Часть первая
Зверь

Крупный нос, толстые губы, глубоко посаженные глаза – никто на свете не назвал бы Пашу Зверева красавцем, однако тяжёлый, точно надгробная плита взгляд, выгнутые коромыслом брови и чуть выставленная вперёд мощная челюсть, которые порой заставляли его собеседников-мужчин чувствовать себя неуютно, для большинства женщин были точно магнит для канцелярских скрепок.

Зверев редко надевал форму и обычно одевался как герой иностранных кинолент. На службу он обычно носил пиджак с накладными карманами цвета кофе с молоком, широкие брюки и белую рубашку, которую дополнял тёмный галстук, завязанный виндзорским узлом. Сапог, которые носили большинство его современников в послевоенные годы, он тоже не признавал, предпочитая им ботинки из толстой поросячьей кожи. Однако если Паша Зверев одевался и выглядел как настоящий лондонский денди, манеры его не всегда соответствовали его облачению. Временами он был хамоват и даже откровенно груб, частенько распускал руки, причём не только тогда, когда имел дело с преступниками. Эта особенность Паши Зверева, разумеется, никак не способствовала его продвижению по служебной лестнице, однако его это заботило мало.

Как-то раз при задержании Павел Васильевич получил ножевое ранение в лицо. Шрам спустя какое-то время исчез, но лезвие повредило лицевой нерв, и с тех пор правая щека Зверева временами подёргивалась. Также из-за этого ранения Зверев, разговаривая, слегка поворачивал голову и смотрел на собеседника (или собеседницу) искоса, словно изучая собеседника. Возможно, именно из-за этой особенности его поведения некоторые женщины, увидев Зверева впервые, тут же начинали чувствовать себя напряжённо, а в итоге надолго теряли сон и покой. Короче говоря, приятели называли Павла Васильевича Зверем из-за его фамилии, недруги из-за его жёсткой манеры общения, что же касается женщин, то большинство из них считали этого грубияна «зверем» очаровательным и чертовски милым.

Когда посыльный, поднявшисьна третий этаж дома номер пять по улице Гоголя, принялся усердно барабанить в дверь, Павел Васильевич ещё нежился в постели. Была пятница, часы показывали половину девятого, а Зверев приходил на работу вовремя только по вторникам, когда его старый друг и непосредственный начальник подполковник Корнев проводил еженедельные совещания с начальниками отделов.

Однушка с кухней и санузлом, где обитал Паша Зверев, была получена им сразу после войны. Квартира была маленькой, но выглядела довольно уютной. Здесь было всё необходимое: прочный стильный диван; шкаф, полностью забитый книгами, и комод, на котором стояли новенький патефон и настольные часы из дерева с латунной фурнитурой и маятником. Стены были увешаны картинами, на подоконнике стояли горшки с цветами. Впервые оказавшись здесь, незнающий человек никогда бы не подумал, что это квартира убеждённого холостяка.

Услышав стук, Зверев встал, на ходу заглянул в ванную и увидел там полуобнажённую Зиночку: на женщине были лишь кружевные трусики и бюстгальтер. Она стояла перед зеркалом и, что-то тихо напевая, расчёсывала волосы. На Зверева Зиночка даже не посмотрела. Тот почесал подбородок, покачал головой и не спеша направился к двери.

– Чего так грохочешь? Жить надоело? – резко распахнув дверь, прорычал Зверев молотящему дверь посыльному.

– Никак нет! Велено явиться!

– Велено? Словечко-то какое… – Зверев потянулся и протёр глаза. – Кем это велено?

– Подполковник Корнев приказал! Сказал, что срочно!

Зверев зевнул и бегло оглядел незваного гостя. Высокий, фуражка набок, ремни портупеи ослаблены. «Эх, видел бы тебя наш Стёпка, – подумал Зверев, глядя на парня. – Не помню этого субъекта, видать, новенький».

– Всё? – Зверев прочесал подбородок и попытался закрыть дверь.

