15

Моя временная ставка этой ночью располагалась в длинном овраге на краю леса, всего в нескольких километрах от места остановки на ночлег улорийской армии. Добрались мы сюда после успешной акции в Россоши уже ближе к ночи. Большая часть освобожденных из плена солдат были пехотинцами, потому после трехчасового отдыха я отправил их дальше – они мне понадобятся уже на том берегу Славицы. Почти вся кавалерия тоже ушла на следующую точку, оттуда им завтра придется перехватить вражескую армию у сегодняшней смены, чтобы следующие сутки виться вокруг супостата, словно назойливая мошкара. Здесь осталась только группа капитана Лукошкина, обложившая улорийский лагерь, да команда поручика Захарова, то же самое проделывающая с держащимся на некотором отдалении от основных сил фрадштадтским корпусом.

В этих ребятах я был уверен, так что остаток ночи рассчитывал посвятить здоровому сну, не переживая особо за собственную безопасность. Тем более что сам приучал своих солдат очень серьезно относиться к боевому охранению.

Однако поспать удалось только до трех часов. Не сказать, что успел хорошо отдохнуть за это время, но сна больше не было ни в одном глазу. С полчаса еще поворочавшись в своей палатке, я выбрался на свежий воздух в надежде подремать хотя бы в сидячем положении, но свежий ночной воздух быстро прогнал остатки сна. Вокруг, завернувшись в одеяла, спали свободные от дежурства солдаты, и бродить по дну оврага, рискуя в темноте потревожить чей-то сон, я не решился. Просто уселся на свернутое одеяло, прислонившись спиной к земляному откосу, и стал гонять в голове мысли по сложившейся ситуации.

Несмотря на демонстрируемые мною на людях бодрость духа и уверенность в победе, на душе у меня кошки скреблись. Фактически мне нечего было противопоставить тридцатитысячной армии Яноша, кроме тактики изматывания и различных хитростей, авторство которых молва снова припишет мне, хотя все это уже когда-то и кем-то применялось. И даже не факт, что только в моем старом мире. Больше чем уверен, что, покопавшись в истории этого мира, тоже можно найти массу интересных решений. Но Интернета в этом мире нет, а протирать штаны в библиотеках, изучая исторические хроники, станет далеко не каждый. В этом смысле у меня перед всем этим миром неоспоримое преимущество – я здесь такой один, успевший в своей жизни всякого начитаться да насмотреться. Так что дело за малым – копайся в памяти да применяй на практике. Были бы инструменты для применения!

А вот инструментов мне господин Пчелинцев оставил до обидного мало. Черт бы побрал и его самого, и Глазкова со Свитовым! Да и нашего дорогого, но мягкотелого и подверженного внушению государя! Какая же несусветная глупость – поставить во главе армии невесть что возомнившего о себе придворного генерала! Он, кстати, и после освобождения из плена пытался доставить мне беспокойство – требовал передать ему командование. Пришлось арестовать его и отправить в Корбин в сопровождении десятка всадников, получивших приказ при малейшем признаке неповиновения избавиться от мерзавца.

Итак, в наследство от Пчелинцева мне досталось порядка четырех тысяч конницы, из которых всего два эскадрона относились к тяжелым всадникам. Пехоты, включая освобожденных из Россоши, штурмовиков Дегтярева и моих белогорских разведчиков, теперь набиралось около двух с половиной тысяч. Всего с десяток полевых орудий, зато почти сотня минометов и примерно полсотни гранатометов, два воздушных шара. Негусто, но лучше, чем ничего. И промедление с выступлением в поход рано уверовавшего в итоговую победу Яноша было мне как нельзя кстати. Отправься он в путь сразу после битвы при Россоши, уже стоял бы под стенами Корбина.

