Приближающиеся к болоту группы – члены одной семьи, Ф/Б, или «фэшки-бэшки». Каждая детная слониха находится в постоянном физическом контакте с детенышем, потому что он держит ее за хвост. Фелисити сопровождают две дочери и еще две слонихи – Флэйм и Флосси, – они сестры, но с Фелисити кровными узами не связаны. Фанни ведет свой выводок: племянницу Феретию с дочкой Фелицией, которой Фанни доводится бабкой, хоть и двоюродной. Вики поясняет, что Фанни к потомству относится ровно, но без особой нежности, а вот у Фелисити заведено постоянно гладить друг друга.

Наконец обе группы сходятся. В слоновьих семьях статус не важен, важна личность.

– Важно, что ты не просто слониха, которой сорок восемь лет, а что ты Фелисити, что ты из семьи Ф/Б и тебе сорок восемь. Важно, кто ты есть, – объясняет Вики.

У них общая жизнь, в которой каждый важен для остальных. Они – единое целое.

Фелисити знает, что местность, по которой они идут, не таит опасности. Ее девочки чувствуют себя спокойно, потому что она замыкающая. Матриарх часто занимает в группе эту позицию, это не мешает руководить. Стоит ей встать, и все останавливаются. Они слышат ее, даже когда она сзади, и каждую минуту точно знают, где она сейчас.

Исследователь слонов Люси Бейтс провела однажды такой опыт. Наблюдая за группой слонов, взяла образец мочи слонихи, замыкавшей строй, когда та остановилась, чтобы справить нужду. Бейтс чуть обогнала группу и вылила собранную мочу под ноги впередиидущим. Когда животные почуяли впереди себя свежую мочу, принадлежащую слонихе, которая точно находится позади них, они замешкались, словно пытались уяснить для себя происходящее: дескать, минуточку, тут какая-то ошибка, она же сзади! Как ей удалось нас обогнать? Это доказывает, пишет Бейтс, что слоны способны удерживать в сознании и регулярно обновлять информацию о местонахождении каждого из членов семьи.

Если на горизонте замаячит угроза, вся семья бросится к Фелисити. Серьезная опасность – лев или буйвол – может побудить матриарха либо изменить курс, либо заставить семью сплотиться и всем вместе отогнать непрошеных гостей прочь.

– Решение остается за ней, – говорит Вики. – Сейчас все тихо-мирно, мамаши спокойны, дети играют, поводов для тревоги никаких. Фелисити – исключительный матриарх. Они ведь разные. Бывают подозрительные, с высоким уровнем тревожности, и тогда остальные тоже все время начеку, все время ждут удара. В крови у них постоянно отмечается высокий уровень кортизола, гормона стресса, а для обмена веществ это не очень хорошо. Так что, – теперь она обращается к слонам, – пофигизм иногда полезен, да, девчонки?

Девчонки в знак согласия нас просто игнорируют.

Дочка Фелисити – на редкость уверенная в себе барышня – держится от матери на расстоянии сорока пяти метров и вместе с остальными уже почти поравнялась с нашей машиной. От нее ни на шаг не отходит старшая сестра. Внезапно она поворачивается и со всех ног бежит к матери.

– Это такая игра, – комментирует Вики. – Что-то вроде: где же наша девочка? Мама, ку-ку, я тут!

Малышка расшалилась. Вот она гонит цаплю: уши плещут, крохотный хобот машет туда-сюда. Приемы те же, которые использует взрослый слон, чтобы отогнать льва. Отчасти роль семьи состоит в том, чтобы дать ребенку возможность познать и изучить мир на собственном опыте. Игры мальчиков похожи на состязания борцов сумо, когда соперника надо оттеснить. Игры девочек – бесконечные «догоню и наподдам!». Дочка Фелисити вспугивает еще парочку белых цапель.

– Но их учат и обороняться, – добавляет Вики.

По ее словам, даже взрослые порой устраивают потешные бои с воображаемыми врагами, например могут припустить бегом через высокую траву, втаптывая ее в землю, как они делают, когда надо посеять панику в стае львов.

