Их возвращение Синтия Мосс видела своими глазами. Терезия лишилась половины бивня. Может, отстрелил кто, а может, отломился, когда она поднимала ослабевшего члена семьи, которого уже не держали ноги. Тристы не стало. Венди тоже. Таня вернулась с тремя нагноившимися ранами от пуль: в левом плече, за левым ухом и в крестце. Она без конца присыпала раны пылью и дотрагивалась до них хоботом. Молока в ее ссохшейся груди почти не было, но сынок, которого еще надо было кормить, держался молодцом. Он мигом научился есть твердый корм.

Синтии пора было ехать, но Таня подошла к ее лендроверу и встала перед окном, глядя на нее. Растроганная Синтия с жалостью смотрела на слониху. Она понимала, что Таня пытается поделиться с ней своей болью, но помочь ей никто не мог.

Таня поправилась сама, ее сын выжил. Внезапно отлученный от материнской груди осиротевший слоненок Венди тоже выжил под опекой своей тетки Виллы. Терезия дожила до шестидесяти двух лет.

С того момента, как Терезия появилась на свет в 1922-м, мир сильно изменился. На ее веку он наполнился людьми и новыми машинами. Она жила и понятия не имела о Великой депрессии, Второй мировой, фашистских концлагерях и Хиросиме, равно как и об ужасах, творившихся в Бирме, Корее, Камбодже, Вьетнаме; об уму непостижимой экспедиции астронавтов, долетевших на своем «Аполлоне» до той самой Луны, при свете которой она бродила по саванне; об эре свинга, джаза и рок-н-ролла; ее не коснулось движение борьбы за гражданские права и права женщин; прошелестела мимо «Безмолвная весна» с ее экологическим пафосом. Во время холодной войны она нежилась под жарким солнцем африканских тропиков и нимало не поддерживала Нельсона Манделу в его борьбе за освобождение коренного населения страны, в которой перебили практически всех слонов. По временной оси все эти события, потрясавшие мир, совпали с ее жизнью, и Терезия вступила в фазу зрелости с ее ровным устойчивым ритмом. Она была старейшей особью во всей популяции саванных слонов, когда в ее тело вонзились три копья масаи. Раны нагноились, началось заражение крови, и через две недели она умерла. Ей было шестьдесят два года.

Сегодня мало кто из слонов доживает до такого возраста. Чтобы уцелеть, слоны должны отбросить привычный уклад и знания – по сути, культуру, – которая всегда лежала в основе их жизни: древние маршруты кочевий, передающиеся из поколения в поколение тропы к источникам воды и пищи, стремительно оскудевающим под натиском и вмешательством человека.

Детство Терезии прошло в более просторном мире.

– Тогда было множество наполненных зеленью, залитых солнцем дней, – вспоминает Синтия, – и Терезия вместе с другими малышами гоняла по саванне через высокие травы, безудержно трубя, издавая бешеные вибрирующие звуки: голова запрокинута, уши плещут по ветру, распахнутые глаза светятся озорством.

Конечно, бывали и худые времена, бывали и засухи, и падеж, но такова жизнь, и, несмотря на тощие годы, она могла продолжаться еще миллион лет. Но сегодня для слонов вероятность принять смерть от руки человека куда выше, чем шанс погибнуть по любой другой причине.

Слоны умирают. Все мы смертны. Есть те, кто оплакивает своих усопших. Слоны из их числа, из породы «одушевленных» животных, для которых в выживании семьи ключевую роль играют память, навыки и руководство, то есть индивидуум, который все это обеспечивает. Поэтому уход одного – потеря для остальных. И они это демонстрируют.

Слонам как-то включили запись голоса умершей слонихи. Звук шел из динамика, спрятанного в зарослях. Что творилось с семьей! Они не находили себе места, искали ее, трубили. Дочь потом продолжала звать ее еще много дней. Больше исследователи таких жестоких экспериментов не проводили.

Реакция слонов на смерть признается «наиболее труднообъяснимой». Они всегда реагируют на останки слона. Отмечались случаи реакции и на человеческие останки. А вот останки или кости других животных они игнорируют.

Джойс Пул пишет: «Страшнее всего их молчание. Единственный доносящийся звук – шелест воздуха, вырывающегося из хоботов, которыми они обследуют мертвое тело своей товарки. Кажется, в эту минуту умолкают даже птицы». Вики не раз доводилось видеть подобные сцены, от которых, по ее словам, «сердце останавливается». Слоны осторожно вытягивают хоботы и бережно дотрагиваются ими до туши словно в поисках какой-то информации. Гибкие концы хоботов гладят нижнюю челюсть, бивни, зубы – те участки головы, которые при жизни были на ощупь им больше всего знакомы и потому хорошо узнаваемы, ведь слоны касаются их, приветствуя друг друга.