А так я успел перехватить улорийцев еще на их территории, обложил со всех сторон разъездами легкой кавалерии, перехватывавшими всех гонцов, разведчиков и просто любых отделившихся от основной массы войска солдат. Плюс постоянные засады и провокации, нервирующие противника и выбивающие из его рядов по пять-десять человек. Сейчас в лесу время от времени раздавались едва слышимые здесь звуки стрельбы и разрывов гранат – это разведчики Лукошкина терроризируют улорийский лагерь. Янош будет последним дураком, если завтра не отдаст приказ выбираться с лесной дороги, и варианта у него будет только два. Короткий, через «порченые земли», являющиеся обыкновенным нефтеносным районом, и длинный, через равнину и речку Славицу. Какое бы решение он ни принял, я буду готов к встрече в удобном мне месте. Нужны более масштабные акции. Если за время похода мы выбьем у врага всего две-три тысячи солдат, это нам не сильно поможет.

Тут я обратил внимание, что уже некоторое время звуки далекой ружейной пальбы перекрываются более мощными раскатами пушечных выстрелов, причем происходит это где-то восточнее, позади основных сил армии Улории. Выходит, это люди Захарова раздраконили фрадштадтцев до такого состояния, что те прибегли к помощи пушек? С одной стороны, это хорошо, что такая реакция, с другой же – ядрами они палить не станут, а картечь – она и в лесу картечь, от нее в кустах не спрячешься. То есть потери могут быть и у нас.

Примерно через полчаса звуки боя начали было стихать, чтобы вскоре вспыхнуть с новой силой уже ближе к нам. Черт побери, как же не хватает радиосвязи! Что там происходит?

Ясность наступила только с рассветом, когда в овражек вернулись сначала бойцы Лукошкина, а следом и группа Захарова. Их ночные смены окончились, наблюдение за противником было передано кавалерии.

– Случайно все получилось, ваше сиятельство! – возбужденно рассказывал о случившемся поручик Захаров, между делом приканчивая сухой паек. – Рядовой Ильин у нас самый молодой, нервы не выдержали – пальнул с перепугу, когда у нас со спины вдруг чужие всадники появились. Оказалось, это те фрадштадтцы и улорийцы, которых вы в Россоши велели в казармах запереть. Одежду и оружие мы у них забрали, так они кто в чем, на разномастных лошадках, кое-как вооруженные, помчались предупреждать своих!

– Не ждал я их так быстро, – досадливо поморщился я. Думал, что надолго вывел этот отряд из игры, а оно вон как обернулось. Видать, сильно уязвило их такое поражение, заставило мчаться если не в погоню, так к своим, предупредить об опасности.

– Ничего страшного, ваше сиятельство! – радостно воскликнул поручик. – Эти доходяги стали палить в ответ на выстрел Ильина, а фрадштадтцы решили, что их атакуют с тыла – своих-то они в этих оборванцах далеко не сразу признали – и подняли тревогу. А уже через пять минут одни островитяне с таким ожесточением бились с другими, что любо-дорого было наблюдать! Даже пушки выкатили, принявшись сечь лес картечью! Я людей убрал оттуда, чтобы не рисковать понапрасну, перевел на другой конец лагеря, а тут, безо всякой разведки, улорийские кирасиры появляются! Ну, я-то и подумал: с той стороны удачно получилось, почему бы и с этой не попробовать? Дали мы залп на обе стороны – и в кусты. А за спиной у нас новая битва развернулась. Правда, здесь они побыстрее разобрались, не так много народу положили.

– Эх, всегда бы так! – Лукошкин от восхищения цокнул языком, вызвав взрыв всеобщего веселья у обеих вернувшихся со смены групп. Настроение в коллективе хорошее, и это радует. Раз бойцы смеются, значит, верят в благополучный исход дела, а это очень важно.

– Потери есть? – поинтересовался я, когда смех утих.

– Никак нет, – радостно осклабился Захаров, – троих легко зацепило, сущие царапины!

– Отлично, просто отлично! А потери противника оценить можно?

– Думаю, до полутысячи человек общие потери. Больше всех досталось отряду из Россоши – вооружены они были кое-как, а по ним картечью били.

Капитан Лукошкин прав – всегда бы так! Действительно, очень красиво получилось, хотя и не планировалось заранее. Этакий удачный экспромт. Но против нас воюют не дурачки, больше на такой фокус не купятся, нужно придумывать что-то более хитрое.

