Глава десятая

Остановившаяся было жизнь, внезапно завертелась, увлекая Мишку в новой опасный водоворот. После того, как в кабинете следователя он обозначил подписью свой выбор, в опостылевшую камеру его больше не вернули. Один из охранников, прихватив запечатанный пакет с документами, сопроводил Протасова до тюремного двора, где стоял грузовик с брезентовым кузовом. Прагматичный младший лейтенант принял пакет, окинул придирчивым взглядом пополнение и коротко приказал:

- В кузов!

В лавках под тентом уже сидели человек двадцать, таких же как Мишка, полу уголовных элементов. Всю крайнюю лавку, отрезая ураганам путь к отступлению, занимали два огромных сержанта с автоматами и служебной овчаркой.

Протасов отыскал свободное местечко и принялся ждать, осторожно поглядывая на соседей. Однако хорошенько рассмотреть их не вышло, спустя несколько минут, затарахтел мотор, хлопнула дверца кабины. Взвизгнули петли открывшихся створок тюремных ворот и грузовик, вырулив на прилегавшую улицу, покатил куда-то на Юг столицы.

Штрафные роты и батальоны появятся в Красной армии лишь в июле 1942 года, после выхода знаменитого приказа N 227, неофициально именовавшегося «ни шагу назад».

В начале войны таких подразделений ещё не было, а задачи перед командованием фронтов и армий ставились нешуточные. Личного состава, для их выполнения, катастрофически не хватало, военные комиссариаты призывали в строй всех способных держать в руках винтовку: пожилых мужчин, женщин и даже семнадцатилетних пацанов. Приходилось выкручиваться, экспериментировать, рисковать. Одним из таких экспериментов стало формирование в составе десятой армии отдельной роты, состоящей из криминальных элементов возрасте от 17 до 22 лет. Отбор в роту происходил по самым строгим критериям. Главными из них были первая и единственная судимость, а также отсутствие обвинений в тяжких преступлениях.

Первая неделя показалось Мишке адом - одному богу было известно сколько раз за эти семь дней он проклинал свое решение променять исправительно-трудовой лагерь на полевой лагерь ускоренной военной подготовки. В первый же день его, вместе с остальными, вновь прибывшими, отправили в баню, выдали новое обмундирование, ботинки, обмотки, шинели. И тут же усадили изучать винтовку Мосина. Каждое утро начиналось с построения и проверке личного состава, затем физическая зарядка завтрак и снова занятия. Бывшие хулиганы, воры и карманники маршировали строем, кололи штыками мешки с соломой, бросали муляжи гранат, ползали под колючей проволокой, учили световые и звуковые сигналы, оказывали друг другу первую медицинскую помощь, окапывались, стреляли по мишеням.

У непривычной к дисциплине шпаны не было ни минуты свободного времени. В течении дня занятия прерывались лишь на обед, ужин и на 2два, три перекура. Курящие получали по упаковке махорки на трое суток. В 9:30 опять объявлялась построение с проверкой, после чего горнист трубил долгожданный отбой. Спали в палатках по десять человек. В шесть утра всё начиналось сначала.

Со второй недели Протасов начал привыкать к новой жизни и вдруг обнаружил, что она не такая уж и невыносимая, как казалось поначалу. По истечении второй недели военная подготовка была завершена, на торжественном построении каждый новобранец зачитал текст присяги и поставил под ним свою подпись. Этим же вечером роту погрузили в эшелон и под покровом темноты перебросили под Тулу, где она должна была окончательно влиться в состав десятой армии.

В это время, на левом крыле Западного фронта, полным ходом шла подготовка к белецко-казельской наступательной операции и армии требовалось свежее пополнение. В процессе выгрузки из эшелона случился неприятный инцидент, едва выпрыгнув из вагона теплушки, в размокший от ноябрьской непогоды грунт, четверо новобранцев юркнули под соседний вагон и стремглав бросились наутёк, видно знали друг друга и заранее сговорились о побеге. Встречавшее роту командование было готова к такому повороту, эшелон по прибытии на станцию сразу оцепил взвод НКВД, несколько предупредительных выстрелов в воздух заставили беглецов остановиться и поднять руки, а дальше произошёл показательный урок. Личный состав роты построили недалеко от пыхтящего паровоза. Руководивший встречей начальник штаба армии тут же произнёс короткую приветственную речь, а в конце, добавив в голос металла, приказал:

- Расстрелять негодяев и трусов, пытавшихся позорно бежать с фронта!