Посыльный, совсем осмелев, тут же сунул в дверной проём ногу, вытянул шею и посмотрел вниз. У самого порога на плетёном коврике стояли лакированные женские туфли, тут же рядом на тумбочке красовалась изящная соломенная шляпка с бежевым бантом. Посыльный понимающе хмыкнул:

– Бурная ночка, товарищ капитан?

– А ты, я вижу, любопытный?

– В нашей работе без этого нельзя, сами же знаете! – сержант сдвинул на затылок фуражку.

– Откель же ты такой прыткий, детинушка?

Сержант не растерялся и ответил в том же стиле:

– Так ведомо откель – из Управления!

– Понял я, что из Управления. Подразделение какое?

– Так из дежурной части мы! Вот оно как.

Зверев снова почесал подбородок, сержант насторожился.

– Копыто убери! – прошептал Зверев и слегка подался вперёд.

– Так вы едете или нет? – парень чуть отступил, но ноги из прохода не убрал.

– Сейчас соберусь и приеду.

– Так я вас подожду?

– А на кой ляд ты мне сдался? – Зверев снова зевнул.

– Так я ж на машине!

– Вон оно как? Корневу так приспичило, что он даже машину выделил! Звать-то тебя как, чадушко?

– Не такое уж и чадушко. Четверть века надысь разменял!

– А звать-то тебя как?

Сержант продолжил в том же ключе:

– Зовусь я младшим сержантом Костиным. Честь имею, товарищ капитан! Костин Вениамин Петрович!

– Венечка, значит!

Брови парня выгнулись.

– Не Венечка, а Вениамин!

– Ах, вон оно что… Наглый, но гордый! Запомни, паря, если прикажу, будешь не только Венечкой, но и Веником!

– Это мы ещё поглядим, – обиженно буркнул сержант.

– Ладно, жди!

Зверев захлопнул дверь и крикнул всё ещё сидевшей перед зеркалом Зиночке:

– Визит окончен, солнце моё! Проваливай, меня начальство вызывает!

Зиночка, давно уже привычная к подобным выходкам Зверева, всё же принялась голосить:

– Что значит проваливай? Не видишь, мне нужно привести себя в порядок? Мне нужно ещё как минимум полчаса…

– У тебя пять минут! Если не уложишься, будешь приводить себя в порядок на лестничной площадке. И кстати, мне самому нужна ванная, так что ступай в комнату и продолжай свой туалет там! – Зверев ухватил женщину за плечи, чмокнул в темечко (Зиночка была невысокого роста) и, отстранив в сторону, вошёл в ванную.

– Что? Ах ты… Мерзавец! Хам! Со мной ещё никто так не поступал! Сволочь! Какая же ты сволочь, Зверев! Ноги моей у тебя больше не будет! – доносилось из-за двери, когда Зверев включил воду.

* * *

Кабинет начальника милиции был не просто просторным – он был огромным. Посредине стоял дубовый стол с витиеватыми ручками, на столе, помимо настольной лампы, печатной машинки и телефона, лежал лишь Уголовный кодекс и фотография темноволосой женщины с двумя детьми. На одной из стен висела карта СССР, у другой, как раз под портретом Сталина, стоял небольшой кожаный диван красного дерева. Над дверью висели массивные часы. Корнев сидел за столом, уткнувшись в бумаги.

Войдя в кабинет, Зверев, вместо более уместного «Здравия желаю!», буркнул лишь короткое: «Привет!» и развалился на диване:

– Есть хочу, аж скулы сводит! У тебя там кусочка сала не завалялось?

– А тебя что же, краля твоя совсем не кормит?

Зверев ухмыльнулся:

– Вот же засранец! Уже успел настучать!

– Ты это о чём?

– Да о твоём посыльном. Вениамином Петровичем себя величает…

– Чего???

– Костин… Точно… Костин его фамилия! Любопытный такой гад, всюду нос суёт, а сам сразу же… – Зверев постучал по подлокотнику.

– Ты про того парня, которого за тобой отправили? Он-то тут причём? Ничего он мне не докладывал! – хмуро ответил Корнев.