Синтия рассказала мне про поразительную слониху, прозванную Большой Беззубкой. Она умерла своей смертью, и через несколько недель Синтия перевезла ее нижнюю челюсть в полевой лагерь. Так обыкновенно поступают ученые, чтобы определить возраст слона. Прошло несколько дней, и мимо лагеря проходила осиротевшая семья Большой Беззубки. На земле были разложены несколько десятков челюстей, но слоны подошли именно к ее останкам. Они стояли над ее костями. Они трогали их. Потом все двинулись дальше, кроме одного слона. Вся семья ушла вперед, а он еще долго переворачивал челюсть и все гладил ее хоботом, словно лаская. Это был Бутч, семилетний сын Большой Беззубки. О чем он думал? Вспоминал лицо матери? Представлял себе ее запах? Слышал звук ее голоса? Ощущал прикосновение?

Сегодня люди не дадут бивням мертвого слона лежать без дела. Но в 1957 году Дэвид Шелдрик описывал «странный обычай слонов перемещать бивни своих усопших». Он упоминает «множество случаев», когда слоны добрый километр тащили куда-то бивни весом чуть не пятьдесят килограммов. Иэн Дуглас-Гамильтон как-то переложил останки слона, подстреленного местным крестьянином, в другое место. Вскоре туда пришла знакомая семья слонов. Почувствовав запах, они развернулись и осторожно приблизились к костям, вытянув качающиеся вверх-вниз хоботы и выжидающе насторожив уши. Никому не хотелось дотрагиваться до останков первым. Сгрудившись, семья принялась за пристальное обследование и тщательное обнюхивание костей. Некоторые они покачивали и бережно переворачивали ногами. Какие-то перекладывали и роняли, пытаясь сложить вместе. Что-то пробовали на вкус. Несколько слонов по очереди ворочали череп. В опознании принимала участие вся семья, и многие кости они перенесли на другое место.

Джорджу Адамсону пришлось однажды застрелить слона, который вломился в сад местного чиновника. Жители деревни освежевали тушу, а скелет оттащили за километр и бросили. Той же ночью слоны вернули лопатку и бедренную кость на место смерти своего товарища.

Иногда они забрасывают мертвых землей и ветками. Насколько я знаю, это единственные животные, у которых есть примитивный ритуал погребения. Известны свидетельства таких же действий, которые слоны проделывали с человеческими останками.

Охотники во время сафари подстрелили крупного слона, и его товарищи обступили тело. Вернувшись через несколько часов, люди обнаружили, что слоны не только прикрыли его землей и листвой, но и залепили глиной зиявшее в голове пулевое отверстие.

Ведомо ли им понятие смерти? Предчувствуют ли они уход? Всего несколько лет назад в замечательном кенийском Национальном парке Самбуру давно хворавшая слониха-матриарх по имени Элинор рухнула на землю. Грейс, матриарх другой семьи, поспешила к ней на помощь. Из ее височных желез от волнения струился секрет. Она смогла поставить подругу на ноги, но через какое-то время Элинор рухнула опять. Грейс отчаянно пыталась снова поднять ее, но безрезультатно. Грейс не отходила от нее ночь напролет. Эта ночь стала для Элинор последней. На следующее утро слониха по имени Майя принялась покачивать тело Элинор. Так прошел второй день, а на третий проститься с ней пришли члены ее семьи, члены еще одной семьи, слониха Майя, с которой они всю жизнь дружили, и конечно же Грейс. Прошла неделя, и семья Элинор опять вернулась к своему матриарху. Они простояли над телом полтора часа. Рассказывая мне об этом случае, Иэн Дуглас-Гамильтон несколько раз повторил слово «горе».

Способны ли слоны горевать? И как мы можем узнать об этом? После смерти слоненка мать порой на долгое время впадает в уныние и понуро бредет на отдаленном расстоянии от семьи. Когда слониха Тони принесла мертворожденного слоненка, она не отходила от тельца. Под палящим зноем не подпускала к нему львов, пытавшихся его растерзать. Так она простояла четыре дня.