Бойцы НКВД привели четверых дезертиров, со связанными руками, поставили их перед строем. Капитан с краповыми петлицами назначил расстрелянную команду. Восемь бойцов встали в ряд, клацнули винтовочными затворами и по команде того же капитана дали дружный залп.

После этого случая бывшие карманники и хулиганы уяснили, что шутить с ними в Красной армии не намерены. Все разговоры о бегстве с передовой и возвращении в криминальную столицу как-то сами собой утихли.

Мишку спасло чудо. Всю дорогу, от Москвы до Тулы, он тоже вынашивал план побега и намеревался сделать это похожим способом - нырнув под вагон, рвануть в сторону от железки. Четвёрка отчаянных сделала это на несколько секунд раньше, отведя от него смертельную опасность.

«Нет это слишком просто и опасно» - решил он после показательной казни. Подобные способы не годятся, как говаривал Амбал. В серьёзных делах пороть горячку не гоже, надобно всё хорошенько обмозговать и подготовиться.

Под утро, ещё по темноте, бойцы штрафной роты заняли участок на переднем рубеже. Два длинных окопа, в форме изломанных линий, здесь же их покормили не то запоздалым ужином, не то ранним завтраком. Потом раздали винтовки, дали по тридцать патронов, по одному перевязочному пакету и начались для них новые испытания.

До начала контрнаступления Красной армии под Москвой, рота безвылазно сидела в изломанных окопах, отражая регулярные, но малокровные атаки фрицев. Неудавшийся блицкриг поубавил у немцев пыла, набиравшей обороты мороз отрезвил, а отсутствие свежих резервов окончательно застопорило наступление группы - армий Центр.

Боевые действия на подступах к Москве на некоторое время приобрели позиционный характер. Пятого декабря началась активная фаза наступление на широком участке от Калинина на севере, до Ельца на юге. Очередь десятой армии в этой битве настала через две недели.

Двадцатого декабря, совместно с Первым гвардейским кавалерийским корпусом, бойцы десятой армии поднялись в атаку. Сходу мелкий городишко Одоев взять не удалось - фашисты закрепились в нём намертво, окольцевав позициями противотанковой артиллерии и долговременными огневыми точками. Отдельной роте дважды приказывали форсировать речку Упа, но оба раза, под шквальным огнём противника, она прижималась к мёрзлой земле. Когда блёклое зимнее солнце коснулось горизонта, штаб дивизии организовал третью атаку. Перед этим была проведена массированная артподготовка - две наших батареи вспахали юго-западный берег реки.

Ротный поднял бойцов, едва разорвался последний снаряд. Протасов бежал с винтовкой наперевес намеренно петляя, словно спасавшийся от хищника заяц. Он полагал, что немецкие пулемётчики бьют прицельно а в мечущуюся цель попасть будет сложнее. Однако пули свистели и впивались в грунт без всякой системы. Бежавшие в атаку бойцы падали и справа от Мишки, и слева, и за его спиной. Одна пуля ударила в приклад его винтовки расщепив верхнюю часть. Совсем обезумев от страха Протасов не заметил, как все его товарищи залегли, прекратив атаку.

Пробежав ещё с полсотни метров, он вдруг понял, что весь огонь противника сосредоточился на нём. Не мешкая, он свалился в ближайшую воронку, расстегнул сдавившую грудь шинель, отдышался. Небо быстро темнело, с севера сильным ветром тянуло низкие облака. Через четверть часа Мишке стало холодно, он застегнулся, достал из кармана, оставленный про запас, ржаной сухарь и принялся его грызть, раздумывая над тем, как поступить дальше.