– Но это все понарошку, они знают, что львов рядом нет.

Если в отсутствие львов взрослые слоны начинают вести себя так, словно львы рядом, может, они просто ошиблись? Или собственной тени боятся?

– Нет, это не ошибка и не ложная тревога, – уверенно отвечает Вики. – Они действительно бегут, как по тревоге, но на самом деле дурака валяют. Мы это так и называем: тру-ля-ля. Все понимают, что это игра.

Когда слоны реагируют на настоящую опасность, они очень собранны. А если просто балуются, то бегут вразвалочку, рысцой, поматывая головами. Уши и хоботы болтаются.

Серьезные действия в несерьезных ситуациях – буравящий взгляд поверх бивней в глаза воображаемого противника, хотя только что царило взаимопонимание, демонстрация себя во всей красе или угрожающее потряхивание головой, а потом бегство или отступление в притворном, даже карикатурном страхе – часто совершаются слонами не с какой-то целью, а смеха ради. И в этой игре участвуют все. Они просто прикалываются и в этом дуракавалянии находят максимум доступного слонам веселья. Им просто очень весело.

– Бывает, на голову ветки нахлобучат и выглядывают из-под них. Такие забавные!

Дочка Фанни водит в нашу сторону ушами и пытается смерить нас взглядом. Надо же понять, что мы за птицы. Малышка выпрямляется во весь рост, чтобы сразу поставить нас на место (по словам Вики, у наблюдателей это называется «сделать стойку»), но, решив, что мы не опасны или слишком уж большие, чтобы связываться, теряет к нам интерес и ныряет к старшей сестре под подбородок. Ее внимание поглощено похожей на куропатку птицей под названием желтогорлый турач. Вот этого-то турача она и примется гонять.

Сцена невероятно трогательная, просто сады Эдема. Но их жизнь далеко не всегда столь блаженна и безмятежна – такой жизни просто не бывает.

У Фланны из уха вырван большой кусок треугольной формы, словно его проткнули копьем. У другой слонихи нет хвоста. Иногда, пока слониха рожает, хвост ей могут отгрызть гиены. Они также не прочь при первой возможности броситься на новорожденного. Слонята становятся и добычей львов. Здесь все настоящее: и радость, и опасность. Малыши, весело снующие в траве, столь же доверчивы, сколь уязвимы. Их надо учить остерегаться львов.

Фелисити, присматривающая за своими с тылу, замедляет ход и начинает отставать, словно что-то почуяв. Внезапно она резко оборачивается. Из-за куста видна не успевшая спрятаться гиена. Фелисити не сводит с нее взгляда. Мошенницу вывели на чистую воду, и ей остается только удалиться.

– Видали?! – захлебывается от восторга Вики. – Вот это матриарх!

Бывает, что слониха рождается с задатками лидера, и есть те, кто готов бремя лидерства нести, а есть такие, кому оно не по вкусу. Например, у Эхо есть старшая сестра, Элла. Она вообще старше всех в семье, и матриархом должна была стать именно она, но ей вполне хватает дочерей и внучек и совсем не хочется взваливать на себя ответственность еще за добрых два десятка слоних и их приплод. Вики за ней пристально наблюдала, и вот что выяснилось:

– Я поняла: когда остальные ее зовут, она слышит, но не отвечает.

Есть самки, которые стремятся защищать и опекать всех вокруг. Это и есть будущие лидеры. Элла таких задатков лишена.

В небе висит солнечный шар. Экваториальная жара подгоняет слонов побыстрее окунуться в болотную жижу. Мамаши следят, чтобы малыши шли в их тени.

Мы тоже движемся, стараясь совпасть со слонами по темпу и времени. Находясь рядом с разными животными, я чувствую себя среди них как среди представителей разных культур, которые сосуществуют в нашем обществе. Я стараюсь не лезть в их жизнь, и они без спроса не должны лезть в мою. Наш разный жизненный опыт не позволяет нам перемешиваться. На почте я вижу людей, которые находятся в моем же времени и пространстве, но жизни у нас совершенно разные. Хотя кое-что мы друг про друга понимаем. Мы знаем, что в основе своей мы похожи. Для каждого его собственная жизнь важнее, чем все остальные, иначе и быть не может, но с этической точки зрения мы равны.