– А если не он доложил, то кто? – не унимался Зверев.

– Да никто! Я ж тебя сколько лет знаю? Если ты спишь до обеда, значит, опять бабу к себе приводил! Тут и докладчиков никаких не требуется.

– Вон как значит!

Зверев тоже жил в собственной отдельной квартире, но в отличие от Корнева, его постель постоянно кем-то подогревалась.

– Так ты дашь пожрать или нет?

– Обойдёшься! Да и нет у меня ничего…

– С каких таких пор?

– А с таких!.. Хватит уже в кабинете тараканов разводить!

– Ну ты и жлобяра! Раз так, тогда говори быстрей, чего звал, да я обедать пойду!

Корнев отложил в сторону лежащее перед ним дело, достал из кармана платок и, вытерев лоб, заговорил:

– Ты слышал когда-нибудь о «Крестовском душегубе»?

Зверев достал из наружного кармана зубочистку и принялся вычищать грязь из-под ногтей.

– Слышал… и что? Ты же сам мне про него рассказывал, и не раз.

– В самом деле? – Корнев встал, подошёл к окну и снова принялся ощупывать собственные карманы.

– Если хочешь курить, то меня не проси, – небрежно бросил Зверев. – Сам же сказал, что завязал – значит будь мужиком и терпи.

– А ты не оборзел? – всё-таки не выдержал Корнев, но тут же сник и вернулся на своё прежнее место.

– Табак курить – здоровье губить! – нравоучительным тоном продекламировал Зверев. – Сам же сказал, что медики строго-настрого запретили тебе притрагиваться к папиросам из-за твоей разбушевавшейся язвы.

– Плевал я на язву! – со злостью процедил Корнев. – Я Нине обещал, когда она меня на фронт провожала, что когда кончится война – брошу.

– Вон оно что! А раньше ты мне этого не говорил. Но ведь пепельница у тебя есть! Я это точно знаю. – Зверев вынул из внутреннего кармана пиджака портсигар, закинул в рот папиросу и чиркнул спичкой. – Где она, кстати?

– Ну ты и сволочь, Зверев! – процедил Корнев и распахнул окно.

– Мне все такое говорят! – усмехнувшись, заявил Зверев и выпустил ртом несколько дымных колец. – Так мне что, на пол стряхивать?

Корнев подошёл к столу, открыл ящик и поставил на стол небольшую хрустальную пепельницу.

– Держи, мерзавец! Ты у нас хуже фашиста!

Зверев поднялся, ухватил один из стульев, стоявших у стены, и пересел за стол.

– Напрасно ты так. Забота о твоём здоровье не входит в мои обязанности, но как друг, я обязан тебя сдерживать, – Зверев снова выпустил колечко дыма. – Так чего звал-то? Говори быстрей про своего «душегуба», а то у меня своих дел по уши.

Корнев снова уселся за стол и принялся барабанить пальцами по столешнице.

– Может я тебе это всё уже и рассказывал, – возбуждённо продолжил Корнев. – Но не грех будет и повторить! «Крестовским душегубом» называли заместителя начальника зондеркоманды СС 11-д – Дитриха Фишера. Этот мерзавец повинен в гибели сотен невинных людей. Начальником зондеркоманды был некто Хьюго Зиверс, он проводил опыты над людьми и даже получил патент на изобретение какой-то дряни, которой смазывал губы детям, и они мгновенно умирали. Помимо всего прочего, в сорок третьем проводил он массовые казни в концентрационном лагере в местечке Кресты у нас под Псковом. В сорок пятом Зиверс был захвачен американцами, узнав о том, что будет передан русским, покончил с собой в камере, использовав свой препарат, секрет изготовления которого унёс с собой в могилу. Фишер же, после освобождения нашими Пскова, исчез из поля зрения органов. Ныне разыскивается как военный преступник.

Зверев загасил окурок о пепельницу и вставил:

– Я слышал, что этот Фишер тоже не был паинькой.