Ещё до того, как городок, речушку и её берега окончательно накрыла темень. Протасов подполз к краю воронки и осторожно высунул голову. Напряжённо всматриваясь в изрытые воронками поле, он заметил несколько шевелящихся тёмных пятен - это были выжившие в атаке товарищи, ползком возвращавшиеся на свои позиции в окоп, в виде изломанной линии. В Мишкиной груди защемило, с некоторыми из них он уже успел сойтись и подружиться, а теперь не знал спаслись они от пулемётного огня или навсегда остались на этом холодном поле.

Он посмотрел в сторону другого берега, где в чёрном пролеске засел неприятель, там у него друзей не было. Опустив голову и прикрыв глаза, Мишка припомнил первый день на передовой: как нырнули под вагон четверо бывших блатных, как их выловили, как привели со связанными руками и поставили перед строем, как капитан НКВДшник махнул рукой и мощный винтовочный залп раскидал по земле их мёртвые тела. « Нет, - решительно мотнул головой Протасов, - да простят меня кореша, но в Красную армию я больше не вернусь».

Дождавшись темноты, он оставил в воронке свою винтовку, выбрался наружу и пополз к реке. Передвигаться в шинели было неудобно, он быстро устал, начал задыхаться, ужасно хотелось пить. Приходилось останавливаться, жевать снег и ждать пока восстановится дыхание. Изредка, с немецкой стороны, в небо взлетали осветительные ракеты, на середине реки ему попалась, ещё не схватившаяся морозцем, полынья, оставшаяся от разрыва снаряда или авиационные бомбы. Шинель на животе быстро намокла, зато Мишка, наконец, вдоволь напился.

Юго-западного берега реки Упа он достиг в начале ночи, сил ползти дальше совершенно не осталось. Наткнувшись на первую попавшуюся воронку он съехал в неё и свернулся клубком, пытаясь согреться, очень скоро сознание стал обволакивать сон, его колотило от холода, пальцы немели, осознание постепенно уплывало. Протасов знал, что засыпать нельзя - сон на морозе это смерть, но он ничего не мог с собой поделать. Из последних сил Мишка перевернулся на спину, разомкнул холодные губы и выдавил из себя протяжный стон.

Долгое время Мишкино сознание балансировала между реальностью и глубокой тёмной пропастью - то ему слышалась чья-то речь и ощущались болезненные прикосновения, то он срывался с обрыва и бесконечно долго летел в пугающую бездну. Неопределённость исподволь беспокоила и выматывала. Наконец в глаза ударил яркий свет, кто-то похлопал его ладонью по щеке и сказал на ломаном русском языке:

- Эй зольдат, пора подъём! Ми очинь долго тибя ждать.

***

Мишка открыл глаза и сначала увидел бревенчатой потолок, с двумя подвешенными электрическими фонарями, слева стоял высокий немец в очках, на плече его висела санитарная сумка, справа, чуть склонив голову набок улыбался второй фриц с погонами фельдфебеля.

- Ти можешь гаварить? - спросил он довольно любезным тоном.

Протасов в этот момент был занят другими мыслями: «где моя спичечница, куда они подевали мою спичечницу?» - негодовал он про себя.

Он лежал совершенно голый, на чем-то холодном, бронзовая спичечница была завёрнута в платок и покоилась в правом кармане солдатских галифе. «Надо с ними поговорить, - кивнул он немцу. - И выяснить, где я и куда подевалась спичечница.»

- Кто ти и зачем пришёл к нам? - спросил тот.

Голосовые связки не слушались и Мишка ответил шёпотом:

- Рядовой Протасов, пришёл потому, что не хочу воевать в Красной армии.

Ответ порадовал немцев, оба заулыбались, закивали, помогли подняться и сесть на деревянном настиле, покрытым толстым брезентом. Мишка посмотрел на свои руки и ноги - они были целы, только кожа почему-то горела и играла розовым оттенком, вероятно его чем-то растёрли, чтобы избежать обморожение.