К полудню я с основной частью разведчиков переместился в следующий промежуточный лагерь. Следить за вражеским войском и кошмарить его в процессе передвижения остались многочисленные разъезды гусаров и уланов, мы же остановились в ожидании решения, которое должен был принять король Янош. Дальше пойдем туда, куда он повернет армию, а в том, что он не станет до самой границы идти через лес, сомнений практически не было – собственное бессилие в борьбе с назойливым и все время исчезающим противником должно было выводить любителя больших сражений из себя. Да и останься улорийцы на этой дороге, через день у них неминуемо возникла бы проблема с переправой через Славицу: мост там один, и сомнений, что мы его уничтожим, уже ни у кого остаться не должно. Если уж хотели проскочить быстро и без помех, нужно было это делать сразу после битвы под Россошью, чтобы мы опомниться не успели.

Сегодня улорийцы наводнили лес вдоль дороги людьми, чтобы обеспечить безопасность пехоты, в течение двух часов выбиравшей из грунта рогульки. Зря они так, препятствовать расчистке дороги мы больше не собирались, а сокращать вражеское поголовье можно было и за счет людей из охранения. Чем наши гусары исправно и занимались.

После полудня же Янош повернул армию к северу, вывел на равнину, и ситуация изменилась. Король заставил фрадштадтцев соединиться с основной массой войск, и теперь противник двигался компактно. В разведке же и охранении улорийцы стали использовать достаточно большие отряды кавалерии, так что причинять им вред без риска понести ощутимые потери становилось проблематично.

Узнав об изменении тактики, я отдал приказ держаться в пределах видимости, но не беспокоить и столкновений избегать. Пусть думают, что нашли противоядие, глядишь, успокоятся, расслабятся, снова поверят в свою неуязвимость. Так продолжалось до конца дня. А ночью… Ночью я пошел во вражеский лагерь.

Вернее, пошли втроем – с Лукошкиным и унтер-офицером Кузьминым.

Это было чистой воды безумием, и я не испытывал абсолютно никакого удовольствия, рискуя своей собственной жизнью и свободой. Но в то же время мне было жизненно необходимо самому посмотреть на устройство лагеря противника, послушать его, прочувствовать настроения и взаимоотношения людей. Как говорится: лучше один раз увидеть самому, чем сто раз услышать в чьем-то пересказе. Важной может оказаться любая мелочь, и ничьи глаза и уши в таком деле не заменят моих собственных.

Кроме того, были у меня наметки одного плана, касающегося наемников, но возможность его осуществления целиком и полностью зависела от обстановки в лагере.

Кузьмина одели в мундир улорийского пехотного прапорщика, Лукошкину подобрали одежду поручика-пехотинца, мне же пришлось обряжаться рядовым артиллеристом. Ребята предлагали имеющиеся в наличии офицерские мундиры улорийских уланов и драгун, но служба в кавалерии накладывает на людей свой особый отпечаток. Кавалеристы в Улории считают себя армейской элитой, потому и ведут себя соответственно: держатся высокомерно, разговаривают с окружающими с чувством собственного превосходства, но главное даже не это – они по-другому ходят. Сам я не особо задумывался над этим вопросом и не слишком обращал на это внимание, но разведчики в один голос утверждали, что любой наблюдательный человек легко отличит кавалериста от пехотинца. Я же в седле проводил не так много времени, чтобы изображать из себя бравого рубаку, так что ставить под удар успех всего предприятия из-за такой мелочи не стоило. Ничего со мной не случится, побуду простым улорийским артиллеристом. Тем более что речь наших восточных соседей я хорошо понимаю, но практиковаться в разговорной речи никогда не приходилось. А Лукошкин с Кузьминым говорят по-улорийски свободно, со всеми нужными придыханиями, ударениями, заменой свистящих на шипящие и прочие языковые отличия. Так что и говорить там придется им, удел же рядовых при офицерах – помалкивать.