Я далек от мысли о том, чтобы ставить жизнь рыбы или птицы вровень по ценности с человеческой, но присутствие этих существ в мире не менее ценно, чем наше с вами. А может, и более: они пришли сюда раньше нас, и относительно нас они – базис. Они не берут больше, чем нужно. Они совместимы с другими формами жизни вокруг себя. Они следили за тем, чтобы мир вращался, они его оживляют и украшают собой. Потом пришли мы, на них непохожие. Их жизни на виду, они ярко горят. Мы забираем себе многое из того, что им нужно, и пламя их жизни теряет яркость, становится тусклым.

Впереди происходит какая-то заварушка.

– Видите, Фелисити отпихивает того самца?

Я ничего не могу разобрать в клубах пыли и круговерти серых тел.

– Она хочет разогнать мальчишник, потому что они перекрыли дорогу ее семье.

Молодой слон покачивающейся развязной походкой приближается к Фелисити. Они знакомы. Он часто околачивается по соседству. Сейчас ему требуется доказать собственное превосходство, поэтому он пытается слегка толкнуть матриарха.

Слониха угрожающе оборачивается.

Юнец отступает, но, быстро оценив, что в свои двадцать лет уже догнал Фелисити по габаритам, переходит в наступление.

Она несколько испугана, но, хоть и решает отойти, чтобы не обострять ситуацию, чувствует себя достаточно уверенно и поворачивается к нахалу спиной.

Взрослые самки этих юнцов не любят, объясняет Вики.

– Они вечно путаются под ногами. От них сплошной шум. В своих потасовках они могут случайно придавить слонят. Самкам и детенышам все это ни к чему, им нужен покой. В общем, женскому коллективу они действуют на нервы.

Получается, молодежь развоевалась, Фелисити решила зачинщика приструнить, тогда он ей напомнил, что он хоть и молодой, да ранний, с нее ростом.

– Честно говоря, я не понимаю, как она это проглотила, – пожимает плечами Вики. – Другая бы ему этого не спустила.

Правда, другой самец тоже бы повел себя иначе. Синтия как-то приметила юного слона, которого назвала Томом. Он, похоже, учился жить с мыслью о том, что из всех членов своего клана он самый крупный. Не успел Том прилечь отдохнуть, как малютка Тао тут же попыталась на него вскарабкаться. Тому оставалось только ерзать и отбрыкиваться, и, очевидно, он взбрыкнул чуть сильнее, чем нужно. Обиженная Тао помчалась к матери, Таллуле, жаловаться. Том поплелся за ней и улегся рядом с Тао навзничь, словно приглашая ее лазить по себе сколько хочется, что она немедленно и проделала. А еще Синтия видела, как огромный взрослый слон опустился на землю, подогнув передние ноги и вытянув задние, как будто пытался уговорить значительно более мелкого слоника подойти поближе и поиграть. Стоило гиганту прилечь, как малец потрусил к нему. Большому удалось убедить маленького, что он не причинит ему вреда при возне, что он искренне хочет поиграть. Судя по всему, он действительно этого хотел.

Фелисити, величественная, исполненная достоинства, разворачивается к нам. Прежде чем погрузиться в болотную жижу, она останавливается покормить дочурку. Кормящим слонихам требуется ежедневный водопой, но, по словам Вики, мамаши предпочитают сперва выдать малышам «детское питание», чтобы потом целый день плескаться, потому что кормить ребенка, стоя по брюхо в воде, довольно сложно.

Оцените ход рассуждений. Это взвешенное, ситуационно обусловленное решение.

Возвращаясь к ранее заданному мною вопросу, давайте подумаем, что движет слонихой, когда она кормит детеныша? Инстинкт? Любовь? Может, любовь – это проявление инстинкта? Или кормление приносит ей некое физиологическое облегчение, как, скажем, почесывание?