Помещение оказалось блиндажом, приспособленным под санитарные нужды, вдоль стен были сооружены два настила для раненых, полки с медикаментами и перевязочным материалом, в углу гудела небольшая металлическая печь, труба от которой тянулась в сторону и ныряла в земляную стену. Внутри блиндажа было чисто, стоял острый запах касторового масла.

- У меня в кармане лежала спичечница… - начал Протасов.

Подав ему тёплое нижнее белье, длинные носки, штаны и солдатские сапоги, фельдфебель пояснил:

- Отивайся. И я проводить тебя к оэффисер. Всэ тваи вещи там. Офисер желает задавать тебе много вопросов.

Мишка оделся, обулся, с помощью немцев встал на ноги, сделал пару шагов. Странно, но мышцы слушались, озноб больше не бил. Вместо советской шинели немцы предложили ему немецкую, на голову выгрузили суконную зимнюю пилотку с орлом над длинным козырьком. Покинув вместе с фельдфебелем блиндаж Протасов с удивлением обнаружил, что уже наступило утро, погода улучшилась, ветер стих, облаков стало меньше, в их разрывах проглядывало солнце. «А вдруг это знак, - с надеждой подумал Мишка, - должно же мне когда-нибудь по фортить?».

Поначалу Мишка считал, что находится на переднем крае немецкой пехотной дивизии, напротив которой стояли части советской десятой армии. Однако следуя за фельдфебелем в офицерскую палатку, расположенную в пролеске, он с удивлением обнаружил, что до переднего края далеко, сюда доносились лишь отголоски канонады, здесь не было ни окопов, ни свойственной для передовой суеты. Мишку это обрадовало. «Чем дальше от советов, тем лучше, - подумал он, - а немцы? Что немцы? Они же не звери, не расстреляют, я ведь к ним сам пришёл».

По левую сторону от протоптанной в снегу тропинки стояла техника: несколько танков, бронетранспортёров, грузовиков, некоторые из них ремонтировала обслуга в чёрных технических комбинезонах. Справа обустраивали новые позиции артиллеристы - расчищали снег вокруг, только что установленных, орудий, таскали ящики со снарядами, натягивали светлые маскировочные сетки. Чуть глубже, в лесочке, дымили полевые кухни - там повара готовили завтрак, там же Мишка заметил несколько палаток из белого с коричневыми разводами брезента - к ним и направился фельдфебель.

Вскоре его завели в штабную палатку, это стало понятно по трём столам, сооружённым из снарядных ящиков. На одном пестрела расстеленная карта, за вторым приготовился записывать ход допроса нижний чин в очках с круглой оправой, за третьим сидели два офицера – тот, что помладше возрастом, с одной стороны звёздочкой на гладком серебристом погоне, был одет в обычную серо-зелёную форму и такую же шинель. Офицер постарше - лет тридцати пяти, был в чёрной форме с одним витым погоном на правом плече. Оба потягивали из кружек горячий кофе. Доложив, фельдфебель удалился из палатки, а офицеры, в довольно доброжелательном тоне, приступили к допросу.

Вопросов было много, офицер в чёрной форме неплохо говорил по-русски и, по видимому, служил в контрразведке или в какой-то иной службе безопасности, поэтому говорил в основном он. На столе, перед ним, лежали Мишкины вещи, среди которых он с превеликой радостью заметил тусклый бронзовый отблеск спичечницы. Назвав фамилию и имя, а также звание и номер воинской части, Мишка понадеялся на то, что отделается пятнадцатиминутной беседой, но он ошибся - допрос длился более часа.

Немцев интересовало буквально всё - даже злой легавый из Московской тюрьмы не был таким любопытным и въедливым задавая вопросы, касавшиеся нападения на инкассатора.

Здесь всё обстояло по-другому. Штабной офицер выспрашивал детали, связанные с наступательной операцией Красной армии: номера частей и соединений, численный состав, наличие тяжёлый и средней техники, количество артиллерийских орудий и грузовиков, звания и фамилии комсостава.

