному месту закладки взрывчатки, в паре километров от него вдруг загорелись и начали взрываться цистерны с бензином. Мишка мгновенно отменил операцию и приказал отходить, а следующим утром отправил инвалидов в тот район понюхать воздух. Вернувшись они рассказали, что товарняк на повороте сошёл с рельсов, перевернулось и полностью сгорело двадцать две цистерны, среди работников железки и жителей ближайших кварталов ходят упорные слухи о диверсии. Посовещавшись с подчинёнными, Мишка отправил Марвецу шифровку о выполнение его приказа с указанием участка путей и характера диверсии. Через девять дней, вероятно проверив информацию, Марвец прислал ответ: «Поздравляю с отличной работой, все участники операции представлены к наградам. Пичуге, Абитуриенту и Задору присвоены очередные воинские звания.»

Как то летом, 1943 года, Мишка возвращался со станции Лефортово, где, по заданию Марвеца, следил за крупным железнодорожным узлом, и вдруг на улице соколиной горы заметил, как навстречу ему, по другой стороне дороге, куда-то спешит сестра Анна – в простенькой, лёгкой одежде, с небольшой сумкой и белым халатом в руке. Она почти не изменилась, разве что сделала другую причёску – покороче. Ни одна клеточка его тело не возрадовалась встрече с родной сестрой, ничего нигде не ёкнуло, не защемило. По матери и отцу он действительно, иной раз, скучал, а по Аньке нет.

Сам не зная зачем Протасов проследил за ней – Анна дошла до главного входа Сокольнической инфекционной больницы, где встретила подружку, радостно разговаривая, они исчезли за дверью больницы.

- Там тихая улочка, но по ней часто шастают патрули, - напомнил Абрамов. - Или ты подзабыл, что у легавых приказ - охранять продуктовые магазины?

- Помню я об их приказе, они везде шастают, абитура. Так что же нам теперь, с голодухи загибаться? Ни денег, ни жратвы не осталось, - стоял на своем Протасов. - Двое лежат с жаром, еле языками ворочают, а дёрнем магазин - разживёмся продуктами.

В середине 1943 года команда пообтёрлась и чувствовала себя в Москве как дома, почти как в довоенное время. В июне Мишка встретился с прибывшим, через линию фронта, связным. Он снабдил команду свежими аккумуляторными батареями для рации и приёмника, передал новые шифры и приличную сумму денег. Однако командование штаба Валли не учитывало растущие цены на продовольствие, «инвалиды» и официально трудоустроенные члены Мишкиной команды получали продуктовые карточки и отоваривались в государственных магазинах, где цены росли не так заметно. Остальные вынуждены были закупать продукты на рынках и в коммерческих магазинах, а там цены кусались, да ещё как. Своего пика цены достигли летом 1943 года, когда за килограмм свинины на московских рынках просили до шестисот, за литр подсолнечного масла до семисот, за десяток яиц до двухсот, а за пол литра пятидесятиградусной водки до четырёхсот рублей. Потому привезённые связным деньги закончились осенью, а к зиме команда начала голодать. Трижды Мишка, в своих донесениях сообщал Марвецу о плачевном финансовом состоянии и трижды получал ответ – ожидайте, к концу года связного.

В этот день между Протасовым и Абрамовым возник спор - заместитель ратовал за ограбление какой-нибудь квартиры, это с его точки зрения было безопаснее, чем дёргать магазин.

- Ну посуди сам, - убеждал его в обратном Мишка. - Москвичи бедствуют, живут по карточкам, всё ценное давно выменяли на продукты, запасов не имеют. Сколько ты возьмёшь в квартире? В лучшем случае полкило сухарей и какой-нибудь крупы - за один присест всё сожрём и на завтра придётся вскрывать другую квартиру.

- Да лучше вскрывать по одной каждый день, чем рисковать и подставляться под пули.

- Какие пули, абитура? Дед же доложил, что улица, после закрытия магазина, вымирает...

За неделю до разговора с Абрамовым, Мишка отправил на разведку Дробыша - рядового агента по кличке Дед. В 1941, при отступлении, сержант Дробыш серьёзно повредил ногу и попал в плен. В концлагере его ногой никто не занимался, кость срасталась неправильно, плоть начинала гнить и когда он исподволь прощался с жизнью, рядом нарисовался вербовщик из Абвера, пообещавший, что врачи в разведшколе непременно поставят его на ноги. Дробыш согласился, так как других вариантов выжить у него не оставалось. Ногу прооперировали, она почти полностью восстановилась, но стала на три сантиметра короче здоровой. Благодаря приметному увечью и хромоте, московские патрули только однажды остановили его для проверки документов.