Иногда слонихи переносят захворавших или мертвых слонят на бивнях. В Амбосели они почти полкилометра тащили погибающего недоношенного детеныша до укромной сени густой пальмовой рощи. Известны случаи, когда человекообразные обезьяны, бабуины, и дельфины не могли расстаться с умершими малютками и таскали их с собой по несколько дней. Спрашивается: испытывает ли мать при этом горе или тащит за собой мертвого детеныша, как тащила бы живого? Ответ: ни слоны, ни дельфины не переносят здоровых детенышей. Значит, мы имеем дело с чем-то совсем другим.

В сентябре 2010 года в прибрежных водах острова Сан-Хуан была замечена косатка, шесть часов поддерживавшая на плаву мертвого детеныша. Если бы самка воспринимала смерть сугубо рационально, она бы попросту бросила мертвое тело. Но ведь люди тоже просто так не бросают мертвых младенцев, потому что в нашей парадигме существует понятие «смерть» и мы знаем, что такое горе. Нас связывают прочные узы, и отпустить ближнего нам нелегко. Но их тоже связывают прочные узы. Возможно, отпустить ближнего без боли им так же трудно.

Несколько лет назад на Лонг-Айленде море выбросило на берег полуживого детеныша кита-горбача. По возрасту ему еще полагалось находиться на молочном вскармливании. Мардж Уински, смотрительница маяка в Монтоке, находящемся в двадцати четырех километрах от Ист-Хемптона, где на пляже обнаружили несчастного китенка, рассказывала мне, что всю следующую ночь слышала «трагические вопли китов», находившихся вдали от берега.

Мутные воды Атлантики и тигровая акула навсегда разлучили Луну, самку большелобого продельфина, с ее детенышем, которому было несколько дней от роду. Об этом Дениз Херцинг писала так: «Я не слышала более отчаянного материнского крика». Когда содержащийся в неволе дельфин Спок неожиданно умер, его неразлучная спутница дни напролет лежала на дне дельфинария, словно погруженная в летаргию, поднимаясь на поверхность только чтобы вздохнуть. Прошла неделя, прежде чем она снова начала есть и общаться с остальными. По словам Маддалены Беарци, «самка дельфина, потерявшая детеныша, в своем горе может искать уединения, она прячется, но в этот период остальные члены стаи не забывают ее, а словно бы приходят проведать, как принято у людей приходить с соболезнованиями к тем, кто перенес утрату».

Так можем ли мы сказать о животных, что они горюют? В целях большей информативности и ясности нам потребуется посмотреть на горе с точки зрения науки. Воспользуемся определением, которое предлагает антрополог Барбара Дж. Кинг. По ее словам, горе у людей, знавших покойного, проявляется в изменении привычного поведенческого уклада. Они отказываются от еды, у них может пропасть сон, развиться апатия или лихорадочное возбуждение. Они могут приходить к телу усопшего. Это антропологическое описание оказывается чрезвычайно полезным, хотя наука привыкла оперировать конкретными данными. Увы, нельзя сказать, что грусть-тоска на полкило легче, чем горе, а траур короче веселья на два метра. У людей эмоции различаются по интенсивности и действительно носят проходящий характер. Но и животные тоже переживают их с разной интенсивностью. Человек, потерявший близкого родственника, может несколько дней не выходить на работу, иногда прощание с усопшим и бдение над гробом может длиться день, а то и два. И слоны могут несколько дней подряд приходить к телу умершего члена семьи. По прошествии времени родственники приходят к покойному на могилу. У слонов все то же самое. Траектория человеческой жизни может круто измениться со смертью главы семьи. Опять-таки у слонов, волков и человекообразных все точно так же.

В 70-е годы XIX века в филадельфийском зоопарке жила неразлучная пара шимпанзе. «После смерти самки, – вспоминает смотритель, – ее спутник много раз пытался помочь ей подняться, а когда понял, что это невозможно, его захлестнула ярость и скорбь, на которые невозможно было смотреть без боли. <…> Обычные вопли ярости <…> под конец уступили место плачу, которого ни один смотритель зоопарка никогда не слышал. Он жалобно и горестно скулил: а-а-а-а. <…> Так он проплакал до самого вечера. На следующий день он сидел, не шевелясь, и все так же скулил». Еще одна история произошла почти сто лет спустя: шимпанзе Эймос из научно-исследовательского центра Йеркиса вдруг отказался вылезать из гнезда. Остальные особи постоянно подходили, чтобы его проведать. Самка Дейзи ласково чесала его за ушками, пыталась подложить что-нибудь мягкое ему под спину, словно сиделка, поправляющая подушку пациенту. На следующий день Эймос умер. Почти неделю после его смерти обезьяны не хотели играть и очень мало ели. Джон Монтани рассказывает, что в Уганде два самца шимпанзе долгие годы были неразлучными друзьями. Когда один умер, второй, очень общительный и занимавший в клане высокое положение, «несколько недель никого к себе не подпускал. Это было похоже на траур».