Сначала мы около часа шли по степи, потом передвигались короткими перебежками, наконец, еще около часа ползли по-пластунски. Я уже порядком устал и взмок, когда меня чуть не силком втащили под какой-то куст и велели сидеть тихо. Оглядевшись, я обнаружил, что мы находимся в непосредственной близости от окраины вражеского лагеря. Каким образом мы миновали линию постов противника и как вообще мои спутники ориентировались на местности в кромешной тьме, осталось для меня загадкой.

Находились мы сейчас на склоне холма, у подножия которого и расположилось улорийское войско. В связи с чем у меня возник вопрос, который я немедленно задал оказавшемуся ближе унтер-офицеру:

– Почему они на этом холме дозоры не выставили? Как так? Ведь господствующая высота!

– Так они выставили, ваше сиятельство, – зашептал в ответ Кузьмин, – целых два! Но на той стороне холма, мы аккурат между ними проскользнули.

Я хотел было восхититься, но получил весьма чувствительный тычок в плечо от Лукошкина. Капитан очень красноречиво приложил палец к губам и жестами изобразил разглядывание лагеря в бинокль. Что ж, все правильно – хотели на врага посмотреть, так смотрите, а шуметь не смейте!

Точка для наблюдения была поистине замечательная – отсюда было не видно лишь самое начало лагеря с его улорийской стороны и кончик его фрадштадтского «хвоста». Большая же часть ночного стана противника раскинулась перед нами как на ладони, только толку особого от такой видимости не было. Лагерь как лагерь, ничего необычного. Где-то ровные, а где-то не очень, ряды палаток, телеги со снаряжением и припасами, костры, вокруг которых спали солдаты, походная кузня с красиво летящими в ночи из-под молота кузнеца искрами, несколько загонов для лошадок, артиллерийский обоз. Все, что всегда и везде. Не за что зацепиться.

Разве что заметно разделение лагеря на три части: собственно улорийскую, наемническую и фрадштадтскую. Причем отсюда было хорошо заметно, что союзники не очень-то доверяли друг другу и выставляли караулы на условных линиях разграничения между собой. Занятно, но не более – они вместе, но каждый в вопросах безопасности предпочитает рассчитывать на своих людей.

Что еще? В улорийском лагере больше сумбура, а у наемников и островитян все очень четко: словно по линеечке выставленные палатки, костры на равном удалении друг от друга, двойные линии повозок, прикрывающие внутреннее пространство с обоих флангов, загоны для лошадей, дальние границы которых теряются в темноте. Подданные короля Георга вообще славятся своим аккуратизмом, а вот наемники удивили – видимо, и вправду авторитет генерала Рейбеля среди них необычайно высок. Да и как иначе? У него за спиной столько успешных кампаний, будто он точно знает формулу успеха, а наемников не обманешь – они нутром чуют, за кем можно идти в бой и кому можно доверять, потому и подчиняются своим лидерам беспрекословно. Так что слово фон Рейбеля для его солдат удачи – закон, а поскольку он любит во всем порядок, то и от подчиненных требует того же.

К тому же наемники привыкли к настороженному и несколько презрительному отношению к ним даже со стороны своих союзников и нанимателей, потому и держатся особняком, стараясь избегать провокаций и поддерживать в своих рядах железную дисциплину.

Пожалуй, армия охотников за удачей фон Рейбеля представляет большую опасность, чем фрадштадтский экспедиционный корпус. Островитян и меньше, и вояки они неважные, особенно на суше. Янош же остается верен себе – по-прежнему свято верует в непобедимость своей тяжелой кавалерии и мастерство штыкового боя пехоты. Орудий в его стане вижу всего стволов тридцать и теперь понимаю, почему он оставил в обозе нашу трофейную артиллерию – у короля Улории элементарно нет для нее обслуживающего персонала! Думаю, что это уже приговор: если человек не делает выводы из своих поражений, значит, остановился в развитии и прямая дорога ему на свалку истории.

Но это все только теоретически, а практически здесь и сейчас Янош вправе рассчитывать на успех ввиду явного превосходства в силах. Вот и выходит, что мне жизненно необходимо если не уравнять эти самые силы, то свести его превосходство к минимуму. И самому не оплошать.