- Чёрт с тобой! - сдался Абрамов после долгих споров. - Но знай, не лежит у меня душа к этому делу.

Состояние двух заболевших агентов ухудшалось, подкашливали и гундосили нездоровыми голосами ещё двое. Мишка списывал это на плохое питание и поторапливал товарищей с подготовкой к грабежу магазина.

Наконец наступило двадцать третье декабря. Он намеренно выбрал этот день - середина недели, четверг. Дополнительные патрули, вышедшие на улицы в день рождения Сталина, исчезли. До новогодних праздников ещё целая пропасть времени.

Едва небо стало меркнуть, один из «инвалидов» дважды прошёлся по району - ни патрулей, ни подозрительных гражданских лиц - всё спокойно, как и несколько дней назад. Стемнело, причём не только небо над головой, но и в уличных лабиринтах города. Из-за строжайшей светомаскировки уличные фонари не включались, автомобили ездили со специальными нафарниками, окна квартир закрывались плотными шторами или драпировались тёмным материалом.

Всего в операции Мишка задействовал шесть человек: «инвалид» Дед и заместитель Абрамов стояли на стрёме по обе стороны от магазина, а четверо, вместе с ним, должны были проникнуть в магазин. Протасов рассчитал, что вчетвером они смогут вынести продуктов на несколько дней. Магазин проработал последние два часа, именно в это время его нутро заполнялось до предела и даже снаружи выстраивалась очередь из, возвращавшихся с работы, граждан.

В восемь вечера крыльцо опустело, двери закрылись, к магазину на четверть часа подкатил милицейский автомобиль – инкассатор в сопровождении вооружённой охраны снял кассу. Памятуя о том, как закончилась охота за инкассаторской сумкой два года назад, Мишка в самом начале исключил повторение эксперимента.

Наконец из магазина вышли последние сотрудники, заперев несколько замков, они опечатали закрытую дверь и отправились по домам. Морозец становился крепче, но Мишка не торопился и для верности выждал ещё минут двадцать. Когда большая стрелка доползла до девяти, он скомандовал:

- Погнали!

Дельце выгорало, замки в кромешной темноте ловко сорвал фомкой здоровяк Винокуров по кличке Вальс, долговязый Величко по кличке Вяз остался на крыльце караулить, остальные юркнули внутрь. Подсвечивая фонариками, выбирали самое жирное: мясные и рыбные консервы, мороженого судака, колбасу, сливочное масло, сыр, колотый сахар, хлеб.

Нагрузившись под завязку выскочили из магазина и, как уговаривались, повернули налево. В эту сторону, до края длинного здания, было ближе, но оттуда вдруг послышался короткий свист - Дед предупреждал о появлении прохожих.

Повернули назад, пробежали по протоптанной в снегу тропинки метров тридцать. И тут из дворов вывернул мотоцикл, освещая узким лучом заледеневшую дорогу.

«Легавый, мотоциклы только у них и у военных, что по связи. Здесь, в такое время, военные шастать не будут» - сообразил Мишка и закрутил башкой в поисках спасения. Деваться им было некуда - сзади шли какие-то люди, спереди приближался мотоцикл, не обратно же нырять в магазин.

Если легаши заметят, то там же и накроют. Положение спас Абрамов, с чьей стороны тарахтел чёртов мотоцикл. Выхватив ТТ, он выпустил половину обоймы - жёлтый луч дёрнулся влево, вправо, мотоциклет завалился на бок, секунды через три раздался ответный выстрел и на улицу вернулась тишина.

Все шестеро успешно покинули опасный район, не потеряв ничего из украденного в продовольственном магазине. И только через пару кварталов, тяжело дыша и еле поспевая за товарищами, Абрамов признался:

- Братва, чуть помедленнее, чуяла моя душа, что добром не кончится.

- Что с тобой? - подхватил его под руку Мишка.

- Кажись подстрелили…

В середине декабря 1943 года, в стране разразилась сильнейшая эпидемия гриппа. В больницах Москвы выделили семьсот дополнительных коек для госпитализации граждан с тяжёлой формой заболевания. Больницы, поликлиники, амбулаторные пункты и медицинские консультации принимали без очереди всех, кто чувствовал недомогание и повышение температуры. Городское аптечное управление с невероятным трудом, но всё же обеспечивало аптеки противогриппозными препаратами.

Ограбление магазина удалось, команда обеспечила себя продуктами на пять - шесть дней. Правда не обошлось без неприятности - Абрамов был подранен в левый бок - пуля прошла по касательной, оставив в боку глубокую борозду, но это была ерунда по сравнению с тем, что шестеро из десяти свалились с гриппом. В их числе был и раненый Абрамов. Больной радист из последних сил отправил Марвецу шифровку с докладом о тяжёлом состоянии шестерых агентов. В этот же день поступил ответ: « Связной уже в пути, скоро будет в Москве, о точном времени прибытия сообщу дополнительно».