Американский приматолог Патриция Райт изучает мадагаскарских лемуров. Она утверждает, что смерть одного – «трагедия для всей семьи». Она подробно описывала мне, что произошло, когда фосса – хищная мадагаскарская виверра – загрызла хохлатого индри. Когда хищница ушла, лемуры вернулись. Самка индри все время издавала звуки, немного похожие на то, как кричат лемуры, когда отбиваются от стаи. Но обычное «ау» у лемуров звучит иначе: во-первых, с большими интервалами, а во-вторых, звук должен быть выше и напористее. Здесь же это был тихий посвист, горестный, неумолкающий, снова и снова бьющий в уши. Остальные члены семьи, сыновья и дочери убитого фоссой лемура, свесившись с веток дерева, издавали такие же свистящие звуки, глядя с высоты пяти-десяти метров на лежавшего на земле мертвого отца. Пять дней подряд они возвращались к его телу – всего четырнадцать раз.

Питомец орнитолога и эколога Джоанны Бергер амазон Тико привязался к ее свекрови, которая последний год жизни провела в их доме. Весь месяц до ее смерти Тико отказывался подпускать к ней сотрудников хосписа. Просто не давал им до нее дотронуться. Даже когда медики просто хотели измерить женщине температуру, попугай бросался на них, так что во время визитов врачей его приходилось выгонять из комнаты. Последнюю неделю он просидел у изголовья умирающей, охраняя ее покой. «Он почти отказался от еды», – вспоминает Джоанна. Когда ее не стало и тело отвезли в морг, Тико «…полночи кричал у себя в комнате наверху, хотя раньше по ночам оттуда не доносилось ни звука, что бы ни происходило на первом этаже». И потом долгие месяцы попугай часами сидел на кровати, где когда-то лежала его старая подруга.

Горе – не просто реакция на смерть. Иногда люди, которых мы знали, умирают, но горя мы при этом не испытываем. Иногда те, кого мы любим, просто уходят из нашей жизни, и для нас это горе, хотя они живы. Мы по ним отчаянно тоскуем. Знакомство с кем-то меняет нашу жизнь, и утрата кого-то тоже ее меняет. Горе – не только вопросы жизни или смерти. Чаще всего это потеря близкого человека, его отсутствие. По словам Барбары Дж. Кинг, когда у пары или нескольких особей общая жизнь, то «горе – это потеря любви».

Действительно ли речь идет о любви? Когда слониха издалека замечает сестру и подзывает ее, то есть хочет контакта, или попугай видит свою «половинку» и стремится быть с ней рядом, некое взаимное тяготение заставляет двух особей искать близости. Чувство, стоящее за желанием близости, мы называем словом «любовь». Слоны и пернатые чувствуют любовь друг к другу не так, как чувствую ее я. Но эти же слова я могу сказать про моих друзей, маму, жену, дочь жены от первого брака, соседей. Любовь у каждого своя, и человеческая любовь может сильно отличаться и в качественном, и в количественном отношении. Но я верю, что слово, обозначающее то, что чувствует каждый из нас, обозначает и то, что чувствуют они. Любовь всегда многообразна, об этом писал еще Плутарх. Так что речь тут действительно о ней, о любви.

Есть животные, которые не тоскуют ни по умершим членам семьи, ни по постоянному члену пары. Но почему мы беремся это утверждать: потому, что так оно и есть на самом деле, или потому, что мы ничего такого не видели? А может быть, видели, но не поняли, в чем дело? Кому доводилось наблюдать за поведением чайки или мангуста до гибели партнера и после, да еще и несколько недель (а в случае с альбатросом – лет, пока птица не оправится от потери и не начнет участвовать в брачных играх, чтобы создать новую пару)? Истории о проявлениях горя у диких животных редки и случайны, поскольку естественная смерть обыкновенно не на виду. Цикл жизни и смерти у большинства животных происходит вдали от человеческих глаз. Зато владельцы домашних животных расскажут вам множество историй о котах, которые орут от горя благим матом, а потом неделями валяются в апатии, о печальных кроликах, о собаках, которые ходят на могилу хозяина или продолжают год за годом ежедневно встречать знакомый поезд, в надежде, что покойный все-таки вернется. Таким историям несть числа. У моей приятельницы жила пара бородатых агам, и когда одна ящерица умерла, вторая буквально лежала пластом. Понадобилось две недели, чтобы она смогла вернуться к жизни. Неужели даже ящерица страдает, потому что лишилась друга?