Воспитание потомства требует напряженного родительского участия и нормирования еды. Но трудности должны окупаться какими-то добрыми чувствами. Если мать не испытывает удовольствия при выполнении ежедневных сложных обязанностей – в первую очередь она добровольно бросается кормить-поить детеныша, а собственные потребности в еде и воде удовлетворяет потом, – тогда что ею движет? Что, как не любовь, побуждает ее заботиться о малыше?

Авторы книги «Когда слоны плачут» Джеффри Мусайефф Мэйсон и Сьюзан МакКарти напоминают нам, что, задавшись вопросом, любит ли мамаша-шимпанзе свое дитя, можно с тем же успехом подойти на улице к первому встретившемуся человеку и спросить, любит ли он или она своего ребенка. «В ответ мы услышим „да“, но как проверить, что человек говорит правду? И вообще, откуда мы знаем, что именно вкладывает человек в понятие „любовь“?»

Самка шимпанзе, которая кормит, баюкает, тискает и защищает своего детеныша, или бурая медведица, которая (я сам это видел!), взвалив троих медвежат на спину, волочет их на себе добрых полтора километра, чтобы спрятать от бродящего в округе самца, действуют сообразно своим инстинктам. Но не тот ли самый инстинкт велит новоиспеченной матери, когда ей показывают новорожденного, виться «над ребенком как орлица над орленком»? Разумеется, тот же. И ей, и всем остальным.

Любовь к произведенному на свет ребенку диктуется не рассудком, а инстинктом. Организм сообразно ситуации выбрасывает в кровь гормоны, а гормоны включают эмоции. Они включают и автоматические функции, например рефлекс молокоотделения, но женщина, прикладывая дитя к груди, безусловно, испытывает любовь. Любовь – чувство, которое стимулирует поведение: стремление накормить, защитить. И в физиологической природе этого чувства нет ничего постыдного. Ореол любви не тускнеет оттого, что организм черпает ее из глубинных древних источников на клеточном уровне. Вряд ли стоит дополнительно теоретизировать по поводу способности новорожденных мгновенно внушать к себе любовь. Их надо, не задумываясь, холить и лелеять. Тем более что большинство младенцев обязаны своим существованием победе инстинкта над рацио.

Если говорить доступным языком, любовь – это название чувства, которое эволюция подбрасывает как приманку, чтобы втянуть нас в рискованные и крайне затратные действия вроде выращивания и воспитания ребенка или защиты родных и близких. Если посмотреть на ситуацию трезво, с позиций собственного благополучия, то холодный расчет подскажет: не ввязывайся. На все эти жертвы и подвиги нас толкает любовь. Способность любить заложена эволюцией, потому что эмоциональная привязанность и родительская забота обеспечивают воспроизводство. И любовь от этого не становится менее глубокой. Она не просто глубока, она и корнями уходит на самые глубинные уровни. И как известно, это порой дает себя знать.

Когда животное подходит к человеку, ложится рядом, лижет его, человеку кажется, что это любовь. И строго говоря, правильно кажется, особенно если учесть ширину диапазона эмоций, которые мы привычно описываем этим словом. Любовь романтическая, любовь к детям, любовь к родителям, любовь к людям, к стране, любовь к апельсинам (или шоколаду, бывает же любимая еда), к книгам, к знаниям, к спорту, к прекрасному… Слово «любовь» настолько всеобъемлющее, что годится для описания любой положительной эмоции. Эмоции, которая заставляет человека преодолевать расстояния, оберегать, вкладывать душу, принимать участие, тратить время, переезжать и еще бог знает что делать, потому что он любит. Любит мороженое, любит какой-то определенный фильм, любит практичные автомобили и непрактичные туфли, любит котят, любит лето. Есть даже люди, которые любят ссориться. Если ключевое, почти сакральное понятие допускает столько неоднозначные узусы, то сам собой напрашивается вывод: животные тоже любят. Это просто общее место. Куда интереснее, какие именно животные, что они любят и как. Как они переживают любовь? На какие положительные, сближающие эмоции они способны?