– Всё верно. Дитрих Фишер – правая рука Зиверса, оберштурмфюрер СС! Не только отправлял людей в газовые камеры, но ещё и издевался над ними, перед тем как умертвить, – дополнил Корнев.

– Всё ясно, и что же ты мне жаждешь сообщить? Этот мерзавец где-то объявился?

Корнев снова вскочил и принялся, размахивая руками, ходить туда-сюда.

– Сегодня в сквере на площади Жертв Революции на глазах у нескольких свидетелей один старик набросился на проходящего мимо милиционера. Завязалась потасовка, после чего у старичка стало плохо с сердцем, и он упал замертво.

– А что милиционер?

– Оставил старика умирать и скрылся!

– А старика точно не грохнули?

– Все признаки указывают на остановку сердца, но результатов экспертизы пока ещё нет.

Зверев почесал подбородок, уселся на стул и закурил новую папиросу:

– Лица милиционера конечно же никто не разглядел?

– Какой же ты догадливый! Свидетелей пятеро, четверо из них женщины: две ни черта не смыслят в знаках различия; третья говорит, что это был старшина; четвёртая вообще называет его капитаном. Запомнили только форму!

Корнев хлопнул ладонью по столу, в отчаянии закусил губу. Зверев спросил:

– А мужчина? Ты сказал, что был пятый свидетель, и это была не женщина!

– Студент строительного института! У парня проблемы со зрением, и он, когда начался весь переполох, как назло, уронил очки!

– Я всё понял, но при чём здесь Фишер?

– А притом! Хоть этот студент и слепой, но со слухом у него всё в порядке. Он один расслышал всё то, что выкрикивал умерший старикан. Тот называл нашего таинственного милиционера убийцей и несколько раз повторил фразу: «Крестовский душегуб!»

– А в госбезопасности что по этому поводу говорят?

– Я не хочу, чтобы они лезли в это дело, да и что мы им предъявим? Старик, по всем признакам, умер собственной смертью. То, что милиционер не оказал помощи пострадавшему, их вряд ли заинтересует, а мы наживём себе проблемы! Только то, что наш слепой студент что-то там эдакое услышал и всё… Я хочу сам со всем разобраться, не привлекая лишних глаз и ушей. Поэтому я хочу, чтобы ты оставил все дела и занялся поисками этого таинственного милиционера.

Зверев помрачнел, он прекрасно знал, что жена и два сына Корнева были казнены немцами в сорок третьем именно в Крестах. У Стёпки с этим Фишером личные счёты, а значит, плевал он на всех, в том числе и на чекистов. Теперь не уймётся, пока не достанет этого фрица.

Догадка Зверева тут же подтвердилась. Корнев схватил Зверева за плечи:

– Паша, может всё это и бред, но это мой единственный шанс поквитаться за Ниночку и ребят! У госбезопасности и без нашего Фишера забот хватает. У них сейчас одни «лесные братья»[3 - Лесные братья – вооружённые националистические формирования, действовавшие в 1940—1950-е годы на территории прибалтийских республик, а также в западных районах Псковской области.] на уме! Найди его, слышишь! Прошу тебя, найди!

Зверев высвободился из объятий, кивнул и спросил:

– То есть? Если что… – Зверев чиркнул ногтем большого пальца по горлу.

– Я на этом не настаиваю, хотя… Или ты к такому не готов?

– Перестань!

– Мне не важно, кто поймает Фишера, мы или МГБ[4 - МГБ – министерство государственной безопасности СССР.], главное, чтобы Фишер понёс заслуженное наказание!

– Всё ясно! Кто расследует дело?

– Шувалов! Он уже кое-что накопал, но с этого момента расследование должен возглавить ты!

– Тьфу ты! – Зверев покачал головой. – Ты хочешь, чтобы я вырывал кусок мяса из зубов бешеной собаки?

– Ты о чём? – воскликнул Корнев. – Вообще-то Шувалов лучший следователь в Управлении!