Мишка пока держался, на оставшиеся деньги он купил в ближайшей аптеке уротропин, аспирин, кальцекс, таблетки от кашля и головной боли. Разделил всё это поровну, по трём квартирам и через день интересовался состоянием подчинённых. А оно ухудшалось, самыми тяжёлыми был агент Саркисян по кличке Саба и Абрамов - то ли рана в боку заместителя, то ли грипп стали причиной очень высокой температуры. Не помогало ни обильное питьё, ни аспирин, ни обтирание водкой.

Двадцать пятого декабря Саба умер. Из карманов его одежды изъяли все вещи, глубокой ночью тело отнесли в соседний квартал и, сунув в руку пустую бутылку из под водки, оставили в снежном сугробе. На следующий день недомогание ощутили Михаил и казах Хакимов по кличке Хан. Здоровым оставался один Гарин по кличке Газолин.

В ночь на двадцать седьмое декабря скончался Абрамов - он метался в жару на кровати, бредил, часто заходился в сильном кашле, а в два часа ночи затих. Вытаскивать из квартиры труп не стали, потому что ни у кого на это не хватило бы сил.

Впервые за полтора года Мишка столкнулся с ситуацией, когда опускались руки. Он не понимал что делать и как спасать положение. Он ещё верил в то, что команда ему понадобится, несмотря на перелом в войне и отступления немецких войск. Обстановка на фронтах оставалась сложной. В одной из развёрнутых шифровок Марвец сообщал, что мощная германская армия, подмявшая под себя всю Европу, не может проиграть Красной армии, немцы выполняют стратегический отход для перегруппировки и подготовки сокрушительного удара.

У Протасова не было оснований не доверять начальнику Варшавской разведшколы, владевшему гораздо большей информацией, чем рядовые агенты. Мишка твёрдо знал одно - если Германия начнёт брать в войне вверх следует активизировать подрывную деятельность в Советском тылу, а для этого необходимы люди. Тяжело больных в команде больше не было, но кто знает, как развивается эта проклятая болезнь - Саба и Абитуриент сгорели всего за несколько часов. После их смерти Протасов по настоящему испугался за свою жизнь.

Холодная зимняя ночь тянулась невыносимо долго, он плохо спал, возился в постели, кашлял, размышлял, а утром принял решение и во второй половине дня приказал всем, за исключением здорового Гарина, разными маршрутами выдвигаться в сторону Сокольнической инфекционной больницы. До конца рабочего дня оставалось около часа. В отдельном коридоре, на первом этаже больницы, ожидали приёма полтора десятка человек - все кутались в тёплую одежду, тяжело дышали, кашляли. Из кабинета врача вышел пожилой мужчина и, с трудом передвигая ноги, направился к вестибюлю.

- Следующий! - послышался знакомый голос.

Переглянувшись с товарищами, Протасов вошёл в кабинет. Анна что-то писала в журнале, посмотрев на вошедшего, она прищурилась и, уронив ручку, резко встала. Мишка от неожиданности попятился, но подбежавшая сестра обняла его и роняя слёзы быстро заговорила:

- Ты жив, Миша? Да куда же ты исчез? Где ты был? Мы с мамой обошли всех знакомых, куда только не обращались, нам сообщили, что ты под следствием, а потом попал на фронт.

- Тише Ань, не шуми, - Мишка воровато оглянулся на дверь. - Так уж вышло, ранили меня на фронте, долго лечился, недавно вернулся и сразу заболел этим… гриппом, словно в подтверждение сказанному он разразился кашлем.

Продолжая расспрашивать, Анна усадил его на кушетку, пощупала лоб, сунула подмышку градусник. Она буквально светилась от радостного удивления, представляя как будет счастлива мама, ведь они обе считали Михаила погибшим в конце 1941 года.

Он почти не выказывал эмоций, делал вид будто доволен, что повстречал сестру, хотя потухший взгляд выдавал безразличия. Загорелся он лишь однажды - когда задержался на лежащим на столе зеркальце в бронзовой оправе.

Измерив брату температуру и давление, осмотрев горло и кожные покровы, Анна тут же дала ему две таблетки и налила стакан воды.

- Пей, это сильное средство должно помочь и вот тебе ещё три упаковки, пей по две таблетки, три раза в день. Он проглотил их, запил водой. Дальше сговорились, что он подождёт в коридоре, а когда Анна освободится, они вместе пойдут домой.

За оставшиеся полчаса врач приняла и осмотрела всех ожидавших в коридоре больных,. Мишка остался сидеть на одном из потрёпанных, скрипучих стульев.