Офицер службы безопасности больше интересовался личностью самого Протасова: где родился, проживал, где учился, кто отец с матерью и где они работали, круг знакомых, как Мишка попал в армию, где проходил военную подготовку, когда подразделение перебросили на фронт.

Протасов отвечал на вопросы старательно и подробно, если не знал ответа, то ничего не выдумывал, а прямо в этом признавался. Похоже немцам понравилось его спокойное поведение, желание поделиться сведениями, а также то, что он рискнул перейти линию фронта для добровольной сдачи в плен. Возможно поэтому обращались они с ним неплохо, заметив что пленный устал стоять на неокрепших ногах, предложили присесть. Чуть погодя, один из офицеров кликнул денщика и приказал принести перебежчику горячего кофе. Мишка мало смыслил в кофе- в его семье предпочитали чай. Но когда он взял в руки кружку и вдохнул аромат тёмно-коричневого напитка, голова закружилась от восторга. После трёх месяцев лишений и жутких непривычных нагрузок он наконец расслабился, ощутил блаженство.

- Ну что ж, господин Протасов, - подвёл итог офицер в чёрном. - Нам понадобится некоторое время, чтобы проверить рассказанное вами.

С этими словами он забрал у нижнего чина несколько исписанных листов, пробежав взглядом последние строчки, положил листы в папку и поднялся:

- Пока идёт проверка вы будете находиться под строгой охраной, - сказал он, и, собирая разложенные на столе вещи перебежчика, добавил. - Мне очень хотелось бы, чтобы всё это имущество вернулась к своему хозяину, то есть к вам.

Поднявшись из-за стола, офицер водрузил на голову фуражку, пожал руку коллеге из вермахта и направился к выходу из палатки. Отдёрнув полу, огляделся на застывшего Протасова:

- Что же вы стоите? Следуйте за мной.

После допроса мишку покормили, посадили в крытый тентом кузов грузовика и под охраной двух солдат куда-то повезли. Солнце поднималось над горизонтом позади автомобиля. «Значит едем на Запад» - догадался он. И вновь порадовался тому, что с каждой минутой он всё дальше уезжал от линии фронта.

Ехали долго, дорога была разбитая - машина то и дело подпрыгивала и петляла, объезжая воронки и перепаханный танками грунт. Мимо проплывали остывавшие от боёв города, сёла, крохотные деревушки. Многие постройки были разрушены, выгоревшие пепелища продолжали дымить. Отступая, наши войска взрывали мосты через небольшие реки, немцы не занимались их ремонтом, а просто налаживали свои временные переправы. По двум таким грузовик осторожно проехал, разгоняя в стороны тонкие полупрозрачные льдины. Они остановились в лесной глуши, на краю деревни. Мишку заставили спрыгнуть на утрамбованный снег, поправляя слетевшую с головы суконную пилотку, он увидел того же офицера в чёрной шинели. Поговорив с кем-то, тот махнул ему рукой, Протасов послушно подбежал.

- Унтер-офицер проводит вас до гауптвахты, вам придётся пожить там некоторое время, - сказал немец и ободряюще похлопал Мишку по плечу. - Не беспокойтесь, мы работаем быстро, так что скоро увидимся.

Немецкая гауптвахта представляла собой старую деревянную баню, во дворе одного из деревенских домов. Сам дом занимал штаб какого-то подразделения, в соседних домах квартировали солдаты и унтер-офицеры, на заснеженных улицах стояло несколько автомобилей и мотоциклов. Оба маленьких помещения бани были выстужены. Пригнув голову, Мишка осмотрел гауптвахту и вопросительно глянул на сопровождавшего его унтера. Изо рта у обоих валил густой пар, тот понял чем взволнован русский и показал в угол, где стояла аккуратно сложенная стопка дров, затем что-то сказал по-немецкий и двинул сапогом по краю печной пасти, потом, тряхнув коробком спичек, протянул его Мишке. На том и распрощались - унтер вышел из бани, захлопнул дверь и надёжно её подпёр.