Я практически ни разу не наблюдал за животным, лишившимся пары. Но у нас с женой была пара уток, не расстававшихся с того момента, как они вылупились из яиц. Бок о бок с ними жили четыре курицы. Обитатели нашего птичника частенько разгуливали по двору. Но утка и селезень всегда были неразлучны. Они вместе плескались в воде, а когда приходила пора, спаривались. Однажды обе птицы заболели. Селезень, которого мы прозвали Дак Эллингтон, умер. А уточка по имени Пейджер выкарабкалась. Но, встав на ноги, она целыми днями бродила по двору, тыкаясь в заросли плюща и заглядывая под кусты. Искала, звала. Что ею двигало? Горе? Печаль? Она явно тосковала по своему селезню. Но прошло время, и она прибилась к остальным нашим птицам, превратившись в безмозглую курицу. Я не берусь рассуждать о ее чувствах, но я видел, что она скучает по своему партнеру. Она хотела его найти, но потом жизнь, как говорится, взяла свое, как всегда и бывает. Каждая такая история по отдельности неубедительна, бездоказательна и допускает неоднозначные толкования, но в совокупности они обретают смысл.

Так же как люди, отдельные особи переживают утрату особенно тяжело. В 1990 году косатка-матриарх по имени Ева умерла в водах Тихого океана в возрасте пятидесяти пяти лет. Ее сыновья Отличник и Фостер кружили вокруг острова Хансон и звали, звали, звали… Впервые в жизни – а Отличнику было тридцать три года – мать не отвечала на их зов. Братья дельфины снова и снова возвращались в те места, где мать провела последние дни своей жизни. Преданность. Тоска. Горе. Дейм Дафни Шелдрик, кавалер Ордена Британской империи, с высоты своего полувекового опыта общения с осиротевшими слонятами спокойно заметила: «Слон от горя способен умереть». Ей не раз приходилось это видеть, так что она знает, что говорит.

По словам Дафни, пятьдесят лет работы в основанном ею в Кении питомнике для слонят-сирот научили ее, что «…понять слонов можно только „очеловечивая“ их, потому что слоны эмоционально идентичны человеку. Они горюют и скорбят об утрате любимого существа так же глубоко, как мы, и любить умеют беззаветно».

Но даже если допустить, что слоны горюют, неужели они «горюют <…> так же глубоко, как мы»? А насколько глубоко наше горе? Вспомните, как бывает на поминках: все собираются вместе – внуки, взрослые дети, родственники, друзья, – коллеги перешучиваются или обмениваются визитными карточками; молодая дама явилась в черном платье, фасон которого явно призван рассеять у присутствующих траурное настроение; есть рана, которая затянется, и боль, которая никогда не пройдет. У жизни существуют начало и конец, этого не изменишь. Что такое «человеческое горе»? Универсальное понятие отсутствует. Как и человеческая любовь, горе многообразно. Это множество разных вещей, с разной интенсивностью происходящих в разных умах, и не всегда исключительно в человеческих. Горе не предполагает понимание смерти. Люди, естественно, горюют, но к единому мнению по поводу смерти им прийти не удается. К их услугам широкий спектр разнообразных религиозных верований: они готовы верить в рай, ад, кармическую реинкарнацию, во что угодно, только бы избавить своих усопших от смерти. Главное, чему верит человек, когда речь заходит о смерти, – то, что смерти нет. Есть те, кто верит в естественную кончину, прекращение существования, но для большинства это непостижимо. «Верую в жизнь вечную» – эти слова из катехизиса меня, как доброго католика, научили повторять в храме. Выходит, когда самка шимпанзе или дельфина держит перед собой мертвого детеныша, она понимает смерть не хуже, чем понтифик. А когда слон ласково водит хоботом по костям милых сердцу усопших, он понимает смерть еще глубже.

Два года спустя после кончины заколотой копьями Терезии Синтия увидела, как Таллула, Теодора и их молодняк валяют дурака: бегают напролом по кустам, выписывают пируэты, закрутив хвостики колечком, врезаются с разбегу в воду и шалят, поднимая волны и тучи брызг. Оправившись от смерти матриарха, они, как позже запишет Синтия, «…снова превратились в жизнерадостных и способных на любую выходку слонов, которых я так хорошо знала и так любила».