Слоненок Фелисити, насосавшись, отваливается от матери и вразвалочку бродит вокруг, слизывая с подбородка струйки молока. Славно жить у мамы под боком! Но несколько малышей постарше, которых, видать, отлучают от груди, протестующе трубят, потому что оскудевшие сосцы других слоних-мамаш не выдали им привычного «детского питания» перед тем, как перейти к водным процедурам. Порой перевод на жесткий корм слонята воспринимают как оскорбление и закатывают настоящие истерики. Вики это не раз видела:

– Они поднимают такой ор, словно хотят сказать: «Как это теперь без молока? А я хочу-у-у!»

Вики рассказывает про одного такого подросшего грудничка: он снова и снова пытался присосаться к матери, которая решила положить этому конец. Всякий раз, как слоненок пытался подобраться к соску, она просто подбирала переднюю ногу под брюхо и доступ к груди оказывался перекрыт. Так она делала раз за разом.

– Слоненок был вне себя. Он и толкал ее, и пихал, и бивни пробовал пустить в ход, а под конец – вроде как «а-а-а, не люблю тебя, вот тебе, получай!» – ткнул хоботом ей в анус. Прямо внутрь засунул, поганец. Надеялся, поди, хоть этим обратить на себя ее внимание. А потом повернулся задом и лягнул мать.

Эмоции существуют в едином круге, плавно перетекая друг в друга. Их имена подобны названиям сторон света на компасе с подвижной стрелкой, которая колеблется в любом направлении, отклоняясь на то или иное количество градусов. Радость, грусть, страх или любовь – это эмоциональные север, юг, запад и восток, задающие чувства и поступки индивида. По логике чувство прекрасного должно лежать где-то на северо-востоке, между радостью и любовью. Что представляет собой эмоциональный отклик пернатой самочки, когда она видит токующего кавалера, стремящегося покорить ее пестротой и затейливостью своего весеннего убора или брачным танцем? Конфетно-букетный период в отношениях между людьми тоже предполагает танцы. Простая игра света и тени пробуждает в нас чувство прекрасного и вызывает желание любоваться красотой.

В Национальном парке Гомбе-Стрим, расположенном на западе Танзании, исследователи наблюдали за двумя взрослыми самцами шимпанзе, которые под вечер поодиночке забрались на вершину горного гребня. Там они встретились, поприветствовали друг друга, взявшись за руки, а потом сели и вместе смотрели, как заходит солнце. В другом отчете упоминается живущий в естественных условиях шимпанзе, который пятнадцать минут подряд наблюдал за исключительно живописным закатом. Если и в том и в другом случае животные по-настоящему любовались этим зрелищем, то проще всего объяснить их поведение чувством прекрасного. Закат, с их точки зрения, – это красиво. С нашей тоже. Возможно, они испытывают изумление, некий рудимент того, что перековалось у человека в религиозное чувство, заставляющее дивясь воскликнуть: «Велики и чудны дела Твои, Господи!» Правда, упиваться этим изумлением с бокалом вина в руках и словами тоста на устах животным не дано… как не дано и большинству из нас, смертных.

Разные существа видят прекрасное в одном и том же, и это одна из величайших тайн жизни. Джаред М. Даймонд в своей книге «Третий шимпанзе» описывает найденную им в джунглях Новой Гвинеи сплетенную из прутьев «красивую круглую» островерхую хижину диаметром в два с половиной метра и приблизительно метр двадцать высотой. Входное отверстие было достаточно большим, чтобы внутри мог поместиться ребенок. Перед хижиной кто-то расчистил устланную зеленым мхом лужайку, «…на которой лежали сотни природных объектов разных цветов, явно помещенных туда намеренно, в качестве украшения. Они были сгруппированы по цвету: например, возле красных листьев – красные плоды. Все синие предметы были собраны внутри шалашика, красные – снаружи, а желтые, фиолетовые, черные и несколько зеленых – в других местах».