Протасов остался один. Чтобы быстрее привести жилище в божеский вид он принялся разжигать печь. Перед войной родители дважды отправляли его в подмосковный пионерский лагерь «Коммуна», где ему пришлось научиться делать многое: ставить палатки, определять стороны света, чистить картошку, разводить костры. Поэтому Мишка знал, что делать - он притащил несколько рыхлых полешек, набрал с пола для розжига соломы и прочего мусора, надрал от одного из поленьев щепы.

Через полчаса, когда прогрелся дымоход и появилась тяга, в печи весело затрещали дрова и загудело пламя. Баня прогревалась быстро, Мишка лежал на полке, расстелив под собой свою новую немецкую шинель. В общей сложности в бане ему пришлось прожить четверо суток, его регулярно и довольно сносно кормили, трижды в день вы вводили во двор до деревянного туалета, а во второй половине четвертого дня за ним пришёл унтер и жестом приказал следовать за ним.

В штабной избе было тепло, горела электрическая лампа, питавшаяся от урчащего в сарае генератора, в горнице его ждал знакомый офицер в чёрном мундире и светловолосый мужчина лет тридцати в штатском костюме.

Офицер кивнул, предложил сесть:

- Мы проверили сведения, полученные четыре дня назад, - сказал он, угощая перебежчика сигаретой. - Подтвердилась практически всё, за исключением некоторых деталей, но это объяснимо - вы были в Красной армии рядовым и вы многого не знали. Вам не полагалось много знать. Не так ли?

Мишка с удовольствием затянулся хорошим табачком:

- Я рассказал вам всё, что знал, господин офицер.

- Вы плохо разбираетесь наших званиях?

- Совсем не разбираюсь.

- Плохо, господин Протасов, моё звание штурмбанфюрер СД, соответствует майору вермахта. Запоминайте, это вам пригодится. Знаете почему?

- Нет.

- Потому что мы хотим, чтобы вы поступили к нам на службу и не в простое армейское подразделение, а в Абвер. Вы что-нибудь слышали об Абвере?

- Никогда не слышал.

Офицер в чёрной форме переглянулся с мужчиной в штатском костюме и засмеялся:

- Неудивительно, это засекреченная структура, занимающаяся сбором информации о противнике, о них знают далеко не все даже в рейхе. И так, согласны ли вы послужить интересам Великой Германии?

Вопрос был с подвохом, ответ «нет» был равносилен смертельному приговору.

- Я согласен служить Германии, господин офицер, иначе не решился бы пересечь линию фронта, - ответил Михаил. - Но хотелось бы подробнее узнать о службе в этом, Абвере.

- Разумеется, о будущей службе вам расскажет Александр, - майор кивнул на сидящего рядом мужчину. – Кстати, он ваш соотечественник, а ныне офицер Абвера.

Светловолосый растянул в улыбке тонкие губы кивнул и приятным бархатным голосом спросил:

- Да вы ведь коренной москвич, Михаил. Не так ли?

Примерно через час, переодетый в гражданскую одежду Протасов ехал вместе с Александром на тёмно-сером легковом опеле, вслед за клонившимся горизонту солнцу. Он был почти счастлив - побег из отдельной роты смертников удался, немцы его не расстреляли ,не отправили в лагерь для военнопленных, а приняли весьма доброжелательно. Отсидка в банный гауптвахте закончилась, его везут не куда-нибудь, а в школу Абвера. Всё лучше, чем бегать под пулемётным огнём в атаку. Правда, когда он думал о своём будущем, в груди всё же холодело: скоро ли оно наступит и каким будет, удастся ли выжить после окончания разведшколы.

Отвечая на вопросы Мишки в штабной избе, светловолосый Александр Эфлинг был красноречив и убедителен, сулил хорошие условия в школе, не сложную работу после её окончания, продвижения по службе, хорошие суммы в рейхсмарках за каждое выполненное задание. Но несмотря на свою молодость, Протасов давно уяснил - говорить всегда легче, чем делать.