Неожиданно где-то левее, в зоне ответственности улорийцев, послышались взрывы, стрельба, крики. Уже наученный горьким опытом лагерь быстро проснулся и стал походить на растревоженный улей: люди еще не понимали, откуда грозит опасность, но без лишней суеты занимали оборону прямо на месте своей ночевки. Что ж, этот момент мы их уже заставили отработать, теперь нужно бы придумать что-то другое, чего не ждут.

– На три минуты запоздали гусары, – прошептал Лукошкин, глядя на часы.

– Смотрите, – Кузьмин указал пальцем в сторону стана наемников, откуда к месту нападения быстро двигалась группа всадников, – неужто в облаву пойдут?

– Пустое, наши уже уходят, – уверенно заявил капитан, хотя стрельба сейчас звучала на порядок громче, чем в начале налета.

– А почему именно наемники так усердствуют? – поинтересовался я, внимательно разглядывая проходящую прямо под нашим холмом конную массу численностью человек так в двести.

– А они в таких делах тут самые опытные, – охотно ответил капитан, – что улорийцы, что островитяне обучены в поле воевать да города брать или защищать, для них наши диверсии сродни разбойничьим набегам. Они бы устроили большую облаву, да считают, что, дойдя до Корбина, и так найдут всех досаждающих им в пути под его стенами, там и посчитаются. А наемники и сами иногда так воюют, и разведчики у них получше улорийских, и следопыты есть. Вот и пытаются прихватить наших во время отхода. В лесу не получалось, там убежать проще, чем догнать, теперь вот в степи пробуют.

– Их генерал с ними пошел, – неожиданно заявил унтер. – Говорят, его удача любит! Как бы действительно не поймали сегодня кого из наших!

– С чего взял про генерала? – я лихорадочно пытался высмотреть в бинокль знакомую по описаниям фигуру, но всадники уже выглядели одной темной массой, да еще удаляющейся от нас.

– Сухощавый такой, и все лицо в шрамах, – ответил Кузьмин, – когда они через лес шли, я его хорошо рассмотрел. А сейчас видел, как он из своего шатра вышел. Ему лошадь сразу подвели, он и повел своих наемников в степь.

– Может такое быть, – подтвердил Лукошкин, – фон Рейбель часто сам в атаки ходит, может и здесь принимать участие. Мы вообще стараемся акции устраивать подальше от расположения наемников, так потерь меньше.

Ну вот, уже не зря сходил, интересная информация к размышлению. Может, хорошего понемножку и не стоит дальше дразнить судьбу? Не ровен час попадусь – тогда что? Все пойдет прахом. По любым канонам не имею я права на такой риск, эта вылазка – чистой воды авантюра, и если поворачивать назад, то сейчас самое время.

– Ваше сиятельство, может, ну его? – словно услышав мои мысли, в очередной раз попытался образумить меня капитан.

Вот если бы это не было произнесено сейчас вслух, я бы дал задний ход. А так – проклятущая упертость включилась: вроде как пошел на серьезное дело, а в последний момент передумал, два шага не дошел, сдрейфил. Что скажут люди? Хихикать за спиной будут.

В общем, нежелание ловить на себе снисходительные взгляды своих бойцов и стремление пройти до конца самому себе назначенное испытание победили здравый смысл и осторожность.

– Мы почти в лагере, давайте уже доведем дело до конца.

– Тогда сейчас самое время, – тяжко вздохнул Лукошкин, – пока суета не улеглась.

Мы даже не стали подползать к самой границе лагеря, а воспользовались сумбуром, возникшим из-за возврата разрозненных групп быстрого реагирования из степи. Выбрав момент, когда одна из таких групп прошла у подножия холма, мы поднялись во весь рост и не спеша спустились вниз, присоединившись к поисковикам.

– Что у вас? – заметив наше приближение, поинтересовался молоденький прапорщик-улориец.

– Пусто! – Лукошкин раздраженно махнул рукой, показывая, что и не надеялся особо на успех.

– Проклятые таридийцы даже лошадей научили ползать! – пожаловался в ответ прапорщик. – Они вскакивают в каких-то трех метрах от часовых, и те даже пикнуть не успевают!