Постройка и ландшафтный дизайн принадлежали самцу шалашника. Именно его брачную беседку и обнаружил Даймонд. Обратите внимание, что свои эмоциональные впечатления от увиденного он описывает словом «красивый» и что создатель беседки при ее украшении руководствовался вполне определенными соображениями. Желая проверить на прочность эстетические пристрастия шалашника, Даймонд «передвинул некоторые украшения; впоследствии самец вернул все на первоначальные места». Когда он «оставил на лужайке фишки для игры в покер разных цветов, фишки отвергнутого белого цвета оказались выброшенными в джунгли, любимые синие – сложены внутри шалаша, а красные – выложены на лужайке возле красных листьев и плодов». Вся постройка, поскольку она не укрытие и не гнездо, сооружается с единственной целью: обольстить самку. Так что не все женщины любят ушами. Некоторые глазами.

Когда животные создают нечто, по нашим ощущениям, прекрасное, говорит ли это о наличии у них эстетического чувства? Я видел самку орангутана, которая самостоятельно сплела себе ожерелье из бусин, хотя ее никто этому не учил, и носила его. Разговоры об эстетическом чувстве неизбежно поднимают извечный вопрос: почему поют птицы? «Мы не можем спросить у пересмешников и соловьев, – пишет Дж. Даймонд, – получают ли они удовольствие от мелодий или красоты своих песен, но можем в этом усомниться, поскольку поют они в основном в течение брачного периода. Следовательно, они, скорее всего, поют не только ради эстетического наслаждения». Согласен, не только удовольствия ради. Но разве большинство человеческих песен не о любви? И разве львиную долю активных слушателей и исполнителей поп-музыки составляют не половозрелые молодые люди, находящиеся в активном поиске спутника или спутницы жизни (по терминологии Даймонда – «в брачном периоде»)? То есть поп-музыка не обладает сугубо эстетической ценностью, у нее есть социальные функции. Яркие цветы растений, пестрое брачное оперение птиц, окраска и узоры рифовых рыб на нересте – все очень утилитарно, но вместе с тем невероятно привлекательно, и эффективность привлечения напрямую связана со способностью воспринимать и оценивать прекрасное, то есть с эстетическим чувством.

Распускающиеся цветы и их благоухание преследуют единственную цель – привлечь опылителей, то бишь насекомых, птиц (колибри и танагр-медососов), а также некоторые виды летучих мышей. В том, что зрелище источающих аромат цветов для человеческого глаза более привлекательно, чем вид опавших осенних листьев, тоже можно усмотреть скупые утилитарные причины. Тем не менее цветы в нашей картине мира предстают настолько прекрасными, что восприятие их красоты для нас становится аналогом восприятия жизни. Не зря Хайям советует: «Наслаждайся и ты, ибо роза мгновенна», имея в виду быстротечность жизни, не зря розы дарят в знак любви и их же кладут у надгробия. Диковинное оперение, которым самцы колибри, пеночек, трещоток, райских птиц или южной белой цапли украшают себя, чтобы привлечь самку, кажется нам прекрасным. Прекрасным настолько, что веками человек использовал перья и крылья мертвых птиц как украшения одежды, желая внести в свой наряд привлекательные цвета и узоры, которыми пернатые радуют взор друг друга. Рыбы теплых морей, живущие среди коралловых рифов, поражают нас буйством красок, переливы которых прежде всего сигналы, помогающие «своим» сбиться в косяк или найти пару. По мере того как человеческий мозг эволюционировал от радости пчелы на цветочной поляне через внутреннюю рыбу, о которой писал Нил Шубин, через упоение птицы (журавля, например) от брачного танца к тому мозгу, который мы сейчас имеем, сохранились ли в нем корни рудиментарного эстетического чувства, доступного насекомому? Если эти корни уцелели, то перед насекомыми мы в неоплатном долгу и должны с почтением относиться к старшим братьям нашим меньшим, копошащимся под ногами или порхающим в саду с цветка на цветок. И вне зависимости от конкретного объекта нашей благодарности самым удивительным остается факт, что все мы – родня, и пчелы, и райские птицы. Мы все. Это уму непостижимо.