Слушая обещания Александра, он вспоминал, как Амбал с корешами готовились к очередному делу: долго балаболили за столом, расписывали всё по минутам, старательно учитывали всё, что могло спугнуть фарт и даже чертили мудрёные каракули в ученической тетради. А когда доходило до реального исполнения, то всё шло кувырком, они порой с трудом уносили ноги.

Служебный Опель Александра Эфлинга въехал в Польшу, где в маленьком местечке под Варшавой, располагалась разведшкола Абвера. За остаток дня они миновали две области, въехали в Белоруссию и остановились на ночлег в резервный пехотной дивизии вермахта, расквартированной на окраине Могилева.

Утром, плотно позавтракав, отправились дальше и за день успешно добрались до пригорода Варшавы. В Польше было теплее, а снега гораздо меньше, чем под Тулой и в Белоруссии. Насыщенный влагой воздух имел странный, незнакомый запах. Машина свернула в густой лес и с километра проехала по ровной грунтовой дороге, впереди показался забор из колючей проволоки.

- А вот и наша школа, - Александр провёл подбородком в сторону зелёных металлических ворот. - Надеюсь ты не забыл о моем предупреждении?

- Не забыл, - вздохнул Протасов.

- От двух до четырех недель тебе придется провести в предварительном лагере за колючей проволокой, - рассказывал Александр подробности дальнейшей службы Михаила, когда тот дал согласие сотрудничать с Абвером. - Там тебе промоют мозги, очистят их от Сталинской пропаганды, будешь заниматься строевой и военной подготовкой, получишь общее представление о разведывательной и диверсионной работе. Разумеется, пройдёшь ещё несколько проверок. Придётся постараться, Михаил, иначе тебя отчислят и отправят в Гехаймест лагерь - это отдельная зона концлагеря для военнопленных, где содержатся неудавшиеся агенты, посвящённые в тайны разведслужбы. Если ты успешно пройдёшь все проверки и начальную подготовку, то тебя переведут в разведшколу.

Зелёные ворота открылись, Опель остановился. От небольшой деревянный будки к ним подошёл дежурный унтер-офицер, взглянув в раскрытое удостоверение Александра козырнул:

- Fahren! (с немецкого - проезжайте)

Машина побежала дальше по многочисленным узким и чисто выметенным дорожкам остановилась она у длинного деревянного барака, рядом с которым работала группа военнослужащих - четыре человека размельчали молотками, сваленный в строительные носилки, битый красный кирпич, двое потом посыпали им дорожки. Старшей группы, сунув руки в карманы, курил в сторонке, наблюдая за работой.

- Приехали, - Александр открыл дверцу. - Это санблок, здесь ты пройдёшь полную санитарную обработку, прежде чем наденешь новую немецкую форму. Прошу.

К автомобилю подошёл младший офицер, Александр представил его Михаилу:

- Начальник медицинской службы, лейтенант Нойман, поступаешь в его распоряжение. После санобработки тебя отведут в казарму.

- Господин офицер, а как же мои личные вещи? - заволновался Мишка. - Майор пообещал, что мне их вернут.

- Вернут, не беспокойтесь.

Александр вновь уселся в тёмно-серый Опель, а Протасов, в сопровождении немецкого лейтенанта, поплёлся к бараку. На крыльце он внезапно остановился, мгновение назад его взгляд, бездумно скользивший по дорожке из кирпичной крошки и работавшем курсантом, случайно наткнулся на курившего в сторонке старшего. Мужичок был маленького роста, немного сутулый. Смоля сигарету, он почему-то смотрел на новичка с хитрым прищуром, козырёк суконной пилотки отбрасывал на его лицо густую тень и всё же, цепкая зрительная память Мишки, с небольшим запозданием, определила знакомые черты.

«Амбал?» - изумлённо прошептал он, но военный врач не дал ему задержаться на крыльце.

- Вам нужно поторопиться, рядовой, - сказал он по-немецки и потянул Мишку за рукав. - Через час вы должны стоять в строю.