– Трусливые собаки! – проворчал Кузьмин себе под нос.

– Да! – тут же согласился с ним улориец. – Боятся сойтись с нами лицом к лицу в честной битве!

– Никуда не денутся, – поспешил обнадежить его Лукошкин, – дальше Корбина не убегут!

Распрощавшись с разговорчивым прапорщиком, мы прошлись к центру улорийской части лагеря, убедившись, что подступы к королевскому шатру бдительно охраняются. Я тихонько хмыкнул, увидев размеры строгой охранной зоны – королевские гвардейцы оберегали своего суверена от удара холодным оружием или пистолетного выстрела, не более. Оставь мы сейчас на одной из подвод стрелка с нарезным штуцером – и он бы легко мог оставить Улорию без монарха. Правда, скорее всего, ценою собственной жизни, поскольку замаскировать звук выстрела при охватившем лагерь возбуждении еще можно, а вот выдающий стреляющего обильный дымок от сгорания черного пороха – вряд ли.

Мы развернулись и прошлись еще до стана наемников. Никто нами не интересовался, лишь изредка разведчикам приходилось перекидываться парой фраз со встречными улорийцами. Не так уж много народу шаталось по лагерю, большинство все-таки старалось улечься спать, как только миновала угроза нападения, но мучающихся бессонницей здесь тоже хватало. И еще: не то чтобы над армией Яноша висела аура страха, но определенная боязнь в следующий раз оказаться близко к месту нападения наших диверсантов присутствовала.

На наших глазах из степи вернулся фон Рейбель со своими всадниками. Подойти и поинтересоваться результатами вылазки мы не решились – уж больно недружелюбно косились на всех посторонних часовые наемников. Да и кавалерия явно была не в настроении, что не могло нас не порадовать. К тому же в отряде имелись раненые, а пять или шесть лошадей вернулись в стан с пустыми седлами.

Кузьмин проявил инициативу и присоседился к небольшой группке солдат, обступившей наиболее словоохотливого участника группы преследования.

– Вроде кого-то подстрелили, но не точно, – шепотом поделился он с нами спустя пару минут, – потому что догнать они так никого и не смогли. Говорит, что бесполезное дело гоняться за нашими гусарами, но генерал упорствует – непременно хочет отучить таридийцев соваться к войску.

– Я увидел все, что хотел, – заявил я, – можно возвращаться.

Надо сказать, что никакой эйфории от нашего безнаказанного разгуливания по вражескому лагерю я не испытывал. Может, кто-то назовет меня за это скучным, но излишним авантюризмом я не страдал. Потому не кружила мне голову легкость проникновения в стан Яноша, не было мыслей совершить еще какую-нибудь запоминающуюся выходку, чтобы пощекотать себе нервы и войти в историю. Напротив – нервы мои были напряжены до предела, а сам я предельно собран, ведь любая случайность, любой опрометчивый шаг могли пустить под откос не только мою жизнь, но и успех всей кампании.

Как мне показалось, мои сопровождающие облегченно вздохнули, услышав-таки от меня приказ о возращении. При этом, в отличие от меня, их совершенно не мучил вопрос о возможности или невозможности тихо и незаметно покинуть лагерь. Мы просто снова направились в улорийскую часть войска, при этом двигаясь на грани света от крайних костров и ночной тьмы. И в какой-то, только самим разведчикам ведомый момент меня пихнули влево, и спустя мгновение мы уже втроем ползли по-пластунски в сторону степи.

Черт его знает, врожденные у этих людей навыки или приобретенные, но Лукошкин и Кузьмин двигались очень уверенно и никаких проблем с ориентированием на местности не обнаруживали. Дважды мне приказывали не шуметь и указывали куда-то в темноту, утверждая, что там расположены вражеские наблюдатели. Никого я по указанному направлению не увидел, но подчинялся приказам разведчиков беспрекословно. Минут через пятнадцать после того, как мы миновали последний улорийский пост, мы скатились по склону в небольшой овражек, где немного отдышались, а выбравшись из него, уже продолжили путь не скрываясь. Наши каждодневные труды отучили противника отходить далеко от своего лагеря.