– Зануда и брюзга! Этот вечно недовольный индюк всех кроме себя считает идиотами. Этот умник взвоет, когда такого как я поставят ему в начальники. Я же простой опер.

– Хочешь, чтобы я передал это дело другому следователю?

Зверев отмахнулся:

– Оставляй его! Не факт, что с другими мне будет легче. От Витьки я хотя бы знаю что ждать.

Корнев насторожился:

– Ты только это… без своих штучек! Постарайся найти с ним общий язык, ну и… поделикатней всё сделай.

– Деликатность моё второе имя, Стёпа! – рассмеялся Зверев. – Ты же понимаешь!

– Да уж…

– Всё сделаем в лучшем виде!

– Тогда приступай! И ещё раз прошу…

Похлопав подполковника по плечу, Зверев прогундел:

– Не переживай! Если наш «душегуб» вернулся в город, я его найду и сделаю всё в лучшем виде!

Когда Зверев вышел из кабинета, Корнев снова начал шарить по карманам, потом, опомнившись, воскликнул:

– Я на это надеюсь! Знал бы ты, как надеюсь!

* * *

Паша Зверев и Стёпа Корнев знали друг друга ещё с малых лет, ведь они оба когда-то были воспитанниками сиротского приюта на Интернациональной. Степан осиротел ещё в седьмом, когда ему стукнуло четыре. Отец Павлика погиб в Первую мировую под Ровно, а в восемнадцатом, когда Паше исполнилось одиннадцать, его мать умерла от тифа. Именно тогда паренёк и попал в казённое учреждение на улице Интернациональной.

С первых же дней пребывания в приюте Пашка Зверев, который в отличие от большинства попавших в эти стены ребят ни от кого не шугался, любил шутить – одним словом, вёл себя дерзко и неподобающе. При этом он не признавал авторитетов и всегда держался особняком. За это трое «старожилов» как-то решили проучить строптивого новичка. Они окружили Пашу на мойке в столовой и предложили помыть за ними посуду. Паша отказался, тогда один из ребят назвал его «босотой» и плюнул парню в лицо. Паша ударил обидчика кулаком в нос. Хлынула кровь, мальчишка заорал как сумасшедший, а двое его приятелей сбили Пашку с ног и принялись изо всех сил пинать бедолагу ногами. Прежде чем первый заводила пришёл в себя и присоединился к приятелям, всё это увидел зашедший на пищеблок Стёпа Корнев. Степан, который был гораздо старше дерущихся ребят и очень не любил несправедливость (это как же – трое на одного!), бросился вперёд и раскидал нападавших в стороны. Задиры тут же разбежались, а вот Пашу пришлось ещё долго успокаивать. Весь грязный, в разорванной рубахе, он грязно ругался и грозил обидчикам неминуемой расправой. Чтобы успокоить разъяренного не на шутку паренька, Степан отвесил Пашке затрещину и строгим тоном велел привести себя в порядок. На удивление, тот лишь сверкнул глазами, тут же притих, вытер капающую из носа кровь и направился к умывальнику. Когда, стуча зубами от холода (вода была ужасно холодной), Пашка принялся смывать текущую из носа кровь, Степан сказал:

– Если будут снова доставать, обращайся!

Громко шмыгнув окровавленным носом, Пашка хмыкнул:

– Мы так-то сами с усами! Спасибо, конечно, но и без вас справимся!

– Не сомневаюсь! Но всё-таки… – усмехнулся Степан. – Ладно, босота, бывай! Надумаешь, так обращайся.

Пашка нахмурился, вспомнив недавнюю драку:

– Вообще-то, именно за «босоту» я тому рыжему в шнобель двинул!

Степан покачал головой и спросил строго:

– И что с того?

Пашка пожал плечами, потом улыбнулся уже беззлобно.

– Не бои?сь! Тебя за это слово бить не стану!

Степан рассмеялся. Пашка вслед за новым товарищем тоже улыбнулся.

С тех пор Корнев стал для Паши Зверева единственным человеком, которого он хотя бы мало-мальски, но уважал и в шутку называл «заступничком».

После этого случая воспитатели детского дома на Интернациональной столкнулись с одной маленькой проблемой – Павлик Зверев отловил своих обидчиков поодиночке и так их отделал, что двое из них попали в больницу, а третий едва не лишился глаза, и ему пришлось зашивать веко. В то время бить детей уже было запрещено, поэтому Пашку просто пропесочили на общем собрании и исключили из пионеров. Паша не особенно опечалился случившимся, и с тех самых пор его стали называть Зверем уже не только из-за фамилии.

* * *

После детдома Зверев вслед за Степаном Корневым поступил в Томскую школу милиции. В органах они сдружились ещё больше, вместе раскрыли несколько по-настоящему крупных дел, потом началась война.

Два бывших приятеля-детдомовца после нападения Германии на СССР почти сразу же написали заявления и ушли на фронт. Однако воевали они на разных направлениях и по-разному. Корнев начал войну на Северо-Западном, прошёл всю войну, которую закончил в должности командира батальона, трижды был ранен и вернулся домой кавалером двух орденов. Только тут он узнал, что его жена и двое сыновей были казнены в немецком концлагере ещё в сорок втором.

Зверев воевал на юге, где командовал пехотным взводом в ходе первой обороны Ростова. Получив лёгкое ранение в плечо, он попал в госпиталь и тут же угодил в неприятную историю. Случилась потасовка, и было серьёзное разбирательство.

В протоколе допроса было сказано, что Зверев вероломно напал на подполковника, политрука дивизии, и сломал ему руку. В расследовании это не фигурировало, но истинной причиной конфликта стало то, что подполковник застукал в объятиях Зверева одну из своих так называемых «полевых жен».

Зеленоглазая медсестра, обслуживавшая палату, в которой лечился Зверев, тут же привлекла внимание «беспокойного» пациента. Зверев в первую же ночь пребывания на лечении сбежал и умудрился где-то добыть цветов (а ведь дело было в ноябре). Вручив девушке букет, Зверев начал с медсестрой оживлённую беседу и вскоре очутился с ней в подсобке. В это самое время в госпиталь заявился слегка подвыпивший политрук, которому зеленоглазая красавица-медсестра, как выяснилось позднее, уже довольно долгое время периодически грела койку.

Когда разъярённый политрук ворвался в подсобку и увидел творившееся там «безобразие», он начал орать и вцепился в горло Звереву, нисколько не опасаясь последствий. Звереву грозил штрафбат, но началось очередное наступление, дело пустили на самотёк. Подполковника отчитали, медсестру перевели в другой госпиталь, а Зверева экстренно выписали, после чего тоже перевели на другой фронт.

Закончил Зверев войну в должности командира взвода разведки, получив за свои заслуги парочку медалей, с тем и возвратился в свой родной город Псков, вернулся в органы, где уже был и Степка Корнев.

В отличие от своего беспечного приятеля, который не пропускал ни одной юбки, Степан Ефимович Корнев после смерти жены и детей совсем не общался с женщинами. Погрузившись в своё горе, он полностью ушел в работу. Некогда зеленоглазый красавец, симпатяга и весельчак, за пару лет Корнев поправился и обрюзг. Он так и не мог забыть свою Ниночку и ребят, и в душе то и дело корил Пашку Зверя за его распутную натуру. На фронте, закалившись в боях, Степан Ефимович несколько утратил свою былую оперативную хватку, зато стал настоящим солдафоном и умел практически любого поставить на место или осадить. Корнев рвался вверх и стремился преуспеть на службе. Зверев же, напротив, жил одним днём и брал от жизни всё, что только мог. Может быть, именно поэтому Зверев так и остался простым опером, а Стёпка Корнев пошёл вверх по карьерной лестнице и вскоре занял пост начальника милиции.

Получив подполковника, Корнев знал, что это не предел, и по-прежнему изо всех сил стремился вверх. Он держал всю псковскую милицию в «железном кулаке», поэтому в Управлении его боялись все!

Все, кроме Зверя!