- Сбегаю к заведующей отделением, доложу что закончила приём, - выпорхнула сестра из кабинета.

Михаил кивнул. Дождавшись, когда стихнут её шаги, он юркнул в кабинет, подошёл к столу, отыскал в журнале запись с его настоящей фамилией и вымышленными фамилиями подчинённых. Вырвав страницу он смял её, сунул в карман и быстро вернулся в коридор. Спустя десять минут они с сестрой покинули приёмное отделение Сокольнической больницы и вышли через распахнутые, чугунные ворота на улицу.

- Нет, нам не туда, - грустно улыбнулась Анна, повернув в другую сторону пояснила. - После ареста папы, нас с мамой выселили из большой квартиры, теперь мы живём в бараке в Хомутовском тупике, занимаем маленькую комнату в коммуналке.

- В Хомутовском? Где это?

- Между новой Басманной и Карла Маркса, наш барак стоит недалеко от железной дороге. Сначала проходящие поезда не давали спать, а потом мы привыкли. А знаешь, мы даже перевезли все твои вещи, ничего не выбросили и не оставили…

В ведя брата в новое жилище, Аня радостно рассказывала обо всём, что произошло с ними за два последних года. А тот, опустив руку в карман, поглаживал отполированный боёк короткого сапожного молотка, прихваченного из квартиры. Пройдя мерзким проездом, они повернули на пустынную улочку, без единого огонька. Где-то вдали она упиралась в железнодорожный переезд, через который неторопливо проплывал эшелон, с зачехлённый техникой. «Подходящее местечко – темно, тихо, даже собаки не лают» - отметил про себя Мишка и потянул из кармана молоток…

Новый 1944 год Протасов встречал в приподнятом настроении. Причин этому было несколько. Во-первых, выданные сестрой таблетки здорово помогли - он сам и все его подчинённые скоро пошли на поправку, озноб пропал, температура нормализовалась, кашель почти не беспокоил. Во-вторых, в его кармане теперь лежали две составные части талисмана - спичечница и, принадлежавшие ранее сестре, зеркальце. Оставалось найти ещё две. В-третьих, из Польши прибыл долгожданный связной - помимо батареи и новых шифров он привёз внушительную сумму советских рублей - на эти деньги, слегка приделавшая группа, могла безбедно прожить несколько месяцев. Четвертая причина оказалась самой неожиданной - прибывшим связным оказался Амбал.

- Ты просекаешь какое поганое дело? - сидя вечером за столом объяснял он свое неожиданное появление. - Нарисовался в школе один злобный хохол, западной Украины. Тарас Пилипчук. Такая сука! Нет, сучище! Быстро стал старшим группы, дорос до штабсефрейтора…

Далее последовал рассказ о том, как хохол невольно воспользовался хитрым способом Амбала, чтобы остаться в спокойной Польше. Но если Амбал искусно прикидывался туповатым, то Пилипчук тупицей был от рождения, зато брал голосом, нахрапом инициативой.

- Да ещё как брал, гнида, - возмущался старый кореш. - Я курсантов тоже гонял на территорию и строевую, но давал вечером пол часика отдохнуть, а этот действовал по принципу: чем бы курсант не занимался, лишь бы зашивался. Короче, чувствую метит, гад, на моё тёплое место старшины курса. Пошёл к Марвецу, так и так, говорю: - двум револьверам в одной кобуре завсегда тесно, я же вас устраиваю на этой должности, а он в ответ: - мы в курсе вашего противостояния и уже приняли решение.

В итоге Пилипчук стал старшиной курса, а чтобы Амбал не остался в обиде командование Варшавской школы присвоило ему чин фельдфебеля и отправило в Москву.

Сидя за столом, во время вечерней попойки корешь сообщил ещё одну новость:

- Вообще-то меня прислали сюда непростым связным, меня прислали старшим твоей команды.

Мишка замер с вилкой в руке и вдруг со звоном бросил её на стол:

- Не понял. Это в чем же я провинился?

-Не пыли! - остудил его Амбал. - Марвец наоборот - доволен твоей работой. Даст небольшую передышку, а после сосватает новое задание. Усёк?

Это меняло дело, Протасов давно мечтал о нормальном отдыхе, не в этой, провонявшей табаком и алкоголем квартире, не в этом городе, где в любой день его могли арестовать и поставить к стенке и не в этой полуразрушенной стране, где шла тяжёлая, затяжная война. К тому же, у майора Марвеца оставалась его спичечница. И Михаил изначально планировал вернуться за ней в разведшколу, он плеснул в стаканы водки, подцепил вилкой кусок рыбы из консервной банки и сказал:

- Ну тогда давай выпьем - за твоё повышение и за мою лёгкую дорогу до